а, но все части очень малочисленны и переутомлены от наступательных действий и огня противника».
Жуков просит пополнений, а также прервать «общее наступление» до 24 августа; 25 августа — возобновить атаки. Ставка согласилась. За эти несколько дней войска привели себя в порядок, а когда операция возобновилась, последовал успех. Железными клещами наши войска сжимали горловину Ельнинского выступа, не давая и часа передышки врагу. Как обычно, в операциях, которыми руководил Жуков, сражение не прерывалось и ночью. То были, по словам Жукова, «незабываемые» бои: впервые с 22 июня вражеские дивизии неумолимо оттеснялись, бои, полные героики наших бойцов и командиров… и прискорбных потерь.
В Ставке, разумеется, следили на свершениями Г. К. Жукова, даже иные недоброжелатели в Москве не могли не признать — отрадные достижения под Ельней резко контрастировали с положением на фронте от Балтийского до Черного моря. Пока нигде так умело и методически не били немцев, как Резервный фронт Г. К. Жукова. К Сталину, естественно, шла информация о полководце по всем каналам, ибо каждую минуту с 25 июня 1941 года до конца войны рядом с Георгием Константиновичем была группа, отвечавшая за его безопасность, во главе с офицером для особых поручений Н. X. Бедовым. Большим любителем фотографии был этот Бедов, запечатлевавший и тем самым документировавший каждый шаг «охраняемого». Бедов со всей бесхитростностью человека его профессии признался в скупых послевоенных воспоминаниях о начале работы у Жукова летом 1941 года: «Помню его всяким — суровым, гневным, решительным, напористым и веселым… И потому, быть может, так трудно давалась мне «притирка» к нему: что ни сделаю, все побаивался, как он прореагирует. Это потом уже все встало на свои места. Да и то… Постоянно помнил, кто я и кто Жуков!» Это он очень правильно делал.
По всей вероятности, сравнивая действия войск Резервного фронта с безотрадным положением почти везде на советско-германском фронте, Сталин по-новому оценил полководческий дар Жукова. Уже 1 сентября он попытался вызвать его в Москву. Жуков ответил, что обстановка требует его присутствия на месте, поэтому «просил бы, если возможно, отложить мой приезд, если же нельзя, то выеду немедленно». Видимо, скрепя сердце Сталин согласился. Жуков зачастую в войсках продолжал руководить сражением, отмечая, как выросли некоторые наши стрелковые дивизии, в первую очередь 100-я под командованием генерал-майора И. Н. Руссиянова, которого он знал командиром полка еще в 1933 году в Слуцке.
Круглосуточное наступление наших войск нарастало, было разгромлено пять немецких дивизий. Наконец силы врага иссякли, и, воспользовавшись темнотой, остатки немецкой группировки вырвались через горловину Ельнинского выступа. Утром 6 сентября в Ельню вступили победители.
6 сентября Сталину поступает телеграмма:
«Ваш приказ о разгроме Ельнинской группировки противника и взятии гор. Ельня выполнен.
Ельня сегодня занята нашими войсками. Идут ожесточенные бои с разбитыми частями противника западнее Ельни. Противник в полуокружении. Жуков».
В подробном «Донесении об итогах операции под Ельней» Жуков с гордостью писал: «Очень хорошо действовала вся артиллерия, даже молодые дивизии. PС (прославленные «катюши». — Авт.) своими действиями производит сплошные опустошения. Я осмотрел районы, по которым велся обстрел PC, и лично видел полное уничтожение и разрушение целых оборонительных районов».
Немцы потеряли до 45–47 тысяч человек убитыми и ранеными, массу боевой техники. Жуков с профессиональной зоркостью отметил: танки и авиацию в завершающие дни сражения враг применял очень скупо. «Видимо, эти средства он перебросил на другие направления». Так оно и было. Потрепанные подвижные соединения, снятые из-под Ельни, в это время в танковой группе Гудериана пробивались на юг.
Днем 6 сентября Жуков осмотрел то, что осталось от Ельни. Одно из немногих уцелевших зданий — деревянный кинотеатр — было превращено немцами в конюшню, нечистоты стекали в оркестровую яму, до краев заполненную зловонной жижей. Следы европейцев, высшей расы — на каждом шагу. Разворованный и разгромленный скромный музей композитора М. И. Глинки. Жуков подобрал затоптанные в грязь ноты, писанные рукой русского гения. Он протянул лист, на котором отпечаталась подошва немецкого сапога, старому учителю, гневно сказав: «Пусть история и это покажет нашим внукам».
Он мельком осмотрел немецкое воинское кладбище, на надгробных крестах пробитые пулями или осколками каски. Жуков подержал в руке одну из них. «Металлолом истории! — сказал он. — Простреленные каски еще пригодятся историкам». Выяснилось, что немцы под угрозой смерти заставили жителей ухаживать за своими могилами, а непокорных расстреляли. «Услышав все это, — рассказывал очевидец Е. З. Воробьев, — Жуков разгорячился, повысил голос. Не помню дословно, но смысл его короткой гневной речи сводился к тому, что оккупанты пытаются унизить наше национальное достоинство, инсценировать фальшивую благодарность убийцам, что история никогда не забудет их злодеяний, они останутся на черной совести фашистов, мы жестоко отомстим палачам».
15 сентября иностранным журналистам впервые с начала войны разрешили поездку на наш фронт, их направили в Ельню. Англичанин А. Верт не мог поверить своим глазам — все было разрушено: деревни, города. В самой Ельне, где до войны жило 15 тысяч человек, «уцелела только каменная церковь». Дело было не только в разрушениях, вызванных военными действиями. Перед бегством «немцы обходили дома, забирали все, что можно было найти в них ценного, a noToai поджигали дом за домом».
Разбитые снарядами леса, выжженная земля. Везде немецкие трупы и горы разбитой немецкой техники — танки, орудия, минометы. «Эта неделя, проведенная на Смоленщине, — записал Верт, — подействовала на меня в известной мере ободряюще, но в то же время оставила впечатление трагедии. Исторически то была одна из стариннейших русских земель, чуть не самое сердце Древней Руси… Трагичной была вся полностью разрушенная территория Ельнинского выступа, где все города и деревни были уничтожены, а немногие уцелевшие жители ютились в погребах и землянках… И все же это была не просто первая победа Красной Армии над немцами, но и первый кусок земли во всей Европе — каких-нибудь 150–200 квадратных километров, быть может, — отвоеванный у гитлеровского вермахта».
Начальник штаба Западного фронта генерал В. д. Соколовский разъяснил журналистам увиденное ими. Началось по-настоящему «перемалывание» вермахта. Они поинтересовались его мнением: пойдут ли гитлеровцы снова на Москву? Соколовский не исключал такой попытки, даже нескольких. «Но я не думаю, что они дойдут до Москвы», — твердо сказал Соколовский.
Журналисты освидетельствовали результаты победы войск под командованием Жукова, но с ним самим не встретились: еще 9 сентября он был вызван в Москву.
— Неплохо у вас получилось с Ельнинским выступом, — приветливо сказал Сталин, когда усталый Жуков явился к нему на квартиру. Верховный ужинал, вместе с ним, обсев стол, с аппетитом кушали члены Политбюро.
Похвала сняла камень с сердца Жукова. Он все оттягивал свой отъезд с фронта и даже в день приезда опоздал на час. О чем и доложил Сталину, войдя в квартиру. «На час и пять минут», — отозвался вождь.
— Вы тогда были правы, — припомнил Сталин беседу с Жуковым 29 июля. — Куда вы думаете теперь?
— Обратно на фронт, — коротко ответил Жуков.
Верховный, как к этому времени Сталина называли между собой высшие военачальники, вспомнил Жуков, «заговорил о Ленинграде и Ленинградском фронте. Положение, сложившееся под Ленинградом в тот момент, он оценивал как катастрофическое. Помню, он даже употребил слово «безнадежное». Он говорил, что, видимо, пройдет еще несколько дней и Ленинград придется считать потерянным. А с потерей Ленинграда произойдет соединение немцев с финнами, и в результате там создастся опасная группировка, нависающая с севера над Москвой.
Сказав все это, он спросил меня:
— Что вы думаете делать дальше?
Я с некоторым удивлением ответил, что собираюсь ехать обратно, к себе на фронт.
— Ну а если не ехать обратно, а получить другое назначение?
Услышав это, я сказал, что, если так, я бы хотел поехать командовать Ленинградским фронтом.
— А если это безнадежное дело? — сказал он.
Я высказал надежду, что оно еще может оказаться не таким безнадежным.
— Когда можете ехать? — коротко спросил он.
Я ответил, что если ехать — предпочитаю немедленно.
— Немедленно нельзя. Надо сначала организовать вам сопровождение истребителей.
И сразу же позвонил авиаторам, запросив у них прогноз погоды. Пока ему давали прогноз погоды, он спросил, кого, по моему мнению, можно назначить моим преемником на Западном фронте. Я ответил, что командующего 19-й армией Конева.
Тем временем авиаторы дали прогноз. Прогноз на утро был плохой: туман.
Сталин сказал:
— Дают плохую погоду. А для нас значит — хорошую.
И тут же написал короткую записку:
«Ворошилову. ГКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом. Сталин».
Эта записка и была моим назначением. Договорились о деталях: Жуков возьмет с собой по собственному усмотрению нескольких генералов, чтобы назначить новых командующих на месте.
Сталин вернулся к боям за Ельню, спросил, как дрались войска 24-й армии, освободившие город. Жуков выделил действия 100, 127, 153 и 161-й стрелковых дивизий. Верховный спросил: «А чем вы, товарищ Жуков, объясняете успех этих дивизий?» Минут пятнадцать Георгий Константинович подробно рассказывал о том, как именно проводилась операция. Сталин внимательно слушал, делая пометки в записной книжке. Он резюмировал: «Молодцы! Это именно то, что нам теперь так нужно». Что именно, Жукову предстояло узнать через неделю.
Жуков воспользовался встречей со Сталиным и в который раз повторил свое предостережение: необходимо немедленно отвести всю нашу киевскую группировку на восточный берег Днепра. «Как ни тяжело, а Киев придется оставить. Иного выхода у нас нет», — отчеканил Жуков.