Жуков, видимо, не поняв насмешки, ушел в другую комнату, а штабисты погрузились в обсуждение высокой стратегии с Говоровым. Сильный удар двери прервал дискуссию, в помещение вернулся, нет, влетел Жуков, «вид его был грозным и сильно возбужденным, — зафиксировал Рокоссовский. — Повернувшись к Говорову, он закричал срывающимся голосом: «Ты что? Кого ты приехал учить? Рокоссовского?! Он отражает удары всех немецких дивизий и бьет их. А против тебя пришла какая-то паршивая моторизованная и погнала на десятки километров. Вон отсюда на место! И если не восстановишь положение…» И т. д. и т. п. Бедный Говоров не мог вымолвить ни слова. Побледнев, быстро ретировался от разгневанного владыки».
Дело разъяснилось без промедления — пока Жуков и Говоров добирались в 16-ю армию, на участке 5-й случился неприятный казус — свежая немецкая мотомеханизированная дивизия внезапным рывком прошла до 15 километров в глубь нашей обороны. Подобревший Жуков покинул штаб 16-й, а на прощанье, по словам Рокоссовского, «слегка, в сравнении с обычными нотациями, пожурил нас и сказал, что едет наводить порядок у Говорова». Напрасно, видимо, Рокоссовский считал Георгия Константиновича автором эскапад подобного рода. Явление Жукова в сопровождении Говорова в штабе 16-й едва ли было результатом его собственной инициативы. Почерк определенно сталинский.
Доказательство — аналогичный выезд в войска спустя несколько дней, подоплека которого известна от самого Жукова. 30 ноября Сталин упрекнул Жукова, почему оставлен город Дедовск у Нахабина, на близких подступах к Москве, и приказал ему немедленно выехать на место, организовать контратаку и вернуть Дедовск. Проверка показала, что город в наших руках, а речь может идти о деревне Дедово в полосе действия дивизии Белобородова, дивизии, ставшей к тому времени гвардейской. Так вот в эту деревню и ворвались немцы.
«Ясно, произошла ошибка, — заключил Жуков. — Решил позвонить в Ставку, объяснить, что все это недоразумение. Но тут уж, как говорится, нашла коса на камень. Верховный окончательно рассердился. Он потребовал немедленно выехать к К. К. Рокоссовскому и сделать так, чтобы этот самый злополучный населенный пункт непременно был отобран у противника. Да еще приказал взять с собой командующего 5-й армией Л. А. Говорова: «Он артиллерист, пусть поможет Рокоссовскому организовать артиллерийский огонь в интересах 16-й армии». Возражать в подобной ситуации не имело смысла».
На командный пункт дивизии Белобородова и прибыло высокое начальство. Сибиряк Белобородов, с лукавинкой в глазах, как подобает подчиненному, выслушал приказ и с солдатской сметкой коротко доложил: тактически нет смысла вышибать немцев из нескольких домов за оврагам в деревне Дедово. Что мог сказать командующий фронтом боевому комдиву? Что дело не в тактике? Насупившись и отводя глаза от Белобородова, Жуков строго приказал: послать два танка, роту пехоты и выгнать немецкий взвод из деревни. На рассвете 1 декабря операция успешно завершилась.
В тот же день случились события куда более значительные. В отчаянии от того, что план окружения Москвы провалился, командующий группой армий «Центр» фон Бок решил попытать счастья в центре фронта. Видимо, немецкое командование наконец сообразило, что допустило оплошность: все шесть их корпусов здесь бездействовали. Бок и ввел их в дело. Фашистские танки и пехота внезапно прорвали ваш слабый передний край и двинулись на Кубинку. Тут и сказалась предусмотрительность Жукова; войска были начеку, и враг не смог быстро преодолеть оборону на всю глубину. Фашистские танки подрывались на минных полях. Немцы ткнулись к Голицыну. Нарвались на плотный артиллерийский огонь. Подошли резервы фронта, и к 4 декабря немцев окончательно остановили.
Бок поступил, как азартный игрок, послав войска на прорыв. Сравнивая обстановку со сражением на Марне в 1914 году, он говорил: «Дело решит последний батальон». То действительно оказалась его последняя ставка, а перебито за три дня было несколько десятков батальонов. На поле боя осталось более 10 тысяч убитых немецких солдат и офицеров.
Военный совет Западного фронта ежедневно и ежечасно ощущал биение пульса сражения. По многим признакам Жуков заключил: враг исчерпал и второе дыхание; утратив пробивную силу, его дивизии останавливаются. Упустить хоть сутки в этой обстановке преступление. Остановившись, противник неизбежно сядет в оборону, окопается, окутается колючей проволокой, заложит минные поля — и все это у самой Москвы! Чтобы выбить немцев из укрепленных полос, потребуется много сил и обойдется это большой кровью.
Назревал перелом. 27 ноября «Правда» писала: «Сильнее удар — и надломленный враг не выдержит! Он уже изрядно измотан в предыдущих боях. Он устал. Наступил момент, когда можно остановить его, чтобы сломать». Пришло время громить врага — это чувствовали и видели войска Западного фронта. Жуков и штаб фронта в последние дни ноября завершали подготовку плана разгрома врага под Москвой.
Замысел заключался в том, чтобы без паузы в оборонительных боях перейти в контрнаступление и, по словам Жукова, «разгромить ударные группировки группы армий «Центр» и устранить непосредственную угрозу Москве. Для постановки войскам более далеких и решительных целей у нас тогда еще не было сил. Мы стремились только отбросить врага как можно дальше от Москвы и нанести ему возможно большие потери».
29 ноября Г. К. Жуков доложил обстановку и попросил Сталина отдать приказ о начале наступления. Верховный внимательно выслушал его и спросил:
— А вы уверены, что противник подошел к кризисному состоянию и не имеет возможности ввести в дело какую-либо новую группировку?
Вопрос был очень серьезный, и не менее серьезным был ответ. На основании кропотливого изучения штабом фронта возможностей вермахта был сделан вывод: враг истощен. Но это не значило, что можно почивать на лаврах, добытых в жестоких оборонительных боях. Немецкое командование, осознав свой грубый просчет, попытается перебросить с севера и юга войска под Москву. Тогда положение серьезно осложнится.
30 ноября Военный совет фронта представил план наступательной операции Западного фронта в Генштаб, точнее, той группе, которая оставалась в Москве. Жуков попросил заместителя начальника Генштаба генерала А. М. Василевского срочно доложить Сталину план, с тем, чтобы Ставка отдала директиву на проведение операции. Медлить нельзя, предупредил Жуков, иначе можно запоздать с подготовкой контрнаступления.
В объяснительной записке к плану подчеркивалось: «Ближайшая задача: ударом на Клин, Солнечногорск и в истринском направлении разбить основную группировку противника на правом фланге и ударом на Узловая и Богородицк во фланг и тыл группы Гудериана разбить противника на левом фланге фронта армий Западного фронта».
Впоследствии Г. К. Жуков точно указал, из чего исходил штаб Западного фронта. На главном направлении Волоколамск — Нара, когда немцы «подошли к каналу, к Крюкову, стало ясно, что они не рассчитали. Они шли на последнем дыхании. Подошли, а в резерве ни одной дивизии. К 3–4 декабря у них в дивизиях оставалось примерно по 30–35 танков из 300, то есть одна десятая часть. Для того, чтобы выиграть сражение, им нужно было еще иметь там, на направлении главного удара, во втором эшелоне дивизий 10–12, то есть нужно было иметь там с самого начала (16 ноября 1941 года. — Авт.) не 27, а 40 дивизий. Вот тогда они могли бы прорваться к Москве. Но у них этого не было. Они уже истратили все, что у них было, потому что не рассчитали силу нашего сопротивления».
Георгий Константинович обычно как бы читал мысли немецких командующих, которые оперировали теми же цифрами: «И скорей других это поняли Гудериан и Геппнер, которые взяли на себя ответственность уже третьего числа, так сказать, сматывать удочки, постепенно отводить войска с тем, чтобы не подвергнуть их окончательному уничтожению. За что, между прочим, Геппнер был разжалован и уволен в отставку. Не поздоровилось и Гудериану, который удирал очень быстро». В центре фронта 4 декабря 4-я немецкая армия прекратила наступление.
В этот день случилась неприятность поблизости от штаба фронта в Перхушкове. Жуков понимал, что держать штаб на недопустимо близком расстоянии от фронта риск. Во всяком случае подвергнуться артиллерийскому обстрелу. Он сознательно игнорировал опасность, убрать штаб фронта подальше в тыл, за ним потянутся штабы армий и так по цепочке вниз. Войска не захотят отстать. Остальное понятно. Так вот 3 декабря какой-то ошалевший от бесперспективности немецкий командир полка вдруг повел наступление на Апрелевку. В бой с ним вступил бравый полк охраны штаба фронта.
Жуков продолжал спокойно работать, но «надо отметить, что вклинение вражеского отряда кое-кого поднапугало. Ко мне, например, пришел член Военного совета И. С. Хохлов и заявил: «Пора сматываться». Но производить смену командного пункта тогда, когда противник пришел сюда, уже нет смысла, надо драться». Конечно, отбились, разогнав грязных, завшивевших фрицев. За два дня до этого, когда на захваченном в плен обер-ефрейторе обнаружили массу вшей, Г. К. Жуков потребовал: «Вшивая армия — факт знаменательный. Запишите его в журнал боевых действий: историкам пригодится». Учитывалось это и тогда, немецкая армия на пределе возможностей.
Шли непрерывные переговоры командования Западного фронта со Ставкой. Выезды в Ставку не проблема, всего минут 40 езды машиной. Труднее с Генштабом, Б. М. Шапошников обосновался в Арзамасе, с ним — по телефону. Жуков настаивал — не упустить благоприятного момента, не дать врагу опомниться. Ставка утвердила план. Сталин, однако, расширил масштабы предстоявшего контрнаступления, в нем должны были также принять участие войска Калининского фронта и правого крыла Юго-Западного фронта. От этого распоряжения взяла начало гигантомания в планировании операций в ту зиму, которая в конечном счете обернулась неблагоприятными последствиями для успеха тех же операций.
Это стало очевидно позднее, а тогда с величайшим воодушевлением отдавались последние распоряжения, радуясь, что полностью сказались предусмотрительность Ставки и ее умение копить и беречь резервы в предшествовавшие несколько недель. Из стратегических резервов, развернутых против группировок врага, которые обходили Москву с севера и юга, в самые тяжелые дни не взяли ни одного солдата.