его словам, в состоянии «крайнего упадка». Он немедленно прозвонил по всей цепочке командования вплоть до Ворошилова и потребовал немедленно снять комдива Г. П. Клеткипа.
Хотя Жуков почти никогда не отзывался скверно о сослуживцах, чтя боевое товарищество и тем более учитывая трагическую судьбу Уборевича, в этом случае в своих «Воспоминаниях и размышлениях» он сделал исключение. Надо думать, иной раз прорывавшееся у высоких чинов унаследованное от баронов-остзейцев прибалтийское чванство в отношении русских порядком надоело ему, как и другим командирам. Он указал, что не было никаких оснований для поспешных выводов в отношении 4-й кавдивизии, «со свойственной ему горячностью… Уборевич все же сгустил краски, утверждая, что дивизия растеряла все свои хорошие традиции и является небоеспособной». Тем более что как командующий округом сам не оказал нужной помощи бившимся на строительных работах в дополнение к несению службы кавалеристам.
Жуков близко принял к сердцу положение дивизии по той причине, что для исправления положения он был назначен ее командиром. Ранней весной 1933 года Жуков с семьей приехал к новому месту службы, вернулся из Москвы в белорусскую провинцию. Слуцк встретил неприветливо: Жуков с самым дорогим — дочуркой на плечах — едва вытаскивал ноги из мокрой глины. Александра Диевна, вздыхая все время, отставала, останавливаясь, выуживала галоши из грязи. Так они добрались до тачанки, высланной за командиром на вокзал. Раздался голос Эры:
— Почему здесь нет тротуара, как у нас в Сокольниках?
Георгий Константинович с большой уверенностью ответил:
— Здесь тоже будет тротуар и красивая площадь, но только позже…
Жуков с головой окунулся в работу. И без промедления выяснил — Уборевич был глубоко не прав. Командиры дивизии, отчаянные рубаки времен гражданской, отважные русские люди, отнюдь не роптали, а делали все, что было в их силах для улучшения условий службы и быта. Под стать им были жены. Заброшенные приказом наркома из почти дворцовых квартир царских конногвардейцев в пригороде великого города в деревенские избы, они «жаловались только на одно: негде учить детей, нет школ». Крепко сжимая челюсти, только желваки ходили под кожей щек, Жуков молча слушал. Никогда ой не был сторонником скудости, а бедность просто ненавидел. Он поклялся сделать все для мужественных русских военных и их семей. Потом, в конце шестидесятых, маршал подчеркнул: «Я проработал командиром более четырёх лет и все эти годы жил одной мыслью: сделать вверенную мне дивизию лучшей в рядах Красной Армии, самой передовой». Он достиг поставленной цели. Как?
Начал с традиционного — в дивизии провели партактив, на котором без труда диагностировал: упадок в частях — результат недостаточной политической работы и боевой подготовки. Сам Жуков впоследствии поделился секретом быстро достигнутых успехов: «Главные усилия в тактической подготовке мы сосредоточили на личной подготовке среднего и старшего звена командного состава. Я был убежден опытом своей долголетней практики в том, что только тактически грамотные командиры могут подготовить хорошую боевую часть в мирное время, а в войну выигрывать сражение с наиг меньшими жертвами».
Чередой пошли занятия, учения, штабные игры» Жуков был занят, что называется, по уши, а дивизия оставалась на прицеле у командования. Инспекционные проверки зачастую проводились некомпетентными людьми, к тому же как проверок, так и проверяющих было великое множество. Через полгода командования Жуков получил выговор в приказе по округу. Первый выговор за всю службу! Приказ подписал Уборевич. Возмущенный Жуков мигом дал телеграмму: «Командующему войсками округа Уборевичу. Вы крайне несправедливый командующий войсками округа, я не хочу служить с вами и прошу откомандировать меня в любой другой округ. Жуков». Уборевич через две недели провел инспекторскую поездку, убедился, что выговор был вынесен неправильно. О чем и сообщил Жукову, вопрос был исчерпан. Отныне он с большим тактом относился к строптивому командиру, избегая столкновений, но и был скуповат на похвалу.
Сравнивая обоих, Жуков считал: «По общему характеру своего мышления и по своему военному опыту Тухачевский был более эрудирован в вопросах стратегии… Уборевич больше занимался вопросами оперативного искусства и тактикой. Он был большим знатоком и того, и другого, и непревзойденным воспитателем войск. В этом смысле он, на мой взгляд, был на три головы выше Тухачевского, которому была свойственна некоторая барственность, небрежение к черновой повседневной работе. В этом сказывалось его происхождение и воспитание». Командир дивизии в своих суждениях был на равных с теми, кто считались чуть ли не самыми влиятельными руководителями Красной Армии.
Генерал Л. Ф. Минюк оставил зарисовку сорокалетнего Жукова: «Не один раз видел этого человека — приземистого, плечистого, плотного, энергичного, с резкими движениями». Они познакомились, «Жуков подал, а точнее, сунул мне свою руку, буркнул: «Жуков!» Разговор происходил за обедом в столовой комсостава, за столом еще П. А. Белов, командир прежней дивизии Жукова, 7-й Самарской. Минюк ощутил цепкое внимание Жукова к себе, перемежая шутки с серьезным, он показал, что хорошо знает нового знакомца. Вскоре дело разъяснилось, Жуков, оказывается, вытребовал Минюка к себе начальником штаба. Тот в глаза сказал, что не желает служить с Жуковым, ибо наслышан «о его характере и отношении к своему штабу. Слушал он меня внимательно. Вначале улыбался, а когда я сказал, что тоже умею ругаться матом, Г. К. Жуков смеялся до слез, а затем сказал:
— Ну и наслушался ты всякой чертовщины, — в этот раз он обратился ко мне; видимо по привычке, на «ты». — Да, Леонид Федорович, трепачей у нас хватает. В этом отношении особое старание проявляют лодыри, когда-то я наступал на хвост. Но не в них дело, а за откровенность спасибо. Имейте в виду: вас назначили в дивизию по моей просьбе. Я уверен, мы сработаемся».
Жуков оказался прав. Очень скоро Минюк убедился, что комдив был ревностным сторонником обычных уставных методов руководства, а не тех, о которых, сделав большие глаза, шептались чем-то обиженные скверные работники. На инспекторских смотрах в 1935 году дивизия получила высокие оценки. Особенно радовали Жукова достижения в огневой подготовке. Для конницы трудно достижимый результат.
Поощрения не замедлили — дивизия была награждена орденом Ленина. Получил такой же орден ее командир, правительственными наградами отметили многих командиров и бойцов. Прошли празднества в дивизии, состоялся парад. Торжественным прохождением частей, осененных знаменами, под которыми 4-я кавдивизия сражалась с белогвардейцами и бело-поляками, завершился этот день в Слуцке. А затем, торопя дни, продолжалась учеба, отрабатывалось взаимодействие с другими родами войск. Конники действовали вместе с танками, а в воздухе было все больше самолетов.
Из Москвы пришли известия — в армии вводятся персональные воинские звания. Объявлено: пять военачальников отныне Маршалы Советского Союза — В. К. Блюхер, С. М. Буденный, К. Е. Ворошилов, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский. Внешний облик армии изменялся, в обиход пока робко входило слово «Россия», а эпитет «русский» утрачивал отрицательный оттенок. И как снег на голову для Жукова — дивизию в апреле 1936 года переименовали в 4-ю Донскую казачью дивизию. Слово «казак» наконец было реабилитировано, поражая всех, дивизию переодели в специально сшитую для нее казачью форму. На шароварах широкий красный лампас, на голове фуражка с полузабытым цветным околышком, у молодежи из-под нее чуб. Он привычно надел ее, по-жуковски, глубоко, козырьком на глаза. Взгляд в зеркало — вид лихой. Казак!
На ближайших окружных учениях осенью 1936 года дивизия показала казачью стать. Они происходили в районе реки Березины с участием многих частей и соединений Белорусского военного округа. Нарком Ворошилов и начальник Генштаба Егоров в сопровождении большой свиты московского начальства придирчиво следили за «сражением», изобиловавшим острыми моментами. Ревели танковые двигатели — танки ВТ-5 форсировали Березину на глубинах, превышавших высоту самой машины. Рев моторов в воздухе — выбрасывались крупные десанты. Казаки Жукова умело взаимодействовали с механизированными частями. На маневрах были закреплены навыки, полученные в ряде предманевренных учений.
4-я Донская казачья кавдивизия отличилась, продемонстрировав умение окружать части условного противника. На разборе учений нарком не щадил слов в похвалах отличной во всех отношениях дивизии. По окончании окружных учений состоялся памятный парад войск. Объезд кавалерии Ворошилов начал с жуковской дивизии, с особой теплотой приветствовав наследников боевой славы 1-й Конной. Тогдашних кавалерийских начальников было трудно чем-нибудь удивить, но Жуков сумел. Он как-то уговорил упиравшегося Уборевича провести дивизию не рысью, а манежным галопом. Тот согласился, а дальше уже ничего нельзя изменить.
Слово лукавому Г. К. Жукову: когда отгрохотали пехотные батальоны и код звуки превосходных маршей пошла конница, «как-то так получилось (это у обученной Жуковым части! — Авт.), что манежный галоп при подходе к трибуне наркома перерос в полевой галоп, а когда подошла колонна пулеметных тачанок, то их аллюр усилился до карьера. Комкор С. К. Тимошенко начал беспокоиться, поглядывая в мою сторону (надо думать, Жуков видел это боковым зрением, делая вид, что поглощен парадом. — Авт.), но я уже ничего не мог поделать (!). Тачанки летели как стрелы, выпущенные из лука». В каждую запряжена четверка ухоженных коней-зверей одной масти. Зрелище невероятное, немало старых кавалеристов тайком вытирали глаза. Конечно, Г. К. Жуков умел показать товар лицом.
Он умел, как никто другой, до отказа использовать романтику военной службы и, где мог, придать ей праздничный характер. Если казаки, тогда больше состязаний, джигитовки. Гарнизонная жизнь при Жукове была до отказа наполнена соревнованиями по конному спорту. Без них не обходился ни один праздник или окончание полевых учений. Целый день в присутствии почти всех жителей городка — семей военнослужащих и вольнонаемных — конники состязались, демонстрируя владение саблей, джигитовку. Собравшиеся под дрожавшими от ветра тентами возгласами и аплодисментами п