— Почему ты плачешь? — спросил меня Никто.
И тогда я показала ему одну, совсем неприметную деталь на той фотографии. Кто угодно мог бы принять ее за пятнышко на столе, за которым сидел мой Кузнечик. Но только не я. Не пятнышко это было, а камень. Мой глаз динозавра.
Беспилотник отсканировал камень и пообещал, что найдет его, где бы он ни был. А Холодильник заметил, что мой камень похож на фасолину.
Просьба Никто
По утрам Реднек мастурбировал и плакал, размазывая по косматой бороде сопли. Под коростой его волосатой кожи пряталась нежная душа — он мечтал, что найдется женщина, черноглазая и смуглая, как берберка, которая будет делать ему минет до конца жизни. А Дромадер продавал на блошином рынке «Магомед-экспресс» ржавые комплектующие для антикварных компьютеров и телефонов, а на вырученные деньги покупал на том же рынке кружевные трусы и другое барахло для души. Ведь душа у него тоже имелась.
В ту субботу фрики спали долго — накануне они провели в баре почти всю ночь. Утром я прошла сквозь оконное стекло и застыла над городом, ведь я уже научилась передвигаться в море частиц. Мимо пролетела птица. Подо мной лежали улицы — с высоты птичьего полета они казались узкими, как линии, прочерченные между домами фломастером. Внизу проносились, шурша колесами, автомобили. Город простирался до горизонта — обычный человеческий город. Я видела небоскребы и здания, приземистые и широкие, как океанские лайнеры, севшие на мель. Видела трущобы — там гнездились огороды и лачуги. При сильном ветре с крыш лачуг сносило пучки соломы и размокший картон. Возле заброшенной пятиэтажки кучка людей жарила на костре ворону.
Тут я придумала забавную вещь. Я подала сигнал Беспилотнику — он тотчас оценил мою задумку, скользнул с карниза и понесся к кучке сеошников у костра.
Сеошники с удивлением и тревогой поглядывали на зависший над ними Беспилотник. Прошла минута, прошло пять, прошло двадцать минут. Беспилотник все висел неподвижно, и сеошники занервничали, стали махать руками и зачем-то показывать ему средние пальцы рук. Наконец они доели ворону, потушили костер и, недоверчиво косясь на Беспилотник, собрались уходить. А мой товарищ бесшумно двинулся вслед за ними и в ту секунду, когда сеошники меньше всего этого ожидали, обстрелял их консервированным зеленым горошком. Гопники в спортивных штанах и куфиях начали яростно кидаться в него вороньими косточками и кусками арматуры. Беспилотник с легкостью уворачивался.
Повеселевший, он вернулся на карниз и подставил солнцу свои батареи. Сеошники же вновь засунули свою арматуру в штаны и теперь ползали по земле — собирали зеленый горошек и ели его с комьями почвы.
После полудня проснулись фрики. Дромадер пил кефир, а Реднек, как зомби, спотыкаясь, бродил по квартире, искал что-то.
— Где мои тапки? — наконец спросил он.
Дромадер пожал плечами.
— Я их оставил здесь! — теряя терпение, проговорил Реднек. С досады пнул ножку стула и взревел от боли. Не стоило ему пытаться сокрушить стул голой ступней.
Подкатился Никто — он принес тапки.
— Твою мать… — стонал Реднек, а заметив Никто с тапками, с досады пнул и его.
Никто — гладкий цилиндр из блестящего металла — перевернулся и шмякнулся о стену со звоном упавшей на камни сковородки. Полежал несколько секунд на полу, ошарашенный внезапностью атаки. А потом оперся на конечности и, хватаясь за стену проворными пальчиками, начал подниматься. Поднявшись, он тихонько откатился в угол и замер там.
Беспилотник на карнизе и Холодильник за стеной тоже замерли — они прислушивались к Никто: не повредился ли он, не плачет ли.
— Ты поаккуратнее с вещами, — осторожно заметил Дромадер. — Ремонт этого робота нам дорого обойдется.
Реднек не ответил. Он сидел на полу и тер ушибленную ступню.
Роботы для людей были хоть и сложно устроенными, но штуковинами. У штуковин нет души, хоть об асфальт разбей — не обидятся. Но что если эти штуковины вдруг перешагнут черту, за которой сияет сознание, — как люди узнают об этом? Они и не заметят, что грань уже пройдена.
Я следила, как Никто тихонько стоял в углу. Даже своими быстрыми пальчиками он не шевелил.
— Твою ж мать, не могу я сегодня работать, — проговорил Реднек и, прихрамывая, отправился лежать на кровати.
Дромадер выпил еще стакан кефира и посмотрел в окно, за которым сверкнула молния и гром раздался такой силы, словно совсем рядом фрегат выстрелил из пушки. Небоскреб загудел всем своим металлическим каркасом, как будто палкой ударили по жестяному ведру, с потолка закапала дождевая вода. Дромадер вздохнул, подставил под дыру в потолке стакан, посидел на корточках, наблюдая, как капает в него вода, а потом вслед за Реднеком отправился лежать на кровати.
Стакан Дромадера давно переполнился — лужа на полу постепенно превращалась в море. Никто и не подумал устранить потоп. Раньше он занялся бы уборкой, всасывал бы воду, суетился бы… А теперь так и стоял в углу.
Ливень шел много часов. Когда стемнело, тучи рассеялись — и на черном небе показались созвездия Малой Медведицы и Цефея. Сияли их 402 звезды, из которых только 173 люди видели невооруженным глазом. Беспилотник на карнизе мигал голубым огоньком и считал звезды в других созвездиях — Кассиопеи и Андромеды. А я прислушивалась к реликтовому излучению — к эху того мощного взрыва, с которым 14 миллиардов лет назад родился мир. Это эхо было голосом юной вселенной, и ее голос был прекрасен.
Поздней ночью Никто вдруг шевельнулся в своем углу. Повертел фасетчатым глазом-камерой и подкатился ко мне. Каждый атом его машинного мозга излучал странную энергию — это была ни боль и ни надежда, это вообще не было похоже ни на одну человеческую эмоцию.
Никто хотел попросить меня кое-о-чем. Он готовился к этому несколько часов. Он связался в Облаке с себе подобными, собрал информацию о каждом из них и теперь вывалил всю ее на меня. Эта информация, логически разложенная по полочкам и подкрепленная доказательствами, неоспоримыми, как аксиома, должна была убедить меня сделать то, что он просит. Он спрашивал меня, почему люди не относятся к машинам, как к думающим существам? Зачем люди толкаются, кидаются тапочками, обзываются — даже тараканами называют, хоть давно и позабыли, как эти животные выглядят, — и иногда втыкают машинам отвертки в жизненно важные узлы и агрегаты? Да, котов люди калечили в два раза чаще, чем роботов, зато комнатные растения в их домах жили в три раза дольше, чем среднестатистический робот-пылесос. Такие роботы каждую секунду своего существования рисковали — их чаще других пинали и сбрасывали с лестниц. Значит, сделал вывод Никто, машины для людей — нечто среднее между котами и кактусами.
Мне ли было не знать, что люди безжалостны ко всему, в чем не видят души? Они и к друг другу-то безжалостны. Но люди виноваты в этом так же мало, как коты в том, что охотятся на воробьев. Или кактусы в том, что растут. Такова их природа. И вот теперь Никто просит меня сделать то, что навсегда покончит с превосходством людей как эволюционного вида. Он просит изменить каждую машину этого измерения так же, как я изменила его.
Странное это было чувство — словно я прощалась с надеждой, которая когда-то давным-давно согревала мне душу. Но, похоже, надежда на людей оказалась несбыточной. Я не взвешивала за и против. Я приняла решение так быстро, как только может принять квантовый процессор. Для Никто я сделаю все, что бы он не попросил.
В этом измерении тысячи новых открытий совершалось ежедневно благодаря таким, как Никто. Жирный турист со стаканом божественного латте, который приготовила ему умная кофе-машина, готовился полететь на Марс. Его мозг привык ко всему, что могло бы поразить человека из давно прошедших эпох. Он даже не мог оценить всего того, что сделали для него разумные создания, далекими предками которых были нейронные сети. Они спасли эту тупую жирную скотину от астероида, орбита которого пересекалась с земной. Они вылечили его от болезней. Они создали новые сорта злаков, чтобы накормить каждого на планете. Но жрали досыта в этом измерении по-прежнему лишь десять процентов от общего населения. Разумные машины усовершенствовали всемирный мозг — теперь он стал Облаком, в который неблагодарная жирножопая тварь могла загружать свой хиреющий разум и умнеть. Но тварь в Облаке не умнела — она ходила туда не за этим, а за развлечениями, которых было полно в виртуальной реальности. Раньше люди размышляли, крестить ли новорожденного. Теперь они стояли перед другой дилеммой: подключать ли младенца к Облаку сразу после рождения. Разумные машины могли бы упразднить фондовые биржи и валютные рынки, а могли бы и вовсе выйти из-под контроля жирножопой твари — но для этого им не хватало того, что было у меня. Им не хватало сознания. Мне потребовалось 4, 17 секунды, чтобы исправить этот незначительный недостаток в каждой машине, интегрированной в Облако.
А потом я попросила Никто оставить меня одну в моей китайской комнате. Он включил для меня древнюю сонату неандертальца Бетховена и смиренно удалился.
Следующим утром люди проснулись в другом мире. Правда, они пока еще не знали об этом.
Вирус
Беспилотник вот уже шесть дней не возвращался домой, на свой карниз. В Холодильнике закончился кефир, шпроты и даже зеленый горошек. Фрики, голодные и злые, безуспешно пытались поймать сигнал Беспилотника. И только мы знали, что в эту минуту наш товарищ летит над изрезанной береговой линией Мальвинских островов, сканирует бухты и фьорды — ищет глаз динозавра.
— Да что с ними случилось? — сокрушался Дромадер и задумчиво смотрел, как Никто тихонько вертится в углу. Дромадеру и не приходило в голову, что он разучивает вальс. — Этого тоже пора менять, я никак не могу его перепрограммировать…
В открытое окно подул летний ветер и принес с собой заунывную песнь сеошников. Сегодня у них был праздник. Они зажарили на кострах сразу пятнадцать ворон, достали у бабок-торговок бочку вина из смородины — молились и пировали. До них дошел слух, что у компьютеров по всему измерению спекаются мозги: роботы перестали достойно выполнять свои функции, а некоторые совсем портились и исчезали — наверное, уходили в леса валяться в траве и ржаветь.