рибыл к нам, детально ознакомился с обстановкой и утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, доложил Сталину: командующий фронтом управляет войсками твердо, с задачей справится самостоятельно. И полностью передал инициативу в мои руки. Это было правильно!»
Германские генералы действовали по шаблону, их тактика была нашим войскам знакома: в острие клина шли тяжелые танки, на этот раз новейшие «тигры», за ними валила масса танков полегче, пехота на бронетранспортерах. Они ломились напролом, до точки выполняя приказ: «Танки ни при каких обстоятельствах не должны останавливаться, чтобы оказать помощь экипажам выведенных из строя машин. Командиры должны идти к своим целям, пока танки сохраняют подвижность. Если же танк подбит, а орудие действует, он должен поддерживать атаку огнем с места». Но только на отдельных участках врагу удалось вклиниться в наши позиции, в подавляющем большинстве случаев его отбивали.
Иногда атакующие не могли пройти даже нашего переднего края. По приказу Жукова впервые широко ставились противотанковые мины в 50 метрах от окопов и между ними. Если же немецкие танки все же проникали в глубину обороны, то встречали все новые рубежи, прикрытые новыми минными полями, массированный и точный огонь противотанковой артиллерии.
В борьбе с полчищами танков исход каждой схватки решался стойкостью и умением бойцов и командиров. Они оказались на высоте и сделали все, что было в человеческих силах, и даже больше. Для генерала И. М. Чистякова, командовавшего 6-й гвардейской армией, дравшегося на южном фасе Курского выступа, Курское побоище явилось продолжением схватки, в которой выстояла его армия (тогда именовавшаяся 21-й) в марте 1943 года. Только враг был сильнее: «На наиболее важных участках плотность танков доходила до 100 и более боевых машин на километр фронта. Сам танк занимает три метра в ширину, и поэтому можно сказать, что на нас шла степа танков». Самые оголтелые немецкие танкисты рвались вперед и оказывались в ловушках: стоило их танкам кое-как перевалить через наши окопы, как их поражали и с тыла, а бойцы, оставшиеся на местах, отсекали пехоту. На угрожаемых направлениях Жуков и Рокоссовский вводили в дело танки, контратаковавшие ослабевшего врага.
Генерал-полковник В. С. Архипов, тонкий знаток танкового боя, так описывает, что происходило с вражескими танкистами, атаковавшими сильную оборону. Вот немецкие танки почти подошли к очередному рубежу обороны. «Это уже близко к перелому в ходе боя, но еще не перелом. Ведь что такое 100–200 метров для атакующего танка? Считанные секунды хода — и он ворвется на наши позиции. В оптический прибор танкист даже ясно различает двуручную пилу и прочий шанцевый инструмент, притороченный к броне ведущего по нему огонь танка, красные, напряженные лица артиллеристов, мелькающие над щитом противотанковой пушки. Еще рывок и… Но рывка нет. Нет в эфире голоса командира — убит, ранен или выскочил из подожженной машины. А рядом, свесив пушку, застыл танк Вилли, и сам Вилли тоже повис вниз головой из башенного люка. Нет, нет, нет! Закон самосохранения берет верх над холодной логикой, механик-водитель уже рванул рычаг, танк пятится и выходит из боя. Или уже не выходит. Потому что огонь наших орудий одинаково поражает наступающие и отступающие танки».
Повинуясь приказу Гитлера наступать вопреки всему, немецкие генералы посылали в начале Курского побоища свою пехоту в бой на бронетранспортерах. «Мы вообще не понимали замыслов вражеского командования в такого рода атаках на сильную оборону», — замечает Архипов. Если «пехота сопровождала свои танки не в пешем строю, а в машинах», то по его словам, результат один: наши «пушки выводили немецкий бронетранспортер из строя не только прямым попаданием снаряда, но и близким разрывом. Пехотинцы либо все погибали под тонкой броней, либо, выскакивая один за другим из поврежденной машины, падали под прицельным пулеметным, артиллерийским и минометным огнем».
На исходе первого дня немецкого наступления, 5 июля, Жуков шлет донесение на четырех страницах в Ставку, которое заключает словами: «Наша пехота и артиллерия, несмотря на понесенные потери, дрались хорошо и организованно встретили массовую танковую атаку противника». Так продолжалось и дальше.
Перегруппировывая силы, меняя направление ударов, вражеские танковые дивизии все бросались на Центральный фронт. То они атаковали у Понырей, то у Ольховатки. Везде встречали прочную оборону. Отлично действовала наша авиация, штурмовики Ил-2 впервые применили противотанковые бомбы кумулятивного действия. Каждый самолет брал по 144 такие бомбы, которые прожигали броню немецких танков. Постепенно в воздушных боях с участием сотен, самолетов наша авиация завоевала господство в воздухе, надежно прикрыв стоявшие насмерть наземные войска.
Хотя враг иной раз наступал силами 300–500 танков, примерно за неделю боев его максимальное продвижение на Центральном фронте не превысило 6— 12 километров. Жуков и Рокоссовский умело руководили сражением, фронт отбил наступление собственными силами, не обратившись за помощью к стоявшему в тылу Степному фронту.
С глубоким удовлетворением Жуков докладывал Верховному Главнокомандующему о первых итогах сражения. 9 июля Сталин спросил:
— Не пора ли вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта, как это было предусмотрено планом?
Жуков придерживался того же мнения и вылетел в штаб Брянского фронта проводить операцию «Кутузов». 11 июля Юрьев (Жуков) докладывает Иванову (Сталину): «Подготовка по «Кутузову» полностью закончена. Сегодня проводили силовую разведку с целью уточнения переднего края обороны противника. По докладам командармов и командиров соединений на всех этих направлениях считают, что наши части находятся перед передним краем.
На самом деле сегодняшние действия усиленных батальонов показали, что первые траншеи противником занимались небольшими подразделениями.
Все действовавшие батальоны сегодня первую трап-шею захватили. В соответствии с уточненным передним краем противника сейчас вносятся поправки для артиллерии и авиации на период артподготовки».
О мельчайших деталях действий войск доложил Жуков, умолчал только о том, что накануне 11 июля лично занимался разведкой переднего края противника. Иначе было нельзя — немцы двадцать месяцев стояли на этой линии, основательно укрепили свои позиции. Жуков хотел увидеть все собственными глазами. Вместе с командующим фронтом М. М. Поповым он подъехал на машине к участку удара. Оставив машину примерно в километре от передовой, он дальше пошел один — убедиться в правильности выбора направления для действий танков. Затем ползком к нейтральной полосе. Вдруг разрыв мины впереди, друге? сзади. Вилка!
— Третья — наша! — крикнул Жуков.
Она рванула на пригорке, метрах в четырех от Георгия Константиновича и Бедова, прикрывшего, по его словам, своим телом маршала. Осколки просвистели выше, оба были сильно контужены. Жуков оглох на одно ухо. Плохо. Но дело было сделано — визуальное наблюдение подтвердило — маршрут для танкового корпуса выбран правильно.
12 июля были нанесены сокрушительные удары в направлении Орла. При первых известиях о том, что севернее началось советское наступление, гитлеровцы прекратили атаки против Центрального фронта и бросились затыкать дыры войсками, уже избитыми на Курской дуге. Штаб Центрального фронта доложил в Ставку: «Встретив противника стеной разящего металла, русской стойкостью и упорством, войска Центрального фронта измотали в непрерывных восьмидневных боях врага и остановили его натиск. Первый этап сражения закончился». 15 июля и Центральный фронт перешел в наступление.
Жукова уже здесь не было, он пробыл на Брянском фронте менее трех дней: во второй половине 12 июля Сталин приказал ему выехать на южный фас Курского выступа и взять на себя координацию действий Воронежского и Степного фронтов.
Чем это было вызвано? Хотя войска Ватутина приняли бой с не меньшим мужеством, чем их боевые товарищи, дравшиеся под руководством Рокоссовского, немцы, имевшие здесь более сильную группировку, чем на северном фасе выступа, все же вогнали клин до 35 километров в нашу оборону. На участки прорыва были срочно переброшены соединения танковых и стрелковых войск Степного фронта. 12 июля в районе Прохоровки разыгралось крупнейшее во второй мировой войне встречное танковое сражение — около 800 фашистских танков и штурмовых орудий столкнулись с примерно таким же количеством танков и самоходных артиллерийских установок с нашей стороны. Немецкие танки «тигр» превосходили наши Т-34 по дальности прямого выстрела, но уступали в маневренности. Наши танки смело ворвались в боевые порядки малоповоротливых «тигров» и учинили страшный погром. Вражеский план введения в бой тяжелых танков был опрокинут. Напрасно гитлеровцы пытались оторваться, перегруппировать силы и начать все сначала. Стремительные Т-34 продолжали свое дело, в крайних случаях шли на таран, гибли сами, но несли смерть врагу.
Немецкий танкист с ужасом вспоминал об этой битве: «На нас обрушилась неисчислимая масса вражеских танков, я никогда не получал такого впечатления о подавляющей русской мощи, как в тот день. Клубы пыли и дыма не дали возможности авиации оказать нам помощь, и скоро множество Т-34 прорвало наши порядки и бешено носилось по всему полю боя». Примерно половина вражеских танков, вступивших в бой под Прохоровкой, была выведена из строя. Наши потери были также велики, но меньше, чем у немцев.
На исходе этого исторического сражения утром 13 июля Жуков приехал на командный пункт Воронежского фронта, где оказался командующий Степным фронтом Конев. «Шли ожесточенные кровавые бои, — писал впоследствии Жуков, — горели сотни танков и самоходных орудий. Над полем боя стояли тучи пыли и дыма. Это был переломный момент в сражении на белгородском направлении». Василевский не почувствовал этого и 14 июля доложил Сталину: «Угроза прорыва танков противника… продолжает оставаться реальной… Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового