ивизии.
Что подтвердилось на банкете, который командование 7-й кавдивизии дало для командиров и комиссаров бригады Жукова по случаю его отбытия в Москву. Сослуживцы сердечно напутствовали Жукова, сказали много прочувствованных слов в его адрес.
Он приступил к работе в инспекции в феврале 1931 года, в разгар выполнения первого пятилетнего плана военного строительства, заканчивавшегося в 1933 году, На вооружение поступала новая техника, а коль скоро командиры конницы РККА были обычно лучше подготовлены, чем кадры в других родах войск, они направлялись во вновь формируемые механизированные войска. В инспекции Жуков принимал участие в разработке Боевого устава конницы. Уставы были доложены М. Н. Тухачевскому, тогда первому заместителю наркома обороны, и после обстоятельного обсуждения утверждены им. Конечно, конница тридцатых годов уже имела мало общего с конными массами гражданской войны.
Она занимала особое положение в Красной Армии и по причинам, не имевшим много общего с ее военным значением. Самые влиятельные военачальники тех лет, начиная с К. Е. Ворошилова, вышли из рядов 1-й Копной армии, к которой был близок Сталин в гражданскую войну. Запросы конницы удовлетворялась в первую очередь. Г. К. Жуков считал:
«Конница в то время была самым подвижным массовым родом наземных войск. Она предназначалась для быстрых обходов, охватов и ударов по флангам и тылам врага. В условиях встречного боя от нее требовалась стремительность развертывания боевых порядков, быстрота в открытии огня по противнику, смелый бросок главных сил в исходный район для атаки и неотступное преследование отходящего врага.
Усиление конницы бронетанковыми средствами, наличие в конно-артиллерийских полках гаубичной артиллерии уже позволяли не только с успехом ломать сопротивление противника, но и решать задачи наступательного боя и эффективной обороны». Сначала внутри и быстро рядом с конницей пошло формирование механизированных частей. Первый такой опытный полк был сформирован в Белорусском военном округе в 1929 году, а в 1932 году впервые в мире в Красной Армии создаются механизированные корпуса. По штату каждый корпус имел 500 танков и 200 бронеавтомобилей, стрелково-пулеметную бригаду, отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. В начале 1936 года Красная Армия располагала 4 такими корпусами, 6 отдельными мехбригадами, 6 мехполками. В кавалерии — 15 мехполков в кавдивизиях, в пехоте — 80 танковых батальонов и рот в стрелковых дивизиях. Мотор вытеснял коня.
Для Жукова процесс модернизации армии был закономерным. Да, уходила в прошлое конница, но подвижные соединения обещали маневр, недоступный коню. С величайшим увлечением Жуков погрузился в работу, поражая знавших его деловой хваткой. По всей вероятности, заслуженные военные, работавшие вместе с Жуковым, уже понаслышались о нем. На первом же собрании Г. К. Жукова единогласно избрали секретарем партийного бюро большой организации — всех инспекций родов войск и штаба Управления боевой подготовки. На учете в парторганизации состояло немало известных тогда военных деятелей — А. Я. Лапин, С. М. Буденный, Н. Н. Петин, В. Д. Грендаль, В. М. Примаков, И. В. Тюленев и другие. Они-то и отдали свои голоса молодому соратнику. Это был знак высочайшего доверия, и Г. К. Жуков оправдал его. Безупречной работой.
За два года работы в инспекции Жуков сработался с А. М. Василевским, также откомандированным туда. Оба с величайшей радостью узнали, что их задача проверять теоретические разработки в войсках, где они и пропадали большую часть времени. Шла доработка советской военной доктрины, а Жуков и другие в этой эпохальной для Вооруженных Сил деятельности продолжали учебу. Он работал рука об руку с командирами, которые прославленными маршалами и генералами привели Красную Армию к победе в 1941–1945 годах. Маршал Советского Союза И. X. Баграмян свидетельствовал: «Из всех нас он выделялся не только поистине железным упорством в достижении поставленной цели, но и особой оригинальностью мышления. На занятиях он частенько удивлял какой-нибудь неожиданностью. Его решения всегда вызывали наибольшие споры, и он с редкой логичностью умел их отстаивать. Хорошо зная его способности, я не удивлялся его поразительной, даже для тех лет, военной карьере. В отличие от некоторых военачальников предвоенного времени Г. К. Жуков обладал не только военным дарованием, без которого в годы военных испытаний не может получиться полководец, но и жестким характером, беспощадностью к недобросовестным людям… И еще одна черта характера Жукова мне бросалась в глаза. Если он чего-нибудь добивался, то крайне не любил идти к цели, как говорится, «медленным шагом, робким зигзагом». В таких случаях он шел напрямую».
Уже в середине тридцатых годов Жуков выделился среди старшего командного состава. Он принимал участие в разработке нового Боевого устава. При этом и выполнении других ответственных поручений он мог вынести личное представление о высшем командовании Красной Армии. Говоря о Ворошилове, Жуков отмечал:
«С ним сталкиваться мне пришлось чаще всего в 1936 году, во время разработки нового Боевого устава. Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокое положение, был популярен, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком. А практически значительная часть работы в наркомате лежала в то время на Тухачевском, действительно являвшемся военным специалистом. У них бывали стычки с Ворошиловым и вообще существовали неприязненные отношения. Ворошилов очень не любил Тухачевского, и, насколько я знаю, когда возник вопрос о подозрениях по отношению к Тухачевскому, а впоследствии и о его аресте, Ворошилов пальцем о палец не ударил для того, чтобы его спасти.
Во время разработки Устава помню такой эпизод. При всем своем спокойствии Тухачевский умел проявлять твердость и давать отпор, когда считал это необходимым. Тухачевский как председатель комиссии по Уставу докладывал Ворошилову как наркому. Я присутствовал при этом. И Ворошилов по какому-то из пунктов, уже не помню сейчас по какому, стал высказывать недовольство и предлагать что-то, не шедшее к делу. Тухачевский, выслушав его, сказал своим обычным, спокойным голосом:
— Товарищ нарком, комиссия не может принять ваших поправок.
— Почему? — спросил Ворошилов.
— Потому что ваши поправки являются некомпетентными, товарищ нарком.
Он умел давать резкий отпор в таком спокойном тоне, что, конечно, не нравилось Ворошилову».
Возвращаясь в другой связи к работе с М. Н. Тухачевским над Уставом, Жуков выделил: «Умница, образованный, сильный — занимался тяжелой атлетикой — и очень красивый… Удивительно был красив». Разве не странны эти слова в устах кадрового военного? Так мог говорить только эстет-кавалерист, каким на всю жизнь остался Жуков, глубоко понимая — парадность службы военной чуть ли не единственная компенсация за тяжкий, повседневный труд. Дав броскую характеристику внешности Тухачевского, как он смотрелся любовными глазами щеголя командира-кавалериста, заботившегося и о красоте ногтей, Жуков закончил: «Это был широкоплечий военачальник, далеко смотревший вперед. Он еще в 30-е годы предвидел, что будущее — за танками и самолетами, а не за кавалерией, как думали тогда многие. И именно он стоял у истоков создания нашей ракетной техники».
В лице Жукова и некоторых других Тухачевский видел заинтересованных слушателей, разделявших мысли, которыми он щедро делился. Во всяком случае, то, к чему взывал Тухачевский — помнить о том, что готовят за госграницей, находило горячий отклик у командного состава Жуковской закалки.
Кадровый военный, Г. К. Жуков уже тогда чувствовал неизбежность войны. Его требовательность к подчиненным была соразмерна угрозе, нависавшей над нашей Родиной. «Меня, — откровенно признал Жуков, — упрекали в излишней требовательности, которую я считал непременным качеством командира-большевика. Оглядываясь назад, думаю, что иногда я действительно был излишне требователен и не всегда сдержан и терпим к проступкам своих подчиненных. Меня выводила из равновесия та или иная недобросовестность в работе, в поведении военнослужащего. Некоторые этого не понимали, а я, в свою очередь, видимо, недостаточно был снисходителен к человеческим слабостям.
Конечно, сейчас эти ошибки виднее, жизненный опыт многому учит. Однако и теперь считаю, что никому не дано право наслаждаться жизнью за счет труда другого. А это особенно важно осознать людям военным, которым придется на полях сражений, не щадя своей жизни, первыми защищать Родину».
Наверное, Г. К. Жуков слишком строго судил о своей служебной строгости. Одно бесспорно — репутация не только командира-методиста, но и сурового воспитателя предопределила виток служебной карьеры, не вверх от инспекции, а, если угодно, в какой-то степени вниз — в войска.
Ядром 1-й Конной армии времен гражданской войны была 4-я кавдивизия. Сформированная в 1918 году из кавчастей 1-й Стальной и 1-й Донской сводной кавбригады, дивизия считалась гордостью Красной Армии. После гражданской войны и вплоть до 1931 года полки дивизии квартировали там, где до революции размещались конногвардейские части — в Гатчине, Петергофе, Царском (Детском) Селе. Красные кавалеристы вжились (конечно, только внешне) в службу императорской кавалерии, не без оснований считали себя гвардией Красной Армии.
В 1932 году случилось невероятное — по «чрезвычайным оперативным соображениям» 4-ю кавдивизию перебросили нести службу в Белорусский военный округ, в район захолустного городка Слуцка. Из вековых казарм, замечательных конюшен личный иконный состав дивизии попали в жуткие условия. Пришлось обустраиваться буквально на голом месте. Около полутора лет командиры и красноармейцы, превратившиеся в рабочих, сооружали все необходимое для жизни. Как на грех, новый командующий округом И. П. Уборевич нагрянул с краткой инспекторской проверкой и нашел дивизию, по