ота. И еще немаловажное обстоятельство — с весны 1939 года Германия и Италия вели переговоры с Японией о заключении формального военного союза. Если удастся разжечь пожар войны на Востоке, то едва ли Германия и Италия не выступят в поход против Советского Союза с Запада.
Толчок этой цепи событий могли дать только успехи на полях сражений в Монголии. В грядущей победе обнаглевшие милитаристы не сомневались. Десятилетия японская армия воспитывалась на традициях русско-японской войны 1904–1905 годов. За три с небольшим десятка лет, истекших с тех пор, эта война усилиями милитаристов превратилась в героический эпос японского оружия.
Среди высших японских военачальников еще служили ветераны русско-японской войны, на старости лет крепко позабывшие удары русских и давно заместившие в слабевшей с годами памяти лестными легендами подлинную историю. Цусима, Мукден, Порт-Артур превозносились как невероятные победы, разумеется, уместно умалчивалось, какой потрепанной вышла из той войны Япония. Превозносились не только в исторических сочинениях, воспевавших дух самураев, но и в солдатских песнях, которые ревели на маршах, в казармах.
Наконец, милитаристы не сомневались ни на минуту, что в их руках безотказный человеческий материал — войска, воспитанные в духе беспрекословного повиновения приказу. В японской солдатской памятке значилось: «Пока ты жив, ты должен быть потрясен великим императорским милосердием. После смерти ты должен стать хранителем японской империи. Тогда ты будешь окружен почетом. Императорская армия непобедима, ибо ее защищают боги». Сама смерть «легче пуха», а за должным поведением солдата в бою следят его предки из амулета «оммори», который он носит на груди. Не исполнить приказ офицера — значит оказать неповиновение самому императору. Никак не меньше.
С начала мая 1939 года японские войска пытались захватить участок монгольской территории восточнее реки Халхин-Гол. Начав с мелких стычек, они постепенно наращивали силы, стремясь приковать внимание советского командования к этому району. Если дело пойдет удачно, рассудили японские генералы, спланировавшие операцию, вступят в дело главные силы Квантунской армии, сосредоточенные в Маньчжурии. Молниеносным ударом они вторгнутся в Уссурийскую, Амурскую области в район Хабаровска и овладеют всем советским Приморским краем.
Вот что начиналось там, у реки Халхин-Гол.
5 июня Г. К. Жуков добрался до штаба советского 57-го отдельного корпуса в Монголии. Первый вопрос в лоб — не трудно ли управлять войсками за 120 километров от места боев? Смущение. Нахмурившийся Жуков, не дослушав объяснений, выехал в войска.
Он не мог не отметить, что враг умело выбрал район для наступления. На западном берегу реки Халхин-Гол неоглядная степь, для противника все как на ладони. До советской границы около 650 километров, связь по единственной грунтовой дороге. На восток постепенно поднимаются отроги горного хребта Большой Хинган, где легко укрыть не только войска, но и их тылы. С японской стороны подведены две железные и несколько грунтовых дорог. Преимущества быстрого и скрытного сосредоточения на стороне врага.
Несколько дней машина комдива колесила по степи, Жуков хотел лично осмотреть все. Опытным глазом командира он оценивал слабые и сильные стороны немногочисленных советско-монгольских войск, вышедших в район Халхин-Гола. Чутье опытного солдата подсказывало ему — вот-вот грянет гроза, враг определенно подтягивает силы. Иначе чем объяснить: от зари до заката бесчинствуют японские самолеты, гоняющиеся даже за отдельными машинами.
Он отправляет срочное донесение в Москву: немедленно усилить советскую авиацию, направить в Монголию не менее трех стрелковых дивизий и танковую бригаду. Цель — готовить контрудар. Предложения Жукова были одобрены. Он принял командование корпусом, вскоре развернутым в 1-ю армейскую группу. Из СССР прибыла группа летчиков, 21 Герой Советского Союза во главе с Я. В. Смушкевичем.
Поспели в самое время, с середины июня в неб? Монголии завязались неслыханные в то время по ожесточенности воздушные бои. Иногда в бешеной карусели крутилось свыше двухсот самолетов с обеих сторон. Японское командование бросило в дело лучших ас*>з, домогаясь добиться господства в воздухе. Не получилось. Советские летчики крепко держали небо на замке, все чаще и чаще в степи вставали султаны чадного дыма — догорал очередной, вогнанный в землю японский самолет.
Жуков торопил — крепить оборону у Халхин-Гола, особенно на плацдарме за рекой, быстрее подтягивать резервы из Советского Союза. Через безводную, выжженную зноем степь катились колонны с пехотой, поднимая громадные клубы пыли, лязгали гусеницами танки. Косматое, свирепое, непривычное солнце. Красноармейцы, сорванные тревогой из сибирских гарнизонов, оглядывали непривычные места, даже привычные песни звучали по-иному на пыльных губах. В висках стучало от страшной жары, а Жуков чисто физически ощущал — стучат колеса на железных дорогах, катят японские эшелоны. Везут массу обстрелянных войск, уже более двух лет воевавших в Китае. С ними предстоит схватиться молодым красноармейцам, слышавшим свист пуль только на стрельбищах.
В соревновании со временем железные дороги, работавшие на коротком «плече», не могли не опередить 650-километровую грунтовую. Они успели сосредоточить до 40 тысяч войск, 310 орудий, 135 танков и 225 самолетов. Перед рассветом 3 июля советский полковник проехал к горе Баин-Цаган, что на северном фланге фронта по Халхин-Голу, проверить оборону монгольской кавдивизии. Внезапно он натолкнулся на японские войска, уже форсировавшие реку. С первыми лучами солнца здесь уже был Жуков. Враг собирался провести хрестоматийную операцию — ударом с севера окружить и уничтожить советско-монгольские войска, державшие фронт по Халхин-Голу. Ведущие западные военные историки в отнюдь не дружественном нам труде «Русская военная машина 1917–1945 гг.» (1977 г.) замечают: «То был абсолютно здравый план, и он был бы прекрасно проведен в жизнь против китайского военачальника или монгольской армии. Но японцы не приняли в расчет мгновенную реакцию Жукова».
Наметанным командирским глазом Жуков определил опасность. Ясно. Но чем противодействовать? Если у горы Баин-Цаган скрытно, по-воровски через понтонную переправу валили японские колонны, то южнее фронт загрохотал — сковывая центр наших войск, вражеские танки вели в атаку густые цепи пехоты.
В складках местности трудно было определить, какие силы успел перебросить противник на западный берег реки. Потом выяснилось — более 10 тысяч при 160 орудиях, а в целом японцы превосходили советско-монгольские войска на Халхин-Голе по пехоте и артиллерии в 3 раза, по кавалерии в 4,5 раза. Жукову не было времени раздумывать над силой врага. Он вызвал авиацию — бомбить переправу, сюда же перенацелить часть огня батарей с центрального участка и приказал ввести в бой 11-ю танковую бригаду комбрига М. П. Яковлева. Она, донельзя измотанная длительным маршем, только встала на отдых в нескольких десятках километров от фронта. Поднятая по тревоге бригада примчалась как ветер — танки БТ-5 и БТ-7 обладали большой скоростью, маневренностью и прискорбно тонкой броней. Жуков пошел на беспримерный риск — отдал приказ с ходу атаковать врага, не дожидаясь пехоты, вызванный мотострелковый полк подошел только к середине дня.
Командиры батальонов, вытянувшиеся как на параде, — они видели Г. К. Жукова, четко отсигналили флажками «делай как я», лязгнули люки, и вперед — к славе и бессмертию! Было 10.45 утра, когда 150 танков рванулись на плацдарм, где на позиции ставили 160 орудий, где пусть в наспех отрытых окопах уже затаились японские солдаты с минами на пятиметровых бамбуковых шестах. В завязавшемся сражении наши танкисты показали, что годы учебы не прошли даром — огнем и гусеницами они уничтожили и раздавили всю японскую артиллерию. Вертким танкам пришлось действовать на местности, буквально кишевшей японскими солдатами. Хотя с орудийными расчетами было покончено, из окопов, лощин, самых разнообразных укрытий шла стрельба, летели гранаты.
Гибли и наши танкисты. Экипаж политрука Д. П. Викторова, уничтоживший десять орудий, был сожжен окружившими подбитый танк японскими солдатами. Почти трое суток без минутного перерыва бушевало сражение. Пришлось вести бой на истребление упорно сопротивлявшегося врага, пытавшегося подбрасывать резервы, в том числе тапки, с восточного берега. Писатель Константин Симонов, в то время сотрудник фронтовой газеты «Героическая Красноармейская», спустя более двадцати лет запечатлел Г. К. Жукова в памятную ночь. В романе «Товарищи по оружию» он писал:
«Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.
— Огнем и броней ударите с тыла по японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана и они покатятся к переправе, — сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». — Задача ясна?
— Ясна, товарищ комдив!
— А что у вас лицо такое? Сапоги жмут?
— Потери большие, товарищ комдив.
— Потери как потери, — сказал командующий. — Завтра, когда выполним задачу до конца, подсчитаем. Может, в сравнении с результатами и не такие уж большие».
Г. К. Жуков с командирами вышли из палатки.
«Хвосты тумана кое-где цеплялись за лощины, но горизонт был уже ясен, и на нем выделялись черные бугры сгоревших вчера танков.
— Поле боя, поле смерти, поле победы — все вместе, — торжественно, как стихи, сказал командующий. — Когда все будет кончено, на горе Баин-Цаган вместо памятника поставим танк. Один из этих».
Утром 5 июля враг был наголову разбит, тысячи трупов устилали землю, раздавленные и разбитые орудия, пулеметы, машины. Остатки вражеской группировки бросились к переправе, ее командующий генерал Камацубара (в прошлом военный атташе Японии в Москве) среди первых оказался на том берегу, а скоро «переправа, — вспоминал Жуков, — была взорвана их же саперами, опа