Многократно отмечалось, что на войне играет роль, иногда громадную, случай. Предвидеть его нельзя, но упустить можно. Жуков, конечно, случайно (в результате поражения Голикова и иных) оказался в этом районе, но совершенно сознательно использовал Открывшиеся возможности — именно на месте предстоявшего немецкого удара вычислил с математической точностью грядущие события. Находившийся с ним рядом генерал Л. Ф. Минюк свидетельствовал:
«Бывало, уже глубокая ночь, пора бы маршалу отдохнуть, а он стоит у огромной карты всего театра войны. Стоит и час, и другой в глубокой задумчивости. Так и хотелось сказать: «Ложитесь, Георгий Константинович, утро вечера мудренее». Но никто из нас в этот момент не смел его беспокоить. Маршал думает. Маршал принимает решение. Но, по обыкновению, в ночь решение не созревало, что-то мешало принять окончательное решение в том главном, ради чего и задержался в районе Курска».
Вот это «главное» — установление направления и силы предстоявшего немецкого наступления, и занимало все помыслы Г. К. Жукова в те недели. Так вот о чем он думал тогда, по собственным словам: «Я размышлял, глядя на карту: «На севере противник обложил Ленинград, но взять его не сможет, частично снята блокада города, а неприятель завяз в Синявинских и Волховских болотах и лесах. Вторично не посмеет идти прямо на Москву, о чем так беспокоится Сталин… На южном фланге — в Кавказских горах и в Сталинграде — враг потерпел жестокое поражение… Где же все-таки предпримет генеральное наступление? Логическая цепь рассуждений привела к выводу: враг решится на мощный удар только в Центральной России, по линии Орел— Курск — Белгород… Тут простор, раздолье для танков и механизированных клиньев, охватов… Только тут. и нигде больше», — утверждался я, чувствуя, что интуиция меня не подводит. Кстати, и всякого рода разведка подтверждала правильность этого предвидения. Да и — пусть для вас не покажется странным — по своему опыту охотника я знал: дикий раненый зверь по своему кровавому следу вторично не пойдет».
Так говорил Г. К. Жуков в 1972 году. Но и тогда, спустя почти три десятилетия после весны 1943 года, он все ощущал тяжесть ответственности, лежавшей в свое время на его плечах, тяжесть, поистине непомерную: «Теперь все это ушло в прошлое, стало историей, но тогда прийти к этой идее было чрезвычайно трудно. Шут знает, то ли везло мне в войну, то ли рожден был для деятельности военным, во всяком случае, и на этот раз повезло, вытянул груз непомерной тяжести. Ведь передо мной Верховный поставил тогда сложнейшую задачу: не только поправить дела на Воронежском фронте, оказавшемся под тяжким бременем удара, но и дать наметки стратегического плана действий противоборствующих сторон на весну и лето 1943 года. А это, простите, не дом срубить и даже не камни ворочать, к чему в крестьянстве я привык, а предусмотреть буквально все: и расположение наших войск, их моральный дух, и наличие резервов, пропускную способность железных дорог, и обширнейшие районы, на которых могли развернуться великие сражения, а прежде всего предугадать, что замышляет германский генералитет и ставка во главе с Гитлером. Вот только подумайте: а вдруг германское командование, концентрируя силы в одном районе, на самом деле изберет полем битвы совсем другой театр войны?
Стало быть, все наметки плана полетят прахом. Просчет в прогнозах может стоить потока крови, потери новых территорий нашей страны».
Жуков размышлял в одиночестве, вечерами и ночами, а дни были до отказа забиты поездками в войска, совещаниями в штабах. Помимо штаба фронта, он совещался с генералами, командовавшими 40, 13, 70, 65, 43-й армиями. На них он, не раскрывая всего, проверял правильность своих предположений. С Ватутиным и Рокоссовским обстоятельные беседы, переходившие иногда в горячие споры. Наконец вечером 7 апреля Жуков вернулся в спецпоезд, хлоп-пул ладонью по столу и сказал — все! Он позвал Минюка, поделился с ним своими мыслями о вероятном направлении летнего немецкого наступления, нанес на карту предполагаемые удары врага. В заключение доверил написать доклад для Сталина.
Минюк прилежно трудился всю ночь. После завтрака, раздуваясь от авторской гордости, он прочитал его Жукову. В ответ гневное:
— Ты кому это написал? Ты что, думаешь, Сталин — начальник Генерального штаба?
Обидевшийся Минюк попытался возражать. Жуков был непреклонным:
— Во-первых, Сталин — гражданский человек, ему надо докладывать коротко, ясно, а ты пишешь штабным языком… Во-вторых, выражаешься недомолвками, будто боясь за последствия. Надо излагать мысли определенно и твердо.
— Но это же огромная ответственность.
— Вот именно от-вет-ствен-ность, — с растяжкой сказал Жуков. — А как же иначе? Начальников, боящихся взять на себя ответственность, развелось хоть пруд пруди. Они-то и губят дело!
Кончилось тем, что Жуков, схватив ручку, взялся править доклад, быстро увлекся и практически переписал довольно обширный документ. Так вот что вышло из-под пера маршала — доклад Сталину от 8 апреля 1943 года. Документ отражал мнение Генштаба, с руководством которого Жуков успел обговорить как его содержание, так и выводы. Доклад был также обсужден с командующими Воронежским и Центральным фронтами. Жуков писал:
«Докладываю свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 года и соображения о наших оборонительных боях на ближайший период.
1. Понеся большие потери в зимней кампании 42/43 года, видимо…ввиду ограниченности крупных резервов, противник вынужден будет весной и в первой половине лета 1943 года развернуть свои наступательные действия на более узком фронте… Исходя из наличия в данный момент группировок против наших Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные действия противник развернет против этих трех фронтов…
2. Нанесет удар своей орловско-крымской группировкой в обход Курска с северо-востока и белгородско-харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока.
3. Следует ожидать, что противник в этом году основную ставку при наступательных действиях будет делать на свои танковые дивизии и авиацию, так как его пехота сейчас значительно слабее подготовлена к наступательным действиям, чем в прошлом году.
В настоящее время перед Центральным и Воронежским. фронтами противник имеет до 12 танковых дивизий и, подтянув с других участков 3–4 танковые дивизии, может бросить против нашей курской группировки до 15–16 танковых дивизий общей численностью до 2500 танков.
4. Для того, чтобы противник разбился о нашу оборону, кроме мер по усилению ПТО Центрального и Воронежского фронтов, нам необходимо как можно быстрее собрать с пассивных участков и перебросить в резерв Ставки на угрожаемые направления 30 полков ИПТАП; все полки самоходной артиллерии сосредоточить на участке Ливны — Касторное — Ст. Оскол. Часть полков желательно сейчас же дать на усиление Рокоссовского и Ватутина и сосредоточить как можно больше авиации в резерве Ставки, чтобы массированными ударами авиации во взаимодействии с танками и стрелковыми соединениями разбить мощные группировки и сорвать план наступления противника.
Я не знаком с окончательным расположением наших оперативных резервов, считал бы целесообразным предложить расположить их в районе Ефремов — Ливны — Касторное — Нов. Оскол — Валуйки — Россошь — Лиски — Воронеж — Елец. При этом главную массу резервов расположить в районе Елец — Воронеж. Более глубокие резервы расположить в районе Ряжска, Раненбурга, Мичуринска, Тамбова.
В районе Тула — Сталиногорск необходимо иметь одну резервную армию.
Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника в нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника. Константинов (Жуков)».
Когда Сталин получил доклад Жукова, у него был начальник Генштаба Василевский. Внимательно прочитав документ, Верховный какое-то время молча просаживался по кабинету, попыхивая трубкой и разглядывая портреты Александра Суворова и Михаила Кутузова (вскоре после начала войны он распорядился повесить эти портреты в кабинете). Наконец сказал:
— Надо посоветоваться с командующими фронтами.
Верховный велел собрать совещание для обсуждения летней кампании 1943 года.
Вечером 11 апреля Жуков вернулся в Москву и весь следующий день согласовывал с Василевским и его заместителем Антоновым доклад Верховному. Они трое сошлись во мнении: немцы пытаются ликвидировать далеко вдававшийся в их расположение Курский выступ, или Курскую дугу. Если они преуспеют и разгромят наши войска внутри Курского выступа, может претерпеть изменения общая стратегическая обстановка в пользу врага.
Вечером 12 апреля 1943 года Жуков и Василевский докладывали в Ставке: когда немцы возобновят активные действия весной и летом 1943 года, надо встретить их на заранее и тщательно оборудованных позициях, обескровить и только потом переходить в наступление. «Верховный, пожалуй, как никогда, — писал Жуков, — внимательно выслушал наши соображения. Он согласился с тем, что главные усилия надо сосредоточить в районе Курска… Таким образом, оборона наших войск была, безусловно, не вынужденной, а сугубо преднамеренной, а выбор момента для перехода в наступление Ставка поставила в зависимость от обстановки. Имелось в виду не торопиться с ним, но и не затягивать его».
Решили: всячески укреплять позиции по Курскому выступу, северный фас которого держал Центральный фронт Рокоссовского, а южный — Воронежский фронт Ватутина. Генеральный штаб и командование этих фронтов занялись подробной разработкой плана сосредоточения в этом районе наших сил.
Итак, 8 апреля Жуков определил место предстоящего сражения и предложил способ разгрома вермахта, 12 апреля Ставка согласилась с ним.
Рассматривая ход войны под углом зрения возможностей танковых войск, английский историк Д. Орджилл в монографии «Т-34. Русские танки» (1971) подчеркнул: