сражения». Вслед за этим Василевский отбыл по приказу Сталина координировать действия Юго-Западного и Южного фронтов.
Изучив штабные документы, опросив пленных, Жуков увидел, что кризис в сражении миновал. Вывод Жукова: «…обескровленные и потерявшие веру в победу, гитлеровские войска переходили к оборонительным действиям». 16 июля немцы окончательно прекратили атаки и постепенно начали отступать на исходные позиции. Теперь нельзя было упустить момент! Надо достичь этих рубежей раньше отходившего врага, не допустить, чтобы немцы уползали в свои обжитые траншеи и восстановили систему огня. К сожалению, к 23 июля случилось именно это: враг снова встал на позиции, откуда он 5 июля полез в бесславное наступление.
Для Жукова отнюдь не неожиданность. Он прибыл на Воронежский фронт в самый разгар сражения, когда уже были приняты основные решения — ввести в действие все наличные силы.
Далеко не все понравилось Жукову при ближайшем рассмотрении на южном фасе Курского выступа. Но он не выходил за рамки фронтового товарищества. Командующий 5-й гвардейской армией генерал А. С. Жадов в последние годы жизни написал мемуары, увидевшие свет в 1978 году. Он рассказал, что 16 июля 1943 года на КП его армии приехал Г. К. Жуков, который «поинтересовался, как был организован ввод армии для нанесения контрудара 12 июля». Выслушав командование армии, Жуков, писал Жадов, «оставшись со мною наедине, выразил недовольство организацией ввода армии в бой и сделал мне строгое внушение за то, что полностью укомплектованная личным составом, хорошо подготовленная к выполнению боевых задач армия вводилась в сражение без усиления танками, достаточным количеством артиллерии и крайне слабо обеспеченной боеприпасами. В заключение Георгий Константинович сказал:
«Если по каким-либо причинам штаб фронта не сумел своевременно обеспечить армию всем необходимым, то вы должны были настойчиво просить об этом командующего фронтом или в крайнем случае обратиться в Ставку. За войска армии и выполнение ими поставленной задачи отвечают прежде всего командарм, командиры корпусов и дивизий».
Я всю войну помнил это указание Маршала Советского Союза Г. К. Жукова и руководствовался им. Между прочим, обращаться в Ставку за какими-либо разъяснениями и помощью — такие мысли мне в голову тогда не пришли».
В результате командование армии попало, прямо скажем, в незавидное положение — задача не выполнена, а войска понесли очень серьезные потери. Обладавший громадными полномочиями Жуков, однако, ограничился «строгим внушением» с глазу на глаз А. С. Жадову, а в Москву 17 июля доложил Сталину: «Армия Жадова введена в бой 12 июля без разведки противника, без артподготовки и фактически без снарядов. Корпуса после 100—110-километрового марша перешли в наступление с хода, не зная, какие силы противника перед ним и где они находятся… В результате такого неорганизованного ввода в бой она… никакого результата не добилась. Сейчас Жадову приказано перейти к жесткой обороне». Жуков видел глубинные причины неудачи — бездумное выполнение буквы приказов, но, не пощадив слов в разговоре с Жадовым, не счёл нужным растолковывать это еще и Сталину. В противном случае последствия могли быть непредсказуемыми.
Как представитель Ставки, Жуков, естественно, выполнял свои повседневные задачи. Одновременно он шлет Сталину несколько довольно пространных документов, в какой-то мере военно-теоретического, а частично даже воспитательного характера. Их суть — как в рамках вооруженной борьбы проводить наступления.
Так, 16 июля Юрьев (Жуков) докладывает Иванову (Сталину): «Опыт наступательных операций, проведенных нами на различных фронтах, показал следующие недостатки в проведении артиллерийской подготовки:
1. Вследствие плохого изучения оборонительной системы зачастую его ложный передний край, занятый усиленным боевым охранением, нашими командирами принимался за истинный, и основная масса артиллерийского огня планировалась по этому ложному переднему краю…
2. Артиллерийская подготовка проводилась по методу, который противником был уже изучен. Немцы знали, что последний огневой налет заканчивается ударом PC, залп которых являлся одновременно сигналом для перехода в атаку нашей пехоты. С переносом огня в глубину темп его был слабее последнего огневого налета, и немцы, ожидая нашу атаку, вылезали из укрытий и встречали атакующих огнем».
Нет, так действовать нельзя. А как? Жуков приводил в пример наступления войск Западного и Брянского фронтов 12 июля. Усиленные батальоны нащупывали истинный передний край, по нему и велась артиллерийская подготовка. «Движение танков, а затем пехоты с исходного рубежа началось за 20 минут до конца артподготовки. Это движение не задерживалось до самого броска в атаку. Артиллерия, следя за движением пехоты, по мере ее приближения к траншеям противника усиливала темп огня, сопровождая ее огнем по типу огневого вала. Такой метод артподготовки не дал возможности противнику определить конец артподготовки, вылезти из укрытий для встречи нашей пехоты и тем самым позволил ей внезапно ворваться в траншеи врага». Предложения Жукова: 1) Использовать опыт Западного и Брянского фронтов. 2) Ознакомить комсостав до командиров стрелковых и артиллерийских полков».
Почему маршал, до предела загруженный фронтовыми делами, не терпевшими и часа отсрочки, выкроил из донельзя перегруженных дней и ночей время на составление этих документов? Он сумел проникнуть в только что оформившийся замысел гитлеровского руководства. Курское побоище погасило последние проблески надежд в ставке Гитлера на то, что можно нанести нам поражение наступательными операциями. Последовавшие указания Гитлера были однозначны: жесткой обороной наносить максимальные потери нашим войскам, обескровить их до синевы.
Анализируя наступление Западного и Брянского фронтов, Жуков доказывал Ставке, почему нельзя спешить с ним на Воронежском фронте. Да, Центральный фронт пошел на Орел сразу после отражения немецкого наступления, хорошо дебютировал, но бьет немцев в лоб. В результате — очень медленное продвижение и неоправданные потери с нашей стороны. Зачем заранее обрекать себя на то же самое на харьковском направлении?
Тут прояснилось: командование Западного фронта неумеренно возгордилось своими достижениями. Командующий 11-й гвардейской армией И. X. Баграмян (впоследствии Маршал Советского Союза) через много лет рассказал, что из этого получилось. Оставив за скобками неумеренно оптимистические реляции в Москву, Баграмян сообщает: «28-го (июля) был важный разговор по ВЧ с Верховным Главнокомандующим. Он выразил удовлетворение действиями армии в Орловской операции и выделил нам крупное пополнение, чтобы поддержать наступление». Окрыленный Баграмян отправился в войска, чтобы форсировать наступление. От этого занятия его внезапно оторвал срочный вызов на КП армии, куда совершенно неожиданно прибыл Жуков. Прибыл на два дня в эту армию, оставив Воронежский фронт.
«Когда я прилетел на КП, — писал Баграмян, — то понял, что Георгий Константинович явно не в духе. Мое радужное настроение, вызванное похвалой Верховного и его обещанием помочь пополнением, как рукой сняло. Довольно сухо поздоровавшись, маршал резко спросил:
— Как это ты, Иван Христофорович, опытный генерал, уговорил своего командующего фронтом Василия Даниловича Соколовского принять явно неправильное решение — ввести 4-ю танковую армию на неблагоприятном для массированных действий танков волховском направлении, а не на хатынецком, где явно можно было бы добиться гораздо больших успехов. Идет третий год войны, пора бы уже научиться воевать и беречь людей и технику!»
Большой дипломат в военных погонах с пресловутым кавказским красноречием сумел отвести справедливые упреки прямодушного маршала, открыв, что он-де собирался действовать именно так, как того требует Жуков, но его не послушались и т. д. Дело кончилось тем, что Жуков отправился в 4-ю танковую армию, а «позже я узнал, — заканчивает Баграмян, — с каким искренним желанием помочь Георгий Константинович, порой рискуя жизнью, осматривал самые важные участки фронта наступления 4-й танковой армии». Весь опыт и сердце маршала-солдата восстали против того, чтобы бушевавшее здесь и на сопредельных фронтах жесточайшее сражение превратилось еще и в самое кровопролитное.
Конечно, никак не могло импонировать Жукову выявившееся было намерение Баграмяна в угоду Сталину наступать без оглядки. «Именно к этому периоду войны относится замечание Жукова: «Основных законов оперативно-стратегического искусства И, В. Сталин не придерживался. Он был подобен темпераментному кулачному бойцу, часто горячился и торопился вступать в сражение. Горячась и торопясь, И. В. Сталин не всегда правильно учитывал время, необходимое для всесторонней подготовки операции… Конечно, при этом приходилось серьезно спорить и выслушивать от И. В. Сталина неприятные и незаслуженные слова. Но тогда мы мало обращали на это внимания». «Мы» — это Г. К. Жуков и А, М. Василевский.
Им обоим потребовалось употребить немало сил, чтобы отговорить Сталина от опрометчивого решения немедленно идти вперед. Пришлось развенчивать и оптимизм иных генералов, которые после Курска фигурально грызли удила, рвались очертя голову в бой за Харьков. «Скрепя сердце после многократных переговоров Верховный утвердил наше решение, так как иного выхода тогда не было», — заметил Жуков. Около 10 дней армии двух фронтов набирались сил, сосредоточили до 230 орудий и минометов, 70 танков на каждый километр в районе прорыва.
В войсках — почти миллион человек, свыше 12 тысяч орудий и минометов, 2400 танков и самоходных орудий, 1300 самолетов — таковы силы Воронежского и Степного фронтов. Они много сильнее врага, но…
На белгородско-харьковском направлении у врага семь оборонительных рубежей. Населенные пункты превращены в мощные узлы сопротивления. Глубина обороны — 90 километров. А войсками управляет тот, кто считается в вермахте самым разумным, — поворотливый и инициативный генерал-фельдмаршал Манштейн.