Вместе с Антоновым Жуков работал над планом предстоящего масштабного наступления в Белоруссии. Этому предшествовал коллективный мозговой штурм, организованный Сталиным. Верховный, как вспоминал маршал, обычно готовился к совещаниям такого рода основательно, изучал все данные и держал их в уме. Но всё же давал возможность выступить командующим родами войск. Вот и в тот раз после доклада Антонова он обратился вначале к командующему ВВС маршалу Новикову, а потом к командующему бронетанковыми войсками маршалу Федоренко[175]. Те доложили о готовности авиации и танковых войск.
Затем Сталин взял из коробки две папиросы «Герцеговины Флор», разорвал их и не спеша набил табаком трубку. Раскурил её. И сказал, указав чубуком на карту Генштаба, по которой докладывал Антонов:
– Ну а теперь послушаем Жукова.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Я, тоже не спеша, развернул свою карту, которая по размерам была, правда, несколько меньше карты Генштаба, но отработана не хуже. Верховный подошёл к моей карте и стал внимательно её рассматривать.
Свой доклад я начал с того, что согласился с основными соображениями А. И. Антонова о предполагаемых действиях немецких войск и о тех трудностях, которые они будут испытывать в 1944 году на советско-германском фронте.
Тут И. В. Сталин остановил меня и сказал:
– И не только это. В июне союзники собираются всё же осуществить высадку крупных сил во Франции. Спешат наши союзники! – усмехнулся И. В. Сталин. – Опасаются, как бы мы сами без их участия не завершили разгром фашистской Германии. Конечно, мы заинтересованы, чтобы немцы начали, наконец, воевать на два фронта. Это ещё больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться.
Излагая свои соображения о плане летней кампании 1944 года, я обратил особое внимание Верховного на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всём его Западном стратегическом направлении.
– А как думает Генштаб? – обратился И. В. Сталин к А. И. Антонову.
– Согласен, – ответил тот».
Сталину план понравился. Но ему хотелось, чтобы его внимательно посмотрел Василевский. И он дал Жукову и Антонову три дня на доработку.
«После обсуждения плана, – вспоминал маршал, – было решено: первую наступательную операцию провести в июне на Карельском перешейке и петрозаводском направлении, а затем на белорусском стратегическом направлении».
Целью операции в Белоруссии являлся «охват двумя фланговыми ударами и уничтожение минской группировки противника группы армий «Центр». Наступление продолжалось два месяца, с 24 июня по 29 августа, и закончилось полным разгромом группы армий «Центр».
Жуков в период подготовки и проведения операции, получившей название «Багратион», координировал действия войск 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Василевский тем временем постоянно находился в штабах и частях 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. Решением Ставки полномочия её представителей были расширены: им было дано право не только давать советы и рекомендовать, но и непосредственно управлять боевыми действиями, то есть командовать частями и соединениями.
Атака последовала 23 июня на рассвете. Более чем двухчасовую артподготовку завершили залпы «катюш». Потом в дело пошли штурмовики Ил-2. Пехота поднялась, когда огненный вал ещё не опал, батальоны шли вслед за этим валом, преодолев передовой участок в полтора-два километра, практически полностью разрушенный тяжёлой артиллерией и миномётами. Там, где немецкие командиры успели отвести свои войска в глубину за пределы зоны поражения, начались отчаянные схватки. На оршанском направлении прорвать немецкие линии и вовсе не удалось.
Жуков в то утро находился на КП командующего 3-й армией генерала Горбатова. 3-я армия 1-го Белорусского фронта наступала на рогачёвско-бобруйском направлении. Артиллерия не смогла в достаточной степени подавить немецкую оборону. В результате войска первого эшелона продвигались вперёд трудно. Захватили вначале первую траншею, потом вторую. Маршал артиллерии Яковлев[176] вспоминал атмосферу, царившую в те часы на КП генерала Горбатова: «…командарм А. В. Горбатов, человек, прошедший уже немалый армейский путь и хорошо понимавший всю сложность ратного труда, вёл себя сдержанно, пожалуй, даже спокойно. И в этом спокойствии чувствовалась его твёрдая уверенность в том, что командиры корпусов, дивизий и полков его армии, несмотря ни на что, достойно выполнят свой воинский долг. Поэтому старался не особенно-то тревожить их телефонными звонками, а терпеливо ждал дальнейшего развития событий. Г. К. Жуков тоже ничем не выдавал своего волнения. Он даже не беспокоил командарма, а, прогуливаясь по рощице, в которой располагался НП армии, лишь изредка интересовался сообщениями о боевой обстановке в целом на фронте и у соседа – в войсках 2-го Белорусского фронта. Так же выдержанно вёл себя весь день, вечер и ночь, а потом даже и следующий день. Такому хладнокровию можно было только позавидовать».
Приказ Ставки Верховного Главнокомандования о Бобруйской операции.
31 мая 1944 г.
[ЦА МО]
Из воспоминаний Александра Бучина: «Я издали наблюдал за Жуковым. Видимо, маршал надеялся на быстрый прорыв и распорядился держать свой «виллис» под рукой, ехать вперёд буквально в боевые порядки пехоты. Не получилось. Георгий Константинович первый и часть второго дня провёл в лесочке у командного пункта армии. Набычившись, неторопливо прогуливался, изредка подзывая генералов и офицеров, которые ему что-то докладывали. Громадный контраст с его поведением на других фронтах, когда он непосредственно вмешивался в руководство операциями. Он полностью доверял Горбатову и Рокоссовскому и не хотел мешать им. Ненужные споры были бы неизбежны. Тот и другой генералы говорили с Жуковым на равных, не заискивали и не смущались…»
Генерал Александр Горбатов.
[Из открытых источников]
К генералу Горбатову Жуков относился с особым уважением не только потому, что они были сослуживцами. Жуков видел, как умело, спокойно и сосредоточенно командарм управляет своими дивизиями и корпусами. Он был уверен, что Горбатов сделал для обеспечения успеха всё. И успех будет. Впоследствии в мемуарах маршал будет часто упоминать имя своего надёжного боевого товарища. Но товарищи из Главпура почти везде вычеркнут имя опального генерала из рукописи. Только в посмертных изданиях имя Горбатова будет восстановлено.
Вскоре на левом фланге, где наступала 65-я армия генерала Батова[177], наметился успех. Один из стрелковых корпусов прорвал немецкие линии и начал энергично расширять прорыв. В эту брешь сразу же хлынули танки. Батов сообщил Жукову, что танкисты с десантом на броне углубились на 12 километров и продолжают наступление. «Этого не может быть. У Романенко и Горбатова пройдено всего два километра», – ответил Жуков. Батов доложил более конкретно: стрелковые дивизии вышли на рубеж такой-то; танковый корпус ведёт бой впереди в районе таком-то…
Как вспоминал Батов, аппарат какое-то время молчал. Потом отстукал на ленте короткую фразу: «Приеду смотреть сам».
Через несколько часов на командный пункт Батова примчался кортеж. Недалеко от КП на открытом пространстве его, видимо, засекла немецкая артиллерийская разведка. Только машины успели скрыться в лесу, как участок дороги накрыла серия взрывов.
Жуков приказал доложить обстановку.
Вскоре пришли хорошие вести с других участков: прорыв, вводится конно-механизированная группа, танки прорвались в направлении Минска и идут на окружение войск противника в глубине. Подвижный внешний фронт окружения стал новым явлением в советском военном искусстве.
Фронт группы армий «Центр» наконец стал распадаться и рушиться.
Александр Бучин вспоминал: «К Минску! Танковые армии проходили по 50, общевойсковые по 20 километров в сутки. Между ними время от времени образовывался разрыв, но всё равно колонны со снабжением для танков шли, шли бесстрашно, не обращая внимания на разрозненные толпы бежавших немцев. Шло, как говорят военные, параллельное преследование. В до предела запутанной обстановке Жуков чувствовал себя как рыба в воде, мы немало поездили, объезжая различные штабы, командные пункты, а то просто двигаясь с войсками. Иногда за нами следовала машина сопровождения, в другой раз натужно пыхтел бронетранспортер, а порой даже порыкивал танк, но нередко наш «виллис» оказывался в одиночестве. Немцы были настолько деморализованы, что не решались применить оружие. Они разбегались или прятались, а иные отчаявшиеся не прятались и провожали нашу машину тоскливыми взглядами. Таких встреч было немало».
Жуков помнил эти тоскливые взгляды солдат, потерявших веру в оружие и своих командиров. В 1941-м такие же глаза смотрели из-под красноармейских пилоток. Теперь – из-под потных кепи цвета фельдграу.
Однажды под Луцком, когда уже освободили Минск и добивали зажатую в лесах немецкую группировку, произошёл такой эпизод.
Маршальский «виллис», как это часто случалось на дорогах, когда Жуков куда-то спешил, оторвался от машины и бронетранспортёра охраны. Дорога на Луцк оказалась неширокой. Водители знали, что на обочины лучше не съезжать – мины. Догнали «студебекер». Бучин посигналил и пошёл на обгон. Но как только «виллис» поравнялся с задним мостом грузовика, тот начал прижимать легковушку к обочине. Бучин сбросил газ и притормозил. Снова посигналил и пошёл на обгон. И снова «студебекер» начал прижимать их к обочине. И так несколько раз. Жуков приказал: «Обгоняй!» и, когда Бучин замешкался, перекинул через рычаг переключения скоростей ногу и с силой надавил на ногу Бучина. Машина прыгнула вперёд и, едва не задев «студебекер», наконец оказалась впереди. «Стой!» – приказал маршал. Фуражка его уже сидела «на носу». Он быстро выскочил из машины. За ним – все остальные, сидевшие в «виллисе». Как вспоминали очевидцы, «из кабины трёхосного грузовика вылез едва стоявший на ногах водитель, молодой, вдребезги пьяный…». Жуков жестом подозвал его и, когда тот подошёл, «без слов врезал в ухо».