Михаил Васильевич с особой теплотой и любовью рассказывал нам о В. И. Ленине, говорил о его озабоченности в связи с положением в районе Уральской области.
– Ну, теперь наши дела пошли неплохо, – сказал М. В. Фрунзе, – белых уральских казаков разгромили и обязательно скоро добьём остальную контрреволюцию. Освободим Урал, Сибирь и другие районы от интервентов и белых. Будем тогда восстанавливать нашу Родину!
Мы часто потом вспоминали эту встречу…»
После деблокады Уральска 1-ю Московскую кавалерийскую дивизию перебросили на другой горячий участок – под Царицын. Какое-то время в бой дивизию не вводили. Полки стояли во втором эшелоне и усиленно занимались боевой подготовкой. Эскадроны пополнялись. Солдаты чинили амуницию. Подгоняли к своим коням трофейную упряжь. В казачьем обозе нахватали много трофеев. Некоторые, особо удачливые, умудрились даже отогнать лошадей.
После первого же боя Жуков пошёл на повышение – стал помощником командира взвода. Подчинёнными в бою управлял умело.
Однажды во время самоподготовки внимание Жукова привлёк кавалерист. Кавалерист «выезжал» свою лошадь. По правде сказать, лошадь заслуживала большего внимания. По всей вероятности, недавний трофей. Сухая, тонконогая, в меру нервная, с узким храпом и правильной, без примеси, гнедой масти, что выдавало породу. Хозяин к ней явно ещё не привык. Лошадь к нему тоже. В манеже он отрабатывал «подъём коня в галоп с левой ноги». Приём непростой. Не для новичков. Тут нужна выучка, а её в хозяине не чувствовалось.
Жуков, осадив своего коня, остановился неподалёку. Любовался конём.
Всадник занервничал. У него по-прежнему ничего не получалось. «Конь, – впоследствии вспоминал Жуков, – всё время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу».
– Укороти левый повод! Укороти, тебе говорят! – по-командирски крикнул Жуков седоку.
Тот ничего не ответил, перевёл коня на шаг, подъехал к Жукову и сказал:
– А ну-ка попробуй ты.
Только тут Жуков узнал комиссара дивизии – своего однофамильца и почти полного тёзку Георгия Васильевича Жукова.
– Простите, товарищ комиссар. Не признал…
– Хорошо, хоть не отругал, – усмехнулся комиссар.
Михаил Васильевич Фрунзе.
[Из открытых источников]
Жуков принял повод. Быстро подогнал под свой рост стремена. Легко и ловко вскочил в седло. Прошёл несколько кругов, чтобы привыкнуть к повадкам и характеру коня. На очередном круге поднял гнедого в галоп с левой ноги. Прошёл галопом круг, другой. Хорошо. Перевёл с правой – хорошо. Снова перевёл с левой – конь шёл без сбоя. Умный, натренированный конь. Командирский. Такого коня иметь на войне – счастье.
Комиссар удивлённо покачал головой.
– Надо вести его покрепче в шенкелях, – сказал Жуков наставительно, как сказал бы терпеливый унтер незадачливому драгуну, которого не слушалась норовистая лошадь.
Комиссар на наставление не обиделся, добродушно рассмеялся. Глядя на ладную посадку кавалериста, на точные его движения, в которых чувствовались выучка и опыт, спросил:
– Ты сколько сидишь в седле?
– Четыре года. А что?
– Так, ничего. Сидишь неплохо.
– Взводный научил.
Они разговорились. Комиссар по долгу своей комиссарской службы поинтересовался, откуда его однофамилец родом, какое получил образование, где начал службу, где воевал, когда призван в Красную армию, является ли членом партии. Рассказал и о себе: в кавалерии десять лет, воевал, привёл в Красную гвардию из старой армии значительную часть своего полка.
Этот разговор и выездка стали началом добрых отношений. Комиссар брал у него уроки верховой езды. А однажды предложил своему инструктору перейти из эскадрона на политработу.
– Понимаешь, Георгий, мне нужен толковый и грамотный помощник. Такой, как ты. К тому же великолепный наездник.
Но Жуков отказался:
– Нет, товарищ комиссар, политработа – дело не моё. Сказать честно, больше люблю строевую службу. Думаю, что и партии, и Красной армии буду больше полезен в строю.
Он уже умел разговаривать и с комиссарами, и тем более с командирами.
– Ну, хорошо, тогда пошлём тебя на курсы красных командиров. При первой же возможности. Раз служить тебе больше нравится по строевой части. Пойдёшь?
– А вот за такое доверие – спасибо. На курсы пойду с удовольствием.
Однако дальнейшие события на неопределённое время заставили забыть об учёбе. Белые неожиданно переправились через Волгу на левый берег и захватили плацдарм – село Заплавное, что между Чёрным Яром и Царицыном. Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России генерал А. И. Деникин гнал свои дивизии вперёд, всё ещё не оставляя намерения соединиться с Уральской армией и образовать единый фронт против большевиков. Село Заплавное находилось в непосредственной близости от места дислокации 1-й Московской кавалерийской дивизии, поэтому её полки и подразделения тут же были брошены в бой. Удары белых следовали один за другим, и бои приняли затяжной и тяжёлый характер.
Белые шли напролом. Их отбрасывали контратаками конных лав. Но они подводили резервы и снова шли. Жуков упоминает об офицерских полках, действовавших на их участке. В одном из боёв Жуков был ранен. Произошло это в октябре 1919 года. «В бою между Заплавной и Ахтубой во время рукопашной схватки с белокалмыцкими частями меня ранило ручной гранатой. Осколки глубоко врезались в левую ногу и левый бок, и я был эвакуирован в лазарет, где ещё раз, кроме того, переболел тифом».
Жукову и тут повезло. Не пришлось валяться в поле в ожидании санитаров. Из боя, раненного, теряющего сознание, его вынес фронтовой друг Антон Митрофанович Янин. Этому человеку доведётся сыграть в жизни Жукова особую роль.
Янин тоже был ранен, но легко. Когда раненых начали отправлять в тыл, Янин отыскал лёгкую рессорную бричку, уложил в неё своего товарища и погнал коня в тыл, в сторону Саратова. Там, в тыловом лазарете, работала его подруга Полина Николаевна Волохова. Она-то и позаботилась о том, чтобы за раненым был постоянный и хороший уход, пока он не встал на ноги, – пригласила ухаживать за молодым командиром свою младшую сестру-гимназистку.
Вот тут-то и начинается история, узел которой так туго и ожесточённо затянут спорящими сторонами, что пытаться распутать его, даже в такой обширной книге, – затея абсолютно безнадёжная. Когда дело касается наследства, когда вскипают обиды отвергнутой женщины, сюжет любого, даже самого стройного, романа начинает раздваиваться, а потом троиться и т. д. И который из них подлинный, без экспертизы на ДНК понять совершенно невозможно.
Судя по многим свидетельствам и поступкам, Жуков был мужчиной пылким, влюбчивым. Даже в зрелые лета влюблялся, как мальчишка. А что уж говорить про неполных двадцать три, когда однажды, лёжа в лазарете, он открыл глаза и увидел над собой лицо девушки, которое мгновенно поразило его своей пригожестью и юной чистотой. После фронта, после крови, грязи, ужаса кавалерийских атак, после кромешных рубок, когда после взмаха сабли ты не понимаешь, жив или нет, после бессонных ночей на изнурительном марше и постоянного напряжения в ожидании вражеской пули тишина лазарета и голубые глаза «белой голубки» не могли не ранить сердце солдата.
Та любовь оказалась недолгой. Как, впрочем, и всё на войне.
В госпитале, как уже было сказано, Жукова снова свалил тиф. После выздоровления получил отпуск на родину.
На родину, в Полтаву, уехали и сёстры Волоховы.
Жизнь в Стрелковке протекала уныло. Вернувшись домой, Жуков уже через несколько дней не находил себе места. Скучно, тоскливо. Только Протва и окрестный лес радовали глаз, навевали воспоминания юности. Но где друзья и подружки той поры?
Народу в Стрелковке заметно поубавилось. Девчата вышли замуж, и мужья их увезли в другие деревни. Друзей детства и юности разметало ещё дальше, по всей стране. Кто был в Москве, кто на войне. Кто ещё несколько лет назад сгинул в Галиции, кто в Буковине, кто в Мазурских болотах, кто под Царицыном и Петроградом…
Отец совсем состарился, сгорбился. Но ещё тюкал своим отшлифованным до серебряного сияния молотком, чинил соседям изношенные сапоги. Смотрел на мир добрыми глазами. Мать, как и прежде, тянула воз и за бабу, и за мужика.
Зашёл к соседям Жуковым. Прочитал им письмо от их сына Пашки Жукова. Друг детства Пашка Жуков, с которым вместе уходил на Первую мировую, служил теперь в Красной армии. Георгий получил от него письмо, когда стояли под Царицыном. Берёг. Всюду возил с собой как частичку родины. Пашкины родители всплакнули, слушая его чтение.
«Дорогой друг Георгий!»
Пашка писал грамотно, чисто, как учитель или эскадронный писарь. У него и в школе в Величкове всегда хорошие отметки были по письму.
«После твоего ухода в Красную армию почти все наши друзья и знакомые были призваны в армию. Мне опять не повезло. Вместо действующей армии меня послали в Воронежскую губернию с продотрядом выкачивать у кулаков хлеб. Конечно, это дело тоже нужное, но я солдат, умею воевать и думаю, что здесь мог бы вместо меня действовать тот, кто не прошёл хорошую школу войны. Но не об этом я хочу тебе написать.
Ты помнишь наши споры и разногласия по поводу эсеров. Я считал когда-то их друзьями народа, боровшимися с царизмом за интересы народа, в том числе и за интересы крестьян. Теперь я с тобой согласен. Это подлецы! Это не друзья народа, это друзья кулаков, организаторы всех антисоветских и бандитских действий.
На днях местные кулаки под руководством скрывавшегося эсера напали на охрану из нашего продотряда, сопровождавшую конный транспорт хлеба, и зверски с ней расправились. Они убили моего лучшего друга Колю Гаврилова. Он родом из-под Малоярославца. Другому моему приятелю, Семёну Иванишину, выкололи глаза, отрубили кисть правой руки и бросили на дороге. Сейчас он в тяжёлом состоянии. Гангрена, наверное, умрёт. Жаль парня, был красавец и удалой плясун. Мы решили в отряде крепко отомстить этой нечисти и воздать им должное, да так, чтобы запомнили на всю жизнь.