Всегда он лёгок на подъём…
Из воспоминаний жительницы Чёрной Грязи Татьяны Ивановны Емельяновой: «Очень весело, бывало, гуляли. И поют, и танцуют, и бывало это: «Пойдём смотреть – нынче Егор будет «русского» плясать».
Пляской Жукова любовались и стар и мал. Взоры земляков притягивали не только движения танцора, но и дикий огонь в его глазах, энергия русской удали, которая от него исходила. Танцем Жуков показывал не только свою стать и ловкость, но и утверждал торжество своего духа, превосходство над своими соперниками, местными женихами. И, как водилось всегда, эти его пляски с вызовом заканчивались драками.
Спустя годы, будучи уже генералом, а затем и маршалом, он, переживая мгновения душевного восторга, будет бросаться в пляс, лихо, по-молодецки отдирать «русского» на глазах у изумлённых сослуживцев и подчинённых.
В начале августа 1915 года новобранцы прибыли в Малоярославец на сборный пункт уездного по воинским делам присутствия. Призывников оформляли, распределяли по командам и отправляли дальше.
И здесь произошло нечто важное, буквально определившее будущую военную карьеру Жукова. Заполняя анкету, он утаил, что кроме трёхклассной сельской церковно-приходской школы окончил экстерном курс четырёхклассного вечернего училища в Москве, в Газетном переулке. Дело в том, что последнее обстоятельство резко повышало его образовательный ценз и сразу же меняло общий статус и категорию призывника. С такой начальной подготовкой Жукову была прямая дорога в офицерское училище, в школу прапорщиков.
Годы спустя Жуков так объяснил тогдашний свой выбор: «На моё решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, который я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко. Я пошёл солдатом».
Согласитесь, не убедительно. Ещё недавно Жуков любовался офицерами, их внешним видом и той внутренней свободой, с которой они держали себя. Кроме того, Жуков, конечно же, видел в Москве, и на улице, и в кинотеатрах, прапорщиков и юнкеров и Александровского, и Алексеевского военных училищ, по сути дела, своих ровесников, которые, как свидетельствуют многие современники, всегда выглядели настоящими щёголями и франтами. Даже на фронте, в окопах, младшие офицеры всегда выделялись выправкой и аккуратностью. По всей вероятности, некоторые места в «Воспоминаниях и размышлениях» написаны с оглядкой на цензуру. Такое было время. Главное политическое управление Министерства обороны СССР, Генеральный штаб, КГБ, а над всем этим – ЦК КПСС, секретари и работники идеологического фронта прочно крепили порученные им рубежи. Казалось бы, выходцу из бедняцкой крестьянской семьи, которого и шпандырем били, и подзатыльники от дядюшки он получал, и за водкой для мастеров в соседнюю лавку бегал, лестно было бы стать офицером.
Но как бы там ни было, а судьба поставила его именно в солдатский строй, о чём впоследствии, имея в виду вариант школы прапорщиков, Жуков немало размышлял: попади он в офицеры, и потом, когда началась Гражданская война, погоны и «офицерская честь» вынудили бы его уйти на Дон, как это сделали многое «их благородия», а потом в Новороссийск, в Турцию…
Скорее всего, стрелковские призывники договорились: чтобы их не разлучили, не раскидали по разным командам, составлять примерно одинаковые анкеты. Жукову особенно не хотелось расставаться с Лёшкой Колотырным.
И действительно, все, призванные из Стрелковщины, попали в одну команду. Вскоре их привезли в губернскую Калугу. На железнодорожном вокзале построили повзводно и погнали на юго-восток, к Бобруйским артиллерийским складам. «В Калугу прибыли ночью, – вспоминал Жуков. – Разгрузили нас где-то в тупике на товарной платформе. Раздалась команда: «Становись!», «Равняйсь!». И мы зашагали в противоположном направлении от города. Кто-то спросил у ефрейтора, куда нас ведут. Ефрейтор, видимо, был хороший человек, он нам душевно сказал:
– Вот что, ребята, никогда не задавайте таких вопросов начальству. Солдат должен безмолвно выполнять приказы и команды, а куда ведут солдата – про это знает начальство».
Первую солдатскую заповедь, прозвучавшую из уст старого служаки- ефрейтора, рота усвоила сравнительно легко.
Бобруйские артиллерийские склады – это не совсем склады, а скорее урочище, по-нынешнему микрорайон, на окраине губернского города, который обычно называют просто воинской частью. Именно здесь началась военная служба будущего полководца.
Ещё в 1807 году Министерство военно-сухопутных сил Российской империи приняло решение о создании «запасного артиллерийского парка на девять дивизий». Указом государя императора Александра I самый крупный парк боеприпасов русской армии был размещён именно здесь, под Калугой, к западу от Москвы и на полпути к Смоленску. История войн подтверждала: в случае нашествий с запада именно здесь, между Смоленском и Калугой, завязывались основные решающие бои. Размещение складов боеприпасов здесь гарантировало обеспечение подвоза для артиллерии действующей армии. При складах уже тогда сформировали запасной артиллерийский полк. Место выбрали во всех отношениях удобное: в глухом лесу на берегу небольшой речушки, вдоль которой пролегала дорога. До сих пор в Калуге бродят легенды, что здесь «при царе» пленные французы построили подземный завод: в просторных подземельях снаряжали и готовили к боевому применению корпуса ядер и артиллерийских гранат, но впоследствии, когда надобность в ядрах отпала и артиллерия перешла на снаряды, вход в подземелье замуровали, и, как пишут местные хроникёры, «следов от подземелий не осталось». В канун нашествия Наполеона генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович, впоследствии ставший героем Отечественной войны 1812 года, а потом убитый декабристом Каховским на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, «лично приезжал для осмотра и остался весьма доволен». Позже здесь были устроены склады для воинского обмундирования и снаряжения, построены казармы для новобранцев-рекрутов. Постепенно возник военный городок.
«Разместили нас в бараке на голых нарах, – вспоминал Жуков. – Сказали, что может отдохнуть до 7 часов утра. Здесь уже находилось около ста человек. В многочисленные щели и битые окна дул ветер. Но даже эта «вентиляция» не помогала. «Дух» в бараке стоял тяжёлый».
Тяжёлым оказалось и впечатление от первых дней и недель службы. Злобный и мстительный командир отделения ефрейтор Шахворостов, вольно махавший перед строем кулаками, пьяница ротный…
В сентябре батальон по железной дороге перебросили в Харьковскую губернию под Балаклею. Здесь-то и формировались маршевые роты для 10-й кавалерийской дивизии. Дивизия не выходила из боёв и требовала постоянного пополнения. Ещё в дороге узнали, что дивизия, в которой им предстоит служить и воевать, состоит из трёх кавалерийских полков – гусарского, уланского и драгунского. Все три – лёгкая кавалерия. Гусары были окутаны туманом романтики, да и унтер-офицеры, от которых «в царской армии целиком зависела судьба солдата», по слухам, в гусарском учебном эскадроне «были лучше и, главное, более человечные».
Ещё на станции, сразу после разгрузки, новоприбывших построили и распределили по эскадронам.
«После разбивки, – вспоминал маршал, – мы, малоярославецкие, москвичи и несколько ребят из Воронежской губернии, были определены в драгунский эскадрон».
Стоит напомнить, что драгуны – это род кавалерии, способной действовать с одинаковым успехом как в конном, так и в пешем строю.
Однако в 5-м запасном кавалерийском полку драгун готовили прежде всего как кавалеристов – совершенно определённо для действия в конном строю. Как позже выяснилось, генералу Келлеру пехота на лошадях была не нужна. Ему нужны были кавалеристы! Надёжные рубаки!
Вскоре выдали новенькое кавалерийское обмундирование, конское снаряжение, за каждым закрепили лошадь. «Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее. Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владение холодным оружием и трёхкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не 6 часов, как в пехоте, а в 5, ложиться также на час позже», – вспоминал Жуков начало своей воинской службы.
К весне 1916 года начали формировать маршевые эскадроны для отправки на фронт. Но наиболее способных отобрали и направили в учебную команду.
Учебная команда для подготовки унтер-офицеров – это то, что в Красной армии будут называть школами младшего комсостава, а в Советской армии – сержантскими школами. Через них прошли миллионы, так и не став даже старшинами. Взводный Дураков, оказавшийся терпеливым и мудрым наставником, надел на драгуна Жукова унтерский ранец почти насильно, во многом против воли своего подопечного. Ни тот ни другой тогда ещё не знали, что в том ранце уже лежал маршальский жезл…
А ведь всё начиналось тяжело, через силу. И новый унтер ему попался жестокий дуролом, и фамилия у него была Бородавко, и кличка первой лошади нелепая – Чашечная…
Учебная команда дислоцировалась в городке Изюме той же Харьковской губернии. Казарм не было, личный состав расселили по палаткам. Начались занятия.
После первых же дней новоприбывшие в Изюм поняли, что «с начальством… не повезло» и здесь. «Старший унтер-офицер оказался хуже, чем Бородавко», – вспоминал потом недобрым словом своего очередного наставника.
Наставник имел прозвище – Четыре с половиной. Указательный палец на его правой руке был наполовину обрублен. Огромный, упитанный, унтер имел свирепый нрав и во время занятий или построения мог ударом кулака сбить с ног замешкавшегося солдата. Всё ему сходило с рук. Однажды замахнулся и на Жукова, но совершенно неожиданно драгун принял боксёрскую стойку и так взглянул на растерявшегося Четыре с половиной, что тот разжал кулак и опустил руку.