али от Советов точно такой же ошибки, какую мы допустили поздней осенью 1941 года при разработке планов окружения Москвы, а именно: идти прямо на столицу врага, не оглядываясь ни направо, ни налево, и не заботясь о прикрытии флангов. С этим мы здорово просчитались в свое время».
Маршал Жуков не просчитался, вовремя понял намерения вражеского командования и разгадал дезинформацию союзников. Одновременно решил эти две сложнейшие задачи, а на поле сражения проявил свое мастерство, разгромив врага в Померании.
К середине апреля фронт Рокоссовского наконец вышел на восточный берег Одера до Балтийского моря, обеспечив северный фланг победоносных войск Жукова. На южном крыле немцев выбили из Венгрии, значительной части Чехословакии, в Австрии освободили Вену.
Главной задачей Красной Армии оставалось взятие Берлина. Жуков не прерывал работы над планом овладения столицей Германии с конца ноября 1944 года. В марте 1945 года его дважды вызывали в Ставку для уточнения деталей завершающей операции. Сталин ввел маршала в курс решений Ялтинской конференции, утвердившей границы зон оккупации Германии, Берлин после войны должен был находиться в пределах советской зоны.
Сталин ознакомил Жукова с согласованной линией в Германии, где предстояло встретиться советским и союзным войскам. Во время Ялтинской конференции советские войска находились примерно в 70 километpax от Берлина, англо-американские — в 500 километрах. Западные союзники, несмотря на обещания, не торопились с наступлением. Положение изменилось только в самом конце марта: форсировав Рейн, наши союзники начали довольно быстрое продвижение.
Генерал Эйзенхауэр сообщил в Москву, что намерен идти на северо-восток и юго-восток Германии, а на берлинском направлении остановиться на согласованной линии, проходившей по Эльбе. Когда в Ставке было получено это сообщение, «И. В. Сталин, — по словам Жукова, — отозвался об Эйзенхауэре как о человеке, верном своим обязательствам. Мнение это оказалось преждевременным». Быстро прояснялось: командование западных союзников вело войска и на Берлин, надеясь овладеть столицей Германии, если позволят обстоятельства.
Это имело давнюю историю. Еще при подготовке вторжения в Европу в высших штабах США и Англии был составлен план захвата Берлина силами авиадесантных войск, последовательно именовавшийся то операцией «Рэнкин», то дело «С», то операцией «Талисман» и, наконец, с ноября 1944 года получивший название операция «Эклипс». Выброска трех воздушно-десантных дивизий первоначально намечалась в случае внезапного военного краха Германии. Плав постепенно корректировался в зависимости от изменения военной обстановки. В 1945 году имелось в виду десантировать эти дивизии, составлявшие «первую союзную воздушно-десантную армию» в момент, когда сухопутные войска США и Англии подойдут на «разумное расстояние» к Берлину.
К этой операции в глубокой тайне готовили 20 тысяч воздушных десантников, которые должны были быть переброшены в Берлин на 1500 транспортных самолетах, и более чем на 1000 планерах. Прикрытие — 3000 истребителей. Когда? Трудно назвать точную дату. Для ориентира можно указать: американская тайная агентура из управления стратегических служб, находившаяся в Берлине, получила предупреждение — войска США и Англии достигнут города где-то в середине апреля. Это не все. В Москве стало известно и о том, что гитлеровцы пытаются вступить в контакт с США и Англией, достигнув договоренности за спиной Советского Союза. С 12 марта по этому поводу шла острая переписка между правительствами СССР и США. К концу месяца в нее включился Рузвельт, пытавшийся заверить Сталина, что никаких переговоров с гитлеровцами-де не ведется. Но, замечает Жуков, «учитывая безнадежное положение германских войск, можно было ожидать, что гитлеровцы прекратят сопротивление на Западе и откроют американским и английским войскам дорогу на Берлин, чтобы не сдать его Красной Армии».
На совещаниях в Ставке в конце марта 1945 года Сталин познакомил Жукова с документами, полученными советскими разведчиками. Из них явствовало, отмечает Жуков, что «не исключалась возможность открытия гитлеровцами путей союзным войскам на Берлин».
Эти документы неизбежно сопоставлялись на совещаниях с тем, что происходило на Западном фронте, — войска западных союзников практически не встречали сопротивления, если не считать отдельных схваток, когда они натыкались на части под командованием фанатичных нацистов. Американец К. Райан, выпустивший в середине шестидесятых годов книгу «Последняя битва», указывает: американо-английские армии, продвигавшиеся в апреле 1945 года по Германии, имели 4600 тысяч личного состава. «А на Западном фронте, — продолжает он, — германская армия едва ли больше существовала… Хотя числилось здесь 60 дивизий, то были дивизии на бумаге, не более пяти тысяч человек в каждой, плохо обеспеченные, не имевшие боеприпасов, горючего, транспорта, артиллерии и танков».
Соотношение — 4600 тысяч человек в войсках союзников и примерно 300 тысяч в немецких войсках, стоявших перед ними! «И вот получается, — написал Сталин Рузвельту 3 апреля 1945 года, — что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией — с союзницей Англии и США». Он подчеркнул: «Что касается моих военных коллег», то «они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются», что немецкое командование на Западе согласилось «открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска».
Разумеется, отвечая, Рузвельт отрицал это, выразив «крайнее негодование» в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих подчиненных».
В книге американского исследователя А. Брауна «Последний герой» (1982 год) об «отце ЦРУ», близком Рузвельту генерале Доноване, процитированы приведенные слова Сталина и сказано: Сталин «был очень близок к истине», И на основании рассекреченных в восьмидесятые годы документов автор прослеживает шашни Донована с начальником германского генерального штаба Гудерианом и фельдмаршалом Рупдштедтом, которые «были готовы открыть Западный фронт армиям Эйзенхауэра». Не успели — в марте Гитлер сместил обоих. Но не покладали рук их единомышленники. Хотя тогда интриги американской разведки не могли быть известны во всем объеме, в целом картина была ясна.
Все это в совокупности властно диктовало: медлить нельзя!
29 марта в Ставке, куда прибыл с фронта Жуков, началось рассмотрение плана 1-го Белорусского по Берлину, Обширный документ даже на завершающем этапе подготовки потребовал месяц напряженной работы штаба фронта. Весь март. Теперь подводился итог проделанному и просчитанному на картах. Работа Ставки и руководства Генштаба проходила спокойно, но участники не мешкали.
Во время обсуждения плана операции Верховный заметил:
— Немецкий фронт на западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки.
Он показал свою карту. Рассуждения Сталина не удивили Георгия Константиновича. Он знал общую обстановку не хуже, а в полосе своего фронта много лучше Верховного. Не почитая, впрочем, это великой доблестью, это входило в служебные обязанности командующего фронтом. Новинкой для Жукова было разве то, что Сталин ознакомил его с сверхсекретными политическими материалами о закулисных контактах представителей немецкого руководства с нашими союзниками. С удручающей монотонностью в донесениях разведки повторялось то, о чем можно было догадаться, — немцы стремились добиться сговора с США и Англией, прекращения войны на Западе.
1 апреля в Ставку был вызван с планом 1-го Украинского фронта И. С. Конев. В тот же день оба командующих фронтами — Жуков и Конев — участвовали в совещании, созванном Сталиным. Он пригласил к себе Антонова, начальника Главного оперативного управления С. М. Штеменко, членов ГКО. Обстановка, хотя и деловая, определенно носила торжественный характер. Сталин предложил Штеменко огласить некую «телеграмму», агентурное донесение разведки о том, что западные союзники уже нацелились взять Берлин раньше русских. Информатор сообщал, что ударная группировка под командованием английского фельдмаршала Монтгомери выступит севернее Рура и пойдет на Берлин. По кратчайшему расстоянию при тогдашней дислокации союзных войск на западном фронте.
Когда Штеменко закончил, Сталин не без театральности спросил:
— Так-кто же будет брать Берлин, мы или союзники?
Если верить мемуарам Конева, «первому на этот вопрос пришлось отвечать мне», и он заверил Верховного, что «Берлин будем брать мы и возьмем его раньше союзников». Сталин якобы после маршальскою ответа «слегка усмехнувшись» заметил, «вон вы какой», и поинтересовался, как это будет сделано, главные силы 1-й Украинский имел на своем левом, то есть южном фланге. Конев заверил: «Товарищ Сталин, можете быть спокойны: фронт проведет все необходимые мероприятия, и группировка на берлинском направлении будет создана нами своевременно».
В мемуарах Жукова эпизод изложен много спокойнее, по-деловому. Естественно, взятие Берлина возлагалось на 1-й Белорусский, а 1-му Украинскому надлежало ему содействовать. Конечно, Георгий Константинович прошел мимо того, что представлялось Коневу важным, — кто первым ответил Верховному. Жуков куда более рельефно, чем другой маршал, объяснил смысл изменения, внесенного Сталиным в планы фронтов по Берлину, а именно: Верховный сократил протяженность разграничительной линии между ними. По представленным планам линия проводилась от Пейсе до Потсдама, Сталин оборвал ее у Люббена, городка, что в 60 километрах юго-восточнее Берлина. Смысл был очевиден — в случае необходимости танковые армии Конева должны были повернуть на север, идти на Берлин и помочь 1-му Белорусскому фронту. В Ставке не сомневались, что предстоит жесточайшая битва, которая потребует сосредоточения превосходящих сил.