риветствовали победителей. Флаги, транспаранты, медь оркестров и серебро труб. Жуков не забывал ничего — военторг доставлял нехитрые лакомства, мороженое, сладости, напитки. Радостные эти праздники расцвечивали жизнь белорусской глубинки — города Слуцк.
Комдив на каждом шагу подавал пример, каким должен быть командир. В 1936 году он навсегда бросил курить, «сразу в один день: смял пачку папирос и выбросил. В войну и после, в самые трудные дни, не выкурил ни одной сигареты, хотя и очень тянуло»., — гордо делился маршал воспоминаниями о тех давних годах. Силу его воли, конечно, никто не поставит под сомнение, но бросил курить Георгий Константинович по причине очень серьезной. Он тяжело переболел бруцеллезом. Врачи, отдав должное здоровью Жукова, добавили — для полного исцеления навсегда расстаться с курением. Никто не» видел Г. К. Жукова даже навеселе, всю жизнь он практически не пил.
Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы, по накатанной колее военной службы. Красная Армия получала новейшую военную технику, бойцы и командиры овладевали ею. Жуков считал: «Со спокойной совестью могу сказать, что в подготовке дивизии командиры и политработники тогда большего дать не могли, а все, что имели, отдали сполна». Будущее сулило новые успехи. Но…
1937-й обрушил неслыханные репрессии на страну, под ударами чудовищного террора оказалась Красная Армия. Прославленные полководцы вдруг, как говорили тогда, оказывались «врагами народа». Бездушная и бесперебойная машина репрессий выбивала лучших из лучших. Те, кого уважал Г. К. Жуков, признавал авторитетами в военных делах, уходили из жизни с клеймом предателей, шпионов и т. д.
Начальник Генерального штаба А. Е. Егоров, крупные военачальники А. И. Корк, И. П. Уборевич, И. Э. Якир и другие дали, по словам Г. К. Жукова, «много ценного и по-настоящему интересного для каждого профессионального военного». Но в расцвете сил 43-летний М. Н. Тухачевский, 50-летний А. И. Корк, И. П. Уборевич и И. Э. Якир, оба в возрасте 41 года, были расстреляны в 1937 году.
Безвинно казнили и репрессировали с ними и вслед за ними крупнейших военачальников, по подсчетам генерала А. И. Тодорского: из пяти маршалов троих, из пяти командармов 1-го ранга — трех, из 10 командармов 2-го ранга — всех, из 57 комкоров — 50, из 186 комдивов — 154, из 16 армейских комиссаров 1-го и 2-го рангов — всех, из 28 корпусных комиссаров— 25, из 64 дивизионных комиссаров — 58, из 456 полковников — 401. Герой гражданской войны Ф. Ф. Раскольников в открытом письме Сталину 17 августа 1939 года гневно писал:
«Накануне войны Вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову техники и сделали ее непобедимой. В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров. Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин. (55-летний А. И. Егоров и 47-летний В. К. Блюхер к моменту написания письма уже были уничтожены. — Авт.) Для успокоения взволнованных умов Вы обманываете страну, что ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала еще сильнее. Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, Вы воскресили институт политических комиссаров, который возник на заре Красной Армии, когда у нас еще не было своих командиров, а над военными специалистами нужен был политический контроль. Не доверяя красным командирам, Вы вносите в армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину. Под нажимом советского народа Вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев: Александра Невского, Дмитрия Донского и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут Вам больше, чем казненные маршалы и генералы».
Упомянуть о принципах вождения войск, прежде разработанных военачальниками, убитыми в застенках, без промедления привело бы в тот же залитый кровью подвал. Добытое советской наукой (неотделимое от ученых, развивавших ее и репрессированных) и претворявшееся в жизнь впоследствии уничтоженными военачальниками предавалось забвению.
Лавина репрессий докатилась до младшего комсостава, подрывая самые устои военной службы. Воцарилась атмосфера всеобщей подозрительности, количество доносчиков и клеветников множилось не по дням, а по часам. Жуков был не просто удручен, а подавлен происходившим. Прекрасные командиры дивизии, в которой он вырос, командуя полком, — Каширин, Гай, Шмидт, Сердич, — брошены в застенки. Об их судьбе ничего не было известно, кроме позорящего клейма врагов народа.
Не прошло и двух недель после ареста Д. Серди-ча — он командовал 3-м конным корпусом, — как Жукова вызвали в Минск. Приказ: явиться в вагон командующего войсками округа. Там Жукова поджидал не командующий В. М. Мулин (о нем Жуков скажет — человек «красивой наружности»), а плюгавый, плешивый человечек с бегающими глазами. Только что назначенный в округ член Военного совета Ф. И. Голиков. Он подверг Жукова допросу о связях с арестованными «врагами народа». Жуков холодно ответил: «Не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла какая-то ошибка». Инквизитор выложил козырную карту — комиссар корпуса доносит: с ведома-де Жукова крестили в церкви недавно родившуюся дочь Эллу. Жуков презрительно отозвался: «Неумная выдумка».
В вагон вошел В. М. Мулин, Голиков рванулся к нему с комиссарским доносом. Командующий брезгливо прочитал и объявил: Жукову предлагается стать командиром 3-го конного корпуса. С этим Жуков и уехал в Слуцк, ожидать приказа из Москвы. Тем временем Мулин был арестован, а по признанию Жукова, он, «откровенно говоря, отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть человека на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг парода», и мается бедняга в подвалах НКВД». Опасения Жукова пока не оправдались, в июле 1937 года он принял корпус. Первое известие в штабе корпуса — бдительный комиссар также в тюрьме. «Внутренне я как-то даже был доволен тем, что клеветник получал по заслугам — рыл яму для другого, а угодил в нее сам», — заметил на редкость незлобивый Г. К. Жуков.
Разгул шпиономании привел к тому, что командиры снизили требовательность, опасаясь обвинений со стороны лодырей и демагогов во «вражеском подходе» к воспитанию красноармейцев. Жуков стал действовать так, как всегда, резко одергивая распоясавшихся клеветников, Немедленно туча доносов во все адреса. Жуков не обращал внимание, больше того, он протянул руку дружбы командиру 27-й кавдивизии Василию Евлампиевичу Белокоскову. К этому времени он понял механизм репрессий — начинали с разбора на партийном собрании, осуждали, исключали из партии, а затем на сцене появлялось НКВД, бросавшее ошельмованного командира в тюрьму. На собрание, где готовили расправу с Василием Евлампиевичем, и приехал командир корпуса Жуков. Все выступавшие, некоторые, правда, прятали глаза, обвиняли своего командира дивизии во всех мыслимых и немыслимых грехах. Стаю жаждавших крови вел комиссар корпуса.
Три часа Жуков терпел поток клеветы, а затем взял слово. Он указал, что неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский. Предъявлять на этом основании обвинения за «связь» с врагами народа нельзя. Жуков переломил настроение кровожадного партийного собрания, которое ограничилось обсуждением Белокоскова. Василий Евлампиевич со слезами на глазах крепко пожал руку Георгию Константиновичу. Так был спасен прекрасный командир, который закончил службу в армии в конце пятидесятых одним из заместителей министра обороны. «К сожалению, многие товарищи погибли, не получив дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях», — резюмировал эту историю Жуков.
В марте 1938 года Жукова перебрасывают на 6-й кавалерийский корпус. Он был беспредельно рад — в корпус входила дорогая 4-я Донская кавалерийская дивизия. Жуков попытался было замкнуться в привычных делах. Не удалось. Вакханалия арестов продолжалась. Назначенный командующим округом вместо казненного Уборевича И. П. Белов откомандовался быстро, разделив судьбу предшественника. Оставалось развести руками. «Как-то не вязалось: Белов — и вдруг «враг народа». Конечно, никто этой версии не верил», — заметил Жуков. В это исполненное тревог время к нему назначили заместителем достойнейшего командира А. В. Горбатова, дальнейшая судьба которого вызывала самые серьезные опасения. Горбатов, человек Жуковского склада, также заступался за товарищей, обреченных на гибель. Александр Васильевич пошел против партийного собрания, на котором поливали грязью арестованного П. П. Григорьева, командира корпуса, в котором он служил. Увы, «мой голос как бы потонул в этом недобром хоре». Да, одной порядочности было мало, не все обладали силой убеждения и характера Г. К. Жукова. Последствия не замедлили, Горбатова исключили из партии и уволили. Потом с оскорблениями восстановили в ВКП(б) и направили к Жукову. Надо думать, мерзавцы в политорганах и НКВД с острым любопытством ожидали, к чему придут эти двое. Жуков, писал Горбатов, «принял меня хорошо и поселил нас во втором этаже особняка, где жил сам. Я очень соскучился по работе и быстро включился в дело».
Внезапно, всего за день до сборища, комиссар корпуса заявил Жукову, что его будут разбирать на активе коммунистов 4-й кавдивизии, 3-го и 6-го кавкорпусов. Собралось человек 80. Клеветники жаловались на «грубость» Жукова, на то, что он не выдвигал «опытные кадры». Он насмешливо поинтересовался — почему ябедники молчали около двух лет? Получил бесподобный ответ: «Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами». В который раз Жуков убедился: политработник — начальник политотдела 4-й дивизии Тихомиров возводил глупейшие поклепы. Жук