ичем не выдал своего волнения. Он даже не беспокоил командарма, а, прогуливаясь по рощице, в которой располагался НП армии, лишь изредка интересовался сообщениями о боевой обстановке в целом на фронте и у соседа — в войсках 2-го Белорусского фронта. Так же выдержанно вел себя весь день, вечер и ночь, а дотом даже и следующий день. Такому хладнокровию можно было только позавидовать».
А южнее, в том заболоченном лесистом районе, где наступала 65-я армия Батова, обозначился успех. Эти места Жуков «знал хорошо, так как прослужил здесь более шести лет и в свое время исходил все вдоль и поперек». На фоне происходившего в полосе армии Горбатова донесение Батова представлялось ему малоправдоподобным. Батова вызвали к телеграфному аппарату: «Лично доложите действительную обстановку перед фронтом армии. Жуков». Доложили.
«Аппарат молчал, — вспоминал Батов, — наконец отстучал короткую фразу: «Приеду смотреть сам». В 15.00 на НП в Гомзу приехали Жуков, Рокоссовский, Новиков и Яковлев. Только проскочили их машины, как артиллерия противника из Паричей накрыла участок дороги.
— У тебя тут жарко, Павел Иванович, — сказал Рокоссовский.
— Да, не безопасно, товарищ командующий. Советую не задерживаться.
— Никуда не поедем, — сказал Жуков. — Обедать будем. А пока докладывай».
Жуков убедился, что войска Батова шли с юго-востока в обход Бобруйска, а вот Горбатов пока так и не мог выйти туда же с северо-востока. Следовательно, план окружения гитлеровцев у Бобруйска все еще не выполнялся. Вернувшись в 3-ю армию, Жуков поддержал просьбу Горбатова, не удовлетворенную при подготовке операции, нанести удар севернее. И пошло… Оборона врага была наконец опрокинута: выигрывая фланг немецкой группировки, наш танковый корпус отрезал дорогу отступления немцев через Березину. Другого у них не было. 27 июня в кольце диаметром 25 километров юго-восточнее Бобруйска — свыше 40 тысяч немцев.
В районе Титовки немцы попытались пробиться на север, но воины армии Горбатова крепко держали фронт окружения. Комдив 108-й стрелковой дивизии генерал П. А. Теремов свидетельствовал о результате пятнадцати контратак в один день 27 июня: «В этом районе были сосредоточены силы нашего артиллерийского полка. Не менее 2 тысяч вражеских солдат и офицеров при поддержке довольно сильного орудийного огня шли на наши позиции. Орудия открыли огонь по атакующим с дистанции семьсот метров, пулеметы — с четырехсот. Гитлеровцы шли. В их гуще разрывались снаряды. Пулеметы выкашивали ряды. Фашисты шли, переступая через трупы своих солдат. Они шли на Прорыв, не считаясь ни с чем… Это была безумная атака. Мы видели с НП жуткую картину! Нет, в ней не было и тени воинской доблести. Гитлеровцы были в каком-то полушоковом состоянии. В движении этой огромной массы солдат было скорее животное упорство стада, нежели войска, решившего любой ценой навязать свою волю противнику. Но впечатление тем не менее было внушительным».
К 17 часам воздушная разведка доложила: враг готовится к общему прорыву из окружения. Не терять ни часа, не дать фашистам воспользоваться ночью! Жуков приказал нанести удар с воздуха до наступления темноты. Менее чем за два часа командующий 16-й воздушной армией С. И. Руденко спланировал беспрецедентную операцию — с 19.15 в течение полутора часов 526 наших бомбардировщиков и штурмовиков обрушились на скученные войска противника. Невероятная по эффективности работа авиации. Бомбовыми ударами, пушечно-пулеметным обстрелом поражалась вражеская техника, над дорогой и прилегающим лесом на высоту 300–400 метров поднялись клубы черного дыма. Потеряв рассудок, немцы разбегались куда глаза глядят по горевшему лесу
Потом специальная комиссия подсчитала: разбито до 150 танков и штурмовых орудий, около 6 тысяч автомашин и тягачей, примерно тысяча орудий, три тысячи повозок. Свыше тысячи вражеских солдат и офицеров убиты. Обезумев от ужаса, нестройные толпы немцев сдавались, пытавшихся сопротивляться добили.
Прорыв у Бобруйска и успехи сопредельных фронтов у Витебска поставили под прямую угрозу окружения всю немецкую группу армий «Центр». Жуков не без интереса кадрового военного следил за действиями вражеского командования: что оно предпримет?
Он заключил: «Наблюдая и анализируя тогда действия немецких войск и их главного командования в этой операции» мы, откровенно говоря, несколько удивлялись их грубо ошибочным маневрам, которые обрекали войска на катастрофический исход. Вместо быстрого отхода на тыловые рубежи и выброски сильных группировок к своим флангам, которым угрожали советские ударные группировки, немецкие войска втягивались в затяжные фронтальные сражения восточнее и северо-восточнее Минска».
Образ действия, избранный тугодумами в немецких штабах, открыл блистательные перспективы для параллельного преследования. Обходя узды сопротивления, наши тапки проходили до 50 километров в день, а среднесуточный темп общевойсковых соединений — 20 километров. Громадную помощь оказывали белорусские партизаны, перекрывшие пути сообщения врага, нанося ему удары с тыла, Дело явно шло к окружению главных сил 4-й немецкой армии. «Как и надлежало в подобных случаях, — заметил Г. К. Жуков, — главные усилия все командные инстанции сосредоточили на разведке, с помощью которой молено было определить замысел и практические мероприятия врага. Но как мы ни старались раскрыть и выяснить что-либо важное в стратегическом руководстве немецкого командования, мы ничего не обнаружили, кроме небольшого усиления особо опасных для них направлений».
Если так, тогда по обнаружившейся тупости немецких генералов судьба их 4-й армии предрешена. Но даже на краю очевидной и неминуемой гибели немцы продолжали выполнять указания — оставлять после своего ухода «выжженную землю».
От партизан получили сведения, что немцы срочно минируют оставшиеся в Минске крупные здания — Дом правительства, здание ЦК партии Белоруссии и окружной Дом офицеров, готовятся стереть их с лица земли. За это они дорого поплатились.
Известия об этом Георгий Константинович, прекрасно знавший город, воспринял крайне болезненно. По его указанию наше командование ускорило продвижение, чтобы предотвратить новое преступление фашистских варваров. 3 июля город был освобожден. С глубокой скорбью Жуков осмотрел Минск, в котором в свое время прослужил семь лет. Сплошные руины, из которых навстречу освободителям выбирались измученные, истощенные до предела считанные жители столицы Белоруссии, чудом выжившие под пятой оккупантов.
Некоторых виновников и соучастников чудовищных злодеяний добивали в окружении к востоку от Минска. Именно в этом «котле» уничтожили уже к исходу 3 июля основную группу соединений 4-й немецкой армии. Там примерно за неделю была ликвидирована почти стотысячная группировка. В плен сдалось 57 тысяч германских вояк, среди них двенадцать генералов.
Как и везде, освобожденная земля носила страшные следы немецких злодеяний. В Белоруссии они убили 2200 тысяч мирных жителей и военнопленных. Уничтожили целиком или частично 209 городов и районных центров, 9200 сел и деревень. Зверства оккупантов служили самой наглядной агитацией против врага: по сравнению с ними блекли любые слова. Теперь фашистских зверей настигло справедливое возмездие.
Генерал Горбатов, подъезжая к железнодорожному мосту через Березину, был поражен: на поле более трех тысяч вражеских трупов. Здесь безуспешно пыталась прорваться очередная орда окруженных и попала под огонь счетверенных зенитных пулеметов нашей охраны моста. Горбатову «вспомнилось старинное выражение: «Трупы врагов пахнут хорошо»; и я изменил маршрут двум дивизиям второго эшелона, которые направлялись к наведенному мосту у местечка Свислочь, чтобы они прошли через железнодорожный мост и посмотрели на работу своих товарищей из первого эшелона. Пройденные ими лишние шесть километров окупятся в будущем, думал я».
Да, то, несомненно, была лучшая воспитательная работа в войсках, которые испытали глубокое удовлетворение при виде поверженных врагов и не хотели отставать от своих боевых товарищей в бою. Ярость наступавших все увеличивалась, они сметали со своего пути фашистскую нечисть.
К десятым числам июля, оставив далеко позади Минск, наши доблестные войска вели бои на меридиане Вильнюс — Барановичи — Пинск. От Западной Двины до Припяти в полосе примерно 400 километров организованная германская оборона рассыпалась.
7 июля последовал вызов Жукова в Ставку. На следующий день Сталин пригласил маршала вместе с Антоновым на дачу. Верховный был в отменном настроении, шутил. Его настроение еще более поднялось после разговора по телефону с Василевским, с фронта шли новые отрадные вести. На дачу приехали Молотов и Маленков. Завязалась общая беседа о перспективах войны. «По тому, как сжато и четко высказывал И. В. Сталин свои мысли, — отметил Жуков, — было видно, что он глубоко продумал все эти вопросы. Хотя Верховный справедливо считал, что у нас хватит сил самим добить фашистскую Германию, он искренне приветствовал открытие второго фронта в Европе. Ведь это ускоряло окончание войны, что было так необходимо для советского народа, крайне измученного войной и лишениями».
Для собравшихся у Сталина не было секретом, что Германия идет к поражению. В военном отношении она проиграла войну на советско-германском фронте уже на рубеже 1943–1944 годов. Конечно, как «азартный игрок», отметил Сталин, он попытается искать политический выход, но Рузвельт и Черчилль не пойдут на сделку с ним. Они будут стремиться к созданию в Германии «послушного им правительства».
С высот политики к делам военным. Сталин спросил мнение Жукова, могут ли наши войска дойти до Вислы и где вводить в дело 1-ю Польскую армию, созданную в СССР. Жуков выразил твердую уверенность, что можно не только дойти до Вислы, но и захватить на ней «хорошие плацдармы» для дальнейшего наступления на Берлин, а 1-ю Польскую армию нацелить на Варшаву.
Сталин приказал Жукову взять на себя руководство и 1-м Украинским фронтом, который должен был на днях выступить, взаимодействуя с левым крылом 1-го Белорусского фронта. У маршала Конева, командующего 1-м Украинским фронтом, к этому времени было 1,1 миллиона личного состава, 16100 орудий и минометов, 2050 танков и самоходных орудий и 3250 самолетов.