Руководство Генерального штаба к этому времени полностью соглашалось с ним. Но, отмечает А. М. Василевский, тогда первый заместитель начальника Генштаба, «ври одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева, и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на Юго-Западном направлении». Жукову перед отлетом в Ленинград Василевский только и сказал печально: «Думаю, что мы уже крепко опоздали с отводом войск за Днепр».
Со временем Жуков напишет: «Как известно, войска Юго-Западного фронта в дальнейшем тяжело поплатились за эти решения, которые были приняты без серьезного анализа обстановки». Впрочем, о каком анализе могла идти речь, ибо в этом случае означало идти против Сталина.
10 сентября Жуков вылетел в Ленинград. Над свинцовыми водами Ладоги прошли на бреющем полете, пережив самые неприятные минуты: на хвосте транспортного Ли-2 повисли два «мессершмитта». Жуков с каменным лицом следил за маневрами вражеских истребителей и не проронил ни слова. После посадки он поторопился в Смольный, где находился Военный совет Ленинградского фронта.
Ленинград уже жил и работал по-фронтовому. Не покладая рук ленинградцы готовили оборонительные рубежи. «На обычно оживленных улицах и площадях, — записал прилетевший с Жуковым генерал И. И. Федюнинский, — было сравнительно малолюдно. Золоченый купол Исаакия покрывала серая защитная краска. В садах и скверах, усыпанных багряными листьями, виднелись недавно отрытые щели и огневые позиции зенитчиков. Там же укрывались в ожидании своей ночной службы серебристые аэростаты воздушного заграждения, похожие на больших неуклюжих рыб. Все это придавало городу какую-то особую, суровую красоту, Ленинград, словно могучий богатырь с гордо поднятой головой, готовился к жестокой схватке с врагом». Смольный не узнать, здание прикрывала гигантская маскировочная сетка. Крыша в коричневых и желтых пятнах под цвет деревьев парка.
Врага, подступавшего к городу, командование фронта не сумело удержать, но свою безопасность обеспечивало. Жукова с группой генералов, пытавшихся войти в Смольный, задержали. Он назвал себя. Не помогло. Минут пятнадцать пришлось ждать, пока комендант штаба не разрешил лично доступ в Смольный. Жуков появился в разгар совещания Военного совета фронта, на котором под водительством самозваного стратега А. А. Жданова и послушного К. Е. Ворошилова обсуждалось, что делать, если не удастся удержать Ленинград. Коротко докладывалось о том, как именно взорвать и уничтожить важнейшие объекты города, Жуков послушал и передал сталинскую записку Ворошилову, тот прочитал и передал ее Жданову. Словопрение продолжалось. Пришлось Жукову закрыть заседание. Особых формальностей при сдаче дел бывшим командующим Ворошиловым не было. Жуков доложил в Ставку по прямому проводу: «В командование вступил». Собрав генералов штаба фронта попрощаться, Ворошилов с горечью отметил:
— Отзывает меня Верховный! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать. А в том, что разобьем мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь! Они уже высунув язык к городу лезут, собственной кровью захлебываются.
Из Ленинграда отбыл пресловутый «сталинский нарком», председательствовавший на кровавой оргии истребления десятков тысяч командиров Красной Армии в канун войны. Прояснилось, что на большее, чем на палаческие функции, он не был способен.
Первые решения Военного совета фронта под руководством Жукова: Ленинград защищать до последнего человека. Не Ленинград боится смерти, а смерть боится Ленинграда — вот лозунг момента. Навсегда забыть о мерах на случай, если враг ворвется в город. Этому не бывать.
Особенно возмутила Жукова подготовка к выводу из строя кораблей Балтийского флота, если немцы ворвутся в город. Наверняка он припомнил фатальное решение в русской военной истории — затопление кораблей Черноморского флота в бухте у Севастополя во время Крымской войны, чтобы интервенты — англо-французы — не получили еще поддержки от своего флота, который мог бы ворваться в гавань. Жуков, большой знаток военной истории, разумом и сердцем был на стороне тех адмиралов, которые выступали за сражение с англо-французским флотом. Конечно, гибель русского Черноморского флота была предрешена, но корабли пошли бы ко дну в бою! Теперь, в сентябре 1941 года, он практически повторил их аргументацию.
На заседании Военного совета в Ленинграде, вспоминал Жуков, «моряки обсуждали вопрос, в каком порядке им рвать суда, чтобы они не достались немцам. Я сказал командующему флотом Трибуцу: «Вот мой мандат, — и протянул ему записку, написанную товарищем Сталиным, где были определены мои полномочия. — Как командующий фронтом, запрещаю вам это. Во-первых, извольте разминировать корабли, чтобы они сами не взорвались, а во-вторых, подведите их ближе к городу, чтобы они могли стрелять всей своей артиллерией». Они, видите ли, обсуждали вопрос о минировании кораблей, а на них, на этих кораблях, было сорок боекомплектов (так в тексте. — Авт.). Я сказал им: «Как вообще можно минировать корабли? Да, возможно, они погибнут. Но если так, они должны погибнуть только в бою, стреляя».
Контр-адмирал Ю. В. Ладинский, вспоминая о днях своей боевой молодости — он командовал соединением кораблей, охранявшим морские подступы к Ленинграду, писал, что моряки почувствовали «нечто новое» с прибытием в город Жукова. «Флоту было приказано использовать на полную мощь все артиллерийские средства и авиацию, не оставляя никаких резерве:. Линкор «Октябрьская революция», эсминец «Стерегущий», канонерские лодки «Амгунь», «Москва», «Каме» и «Волга» вышли на Петергофский рейд и, не жалея боеприпасов, вели огонь по сухопутным целям. То же самое делали стоящие в Кронштадте линкор «Марат» и крейсер «Киров», а на позициях у Ораниенбаума — лидер «Ленинград», эсминцы «Славный» и «Грозящий». Крейсера «Максим Горький» и «Петропавловск» вошла в Неву и оттуда поддерживали огнем наши обороняющиеся части. В действии была также вся береговая стационарная и железнодорожная артиллерия».
Д. В. Павлов, в то время уполномоченный ГКО из снабжению фронта и населения Ленинграда продовольствием, запомнил, что Жуков, знакомясь с руководителями обороны города, порывался что-то сказать, но промолчал. Через многие годы, после войны, Павлов обратился к Жукову с вопросом, так ли это.
«Верно, — ответил Жуков. На прощание перед отлетом в Ленинград Сталин сказал, что положение на Ленинградском фронте очень тяжелое, и, если немцы возьмут Ленинград, наше положение политически крайне осложнится. Вашей задачей, сказал мне Сталин, является не допустить врага в Ленинград, чего бы это ни стоило.
Вот я и хотел сказать вам об этом, но воздержался. А воздержался потому, что хотя обстановка и была предельно опасна, но не безнадежная. Войска проявили исключительную стойкость, военные и гражданские власти делали все, чтобы отстоять город, — Георгий Константинович сделал паузу, посмотрел на меня, улыбнулся. — И, как вы знаете, врагу не удалось ворваться в город».
Как был достигнут всеобщий подъем боевого духа? Ответ Жукова спустя десятилетия в мемуарах: «Выли предусмотрены два важнейших фактора: внедрение в сознание наших воинов и населения непоколебимой уверенности в нашей победе и необходимость накопления резервов с целью увеличения глубины обороны фронта». По подсчетам Жукова, вес морального духа на весах победы или поражения никак не уступал военной мощи, если не превосходил ее;
Немецкая группа армий «Север» генерал-фельдмаршала Лееба захватила Шлиссельбург и блокировала город с суши. На Карельском перешейке финские войска в случае успеха союзника южнее готовились ринуться с севера на Ленинград. Назревал генеральный штурм, с командных пунктов немецких частей в бинокли был виден центр города. Штаб группы армий «Север» руководствовался категорической директивой фюрера: «Ленинград для России в течение 24 лет был символом революции. Падение Ленинграда может привести к полной катастрофе России». Гитлер ни на минуту не забывал, что силой оружия решает исход объявленной им идеологической борьбы против «большевизма». Жуков, как мы видели, понимал это и принял меры, но немецкие войска, подошедшие вплотную к Ленинграду, были насыщены танками. Тут подъема одного морального духа мало.
Приказ Жукова: снять часть зенитных орудий с позиций и установить их на танкоопасных направлениях, прежде всего в районе Урицк — Пулковские высоты. Централизовать управление артиллерийским огнем, включая крупные калибры флота, и сосредоточить его на этом участке. Изучая южные подступы к городу, а здесь немцы и собирались нанести главный удар, Жуков пришел в бешенство по поводу слепоты тех, кто возглавлял до него оборону города.
Сплошная застройка пригородов, лесные массивы привязывали немецкие танковые соединения к дорогам. Они неизбежно будут наступать только вдоль дорог, которые молено заминировать, устроить различные инженерные препятствия. Артиллерия и минометы сумеют сосредоточить на этих, самой местностью подсказанных танкоопасных направлениях плотный огонь. Иными словами, маневренность немецких танковых дивизий будет ликвидирована, им придется в лоб штурмовать наши укрепленные позиции.
Из переговоров 14 сентября с Москвой по прямому проводу.
«Жуков: Обстановка в южном секторе фронта значительно сложнее, чем казалось Генеральному штабу.
…К исходу сегодняшнего дня нами организована на путях движения противника система артиллерийского огня, включая морскую, зенитную и прочую артиллерию. Собираем минометы, и, думаю, к утру мы сможем на основных направлениях подготовить плотный заградительный огонь для взаимодействия с пехотой, которую к исходу дня расположили на вышеуказанном рубеже…
Шапошников: Конечно, сейчас надо считаться с обстановкой, которая сложилась на вечер 13 сентября. Считаю, что принятые вами решения прежде всего организовать артиллерийскую завесу единственно правильны».