«Я ответил:
– Какие же могут быть сомнения? Поручение будет выполнено.
Хрущёв:
– Имейте в виду, что Берия ловкий и довольно сильный человек, к тому же он, видимо, вооружён.
– Конечно, я не спец по арестам, мне этим не довелось заниматься, но у меня не дрогнет рука. Скажите только, где и когда его надо арестовать?
– После двух звонков вам нужно войти в кабинет и арестовать Берию. Всё ли ясно?
Я сказал:
– Вполне.
Мы ушли в комнату, где должны ждать звонков. Пришёл Берия. Началось заседание. Идёт заседание час, другой, а условных звонков всё нет и нет.
Я уже начал беспокоиться, уж не арестовал ли Берия тех, кто хотел арестовать его?
В это время раздался условный звонок. Оставив двух вооружённых офицеров у наружной двери кабинета Маленкова, мы вошли в кабинет. Как было условлено, генералы взялись за пистолеты, а я быстро подошёл к Берии и громко ему сказал:
– Берия, встать! Вы арестованы!
Одновременно взяв его за руки, приподнял его со стула и обыскал все его карманы, оружия не оказалось. Его портфель был тут же отброшен на середину стола. Берия страшно побледнел и что-то начал лепетать. Два генерала взяли его за руки и вывели в заднюю комнату кабинета Маленкова, где был произведён тщательный обыск и изъятие неположенных вещей. В 11 часов ночи Берия был скрытно переведён из Кремля в военную тюрьму (гауптвахту), а через сутки переведён в помещение командного пункта МВО и поручен охране той же группе генералов, которая его арестовала.
В дальнейшем я не принимал участия ни в охране, ни в следствии, ни на судебном процессе. После суда Берия был расстрелян теми же, кто его охранял. При расстреле Берия держал себя очень плохо, как самый последний трус, истерично плакал, становился на колени и, наконец, весь обмарался. Словом, гадко жил и более гадко умер».
Помощник военного коменданта Москвы полковник Гаврилов рассказывал Владимиру Карпову: «25 июня на гарнизонную гауптвахту неожиданно, без предварительного телефонного звонка, приехал маршал Жуков. Он обошёл помещение гауптвахты. Приказал мне открыть все камеры и выйти арестованным в коридор. Когда наказанные вышли, маршал громко объявил: «Вам амнистия!» Громкое «ура», наверное, впервые в истории прогремело на гауптвахте.
Маршал мне приказал: «Всех отправить в свои части». Я недоумевал: что происходит? Освободив помещение от людей, Жуков в моём сопровождении обошёл и осмотрел все камеры. В одной задержался, оглядел её и, увидев под потолком выступающую трубу парового отопления, сказал как бы про себя: «Не подойдет, может повеситься…» Перешли в другую камеру. Осмотрел её внимательно. Потрогал решётку. «Эту за ночь побелить и прибрать. На гауптвахту арестованных не принимать. Чтоб вся была свободна. Вам никуда не отлучаться до особого разрешения».
И уехал, оставив меня в полном недоумении. А на следующий день поздно вечером примчались несколько машин. Из первой вышел генерал Москаленко и ещё несколько генералов. Между ними стоял ссутулившийся человек в гражданской одежде. Его провели в ту камеру, которую приказал подготовить Жуков.
Я гадал, кто же этот важный арестованный? Сначала не узнал его, может быть, потому, что на глазах не было обычного пенсне.
Москаленко мне сказал: «Вы свободны, охранять внутри мы будем сами. Наружную охрану обеспечите вы. Скоро подъедет и наша дополнительная охрана».
Тут я понял – это же Берию привезли! На следующий день Берию перевели в бомбоубежище штаба Московского округа, где в течение дня и ночи оборудовали для его содержания специальную камеру и запоры в ней».
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Я уже не вернулся в Свердловск и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Перед вступлением в должность у меня состоялся большой разговор с Булганиным. Он начал с того, что в прошлом у нас не всё было гладко, но в этом он лично, якобы, не был виноват. На прошлом надо поставить крест и начать работать на хороших дружеских началах, этого требуют интересы обороны страны и что, якобы, он первый предложил мою кандидатуру. Я сказал Булганину: «Вы, Николай Александрович, сделали много неприятностей для меня, подставляя под удары Сталина, но я в интересах дела хочу всё это предать забвению и, если вы хотите искренне, дружно работать, давайте забудем о прошлых неприятностях…»
Оказавшись в Москве, Жуков принялся хлопотать о своих боевых товарищах, которые томились в лагерях. Вскоре в Москву вернулись генерал Крюков и его жена Лидия Русланова. Он снял для них номер в гостинице «Москва», где они жили до получения квартиры.
Когда дела Крюкова и Руслановой решились положительно, Жуков начал настаивать перед Хрущёвым и Булганиным о пересмотре дел других генералов и офицеров, арестованных МГБ в 1947 и 1948 годах. Главному военному прокурору генералу Е. И. Ворскому сделал запрос:
«Почему не говорят правду о Кулике? Я прошу Вас срочно подготовить и дать ответ его жене. Мне кажется, что Кулик осуждён невинно.
17.5.55 г.
Жуков»[220].
Возможности Жукова были ограничены тем, что любое действие, каждое обращение в официальные органы он, замминистра, должен был согласовывать с маршалом и министром обороны СССР Булганиным. Булганин же, в своё время приложивший руку и усилия к раскручиванию кровавого колеса репрессий, всячески гасил пыл своего заместителя. И тем не менее вскоре появился документ, подготовленный Жуковым и подписанный Булганиным, который за три года до XX съезда фактически начинал реабилитацию невинно осуждённых.
Ещё до начала массовой реабилитации незаконно осуждённых Жуков помог выйти из-за колючей проволоки, выбраться из шахт и с лесоповалов многим своим сослуживцам, в том числе маршалу Ворожейкину, генералам Телегину, Терентьеву, Минюку и многим другим. Впоследствии, став министром обороны, Жуков, по сути дела, реабилитировал бывших военнослужащих, во время войны попавших в плен, но не уронивших чести сотрудничеством с врагом. Это были люди, претерпевшие самые жестокие муки в нацистских лагерях, зачастую прямо оттуда этапированные в лагеря советские. Для генерала и своего земляка Михаила Потапова, только что освобождённого из концлагеря Моозбур, он сделал всё, чтобы ему вернули звание и награды. В 1954 году не без участия главкома сухопутных войск Потапов вновь вступил в должность командующего 5-й армией.
Г. К. Жуков на сессии Верховного Совета СССР. 1954 г.
[РИА «Новости»]
К сожалению, вскоре последовавшая отставка не позволила Жукову завершить начатый процесс полной реабилитации бывших военнопленных.
Хрущёв, ловко перехвативший бразды власти, на первых порах нуждался в такой сильной личности, как Жуков, и потому всячески укреплял позиции и авторитет маршала. Пока не почувствовал опасность.
Глава сорок пятая. Рядом с Хрущёвым
Был в биографии Жукова эпизод, который теперь не могут простить ему многие.
Тоцкий полигон.
С 9 по 14 сентября 1954 года в пустынной местности под Оренбургом проводились войсковые учения «в условиях, максимально приближенным к боевым».
Четырнадцатого сентября в 9.30 в полосе действия войск на высоте 350 метров была взорвана атомная бомба мощностью 20 килотонн, сброшенная с самолёта. Войска и командный состав во время вспышки находились в простейших укрытиях на расстоянии от пяти до одиннадцати километров от эпицентра. Жуков в момент взрыва находился там же, на командном пункте, максимально – 11 километров – удалённом от взрыва.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Когда я увидел атомный взрыв, осмотрел местность и технику после взрыва, посмотрел несколько раз киноленту, запечатлевшую до мельчайших подробностей всё, что произошло в результате взрыва атомной бомбы, я пришёл к убеждению, что войну с применением атомного оружия ни при каких обстоятельствах вести не следует… Но мне было ясно и другое: навязанная нам гонка вооружений требовала от нас принять все меры к тому, чтобы срочно ликвидировать отставание наших Вооружённых сил в оснащении ядерным оружием. В условиях постоянного атомного шантажа наша страна не могла чувствовать себя в безопасности».
Министр обороны Г. К. Жуков в войсках на полевых учениях. 1955 г.
[Музей Г. К. Жукова]
До сих пор не опубликованы результаты медицинских исследований тех десятков тысяч военнослужащих, подвергшихся воздействию радиации во время Тоцких учений в сентябре 1954 года.
Но несостоятельны и упрёки, которые критики Жукова постоянно выбрасывают из рукава в спорах вокруг маршала. Учения были организованы не по его желанию, а по государственной программе освоения и испытания атомного оружия. Подобные же, с участием живой силы, учения проводились в США на ядерном полигоне в Неваде с 1951 по 1957 год с общим участием более восьмидесяти тысяч человек.
В феврале 1955 года Жуков был назначен на пост министра обороны СССР.
Адмирал флота Н. Г. Кузнецов, у которого откровенно не сложились отношения с Жуковым, вспоминал о нём с явной антипатией: «Вся накопившаяся к Сталину неприязнь, как распрямившаяся пружина, чувствовалась в эти дни во всём поведении Жукова. Он как бы стремился наверстать потерянное время и славу»[221].
При всей субъективности адмирала во многом он всё же прав. Довольно часто мемуаристы отмечают эту, можно сказать, характерную черту маршала – грубость. Война давно закончилась, ушло время, когда победы и результаты достигались «во что бы то ни стало». А он всё воевал.
Конечно, и в своё время Сталину, и потом Хрущёву хотелось иметь под рукой в войсках этакую универсальную заводную машину, способную решать задачи любой сложности при минимальных потерях и затратах, выполнять самые дерзкие приказы, ошеломляя противника и изумляя союзников и весь мир, но при этом – и иметь возможность выключить эту машину в любой момент, когда необходимости в её работе нет.