есёт тяжёлые потери, но мы сознательно шли на это.
Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла. Понесла очень большие потери от огня японской артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы. Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин, даже больше. Но мы шли на это. Ещё большие потери понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стёрли.
Когда всё это начиналось, я был в Тамцак-Булаке. Мне туда сообщили, что японцы переправились. Я сразу позвонил на Хамар-Дабу и отдал распоряжение: «Танковой бригаде Яковлева идти в бой». Им ещё оставалось пройти 60 или 70 километров, и они прошли их прямиком по степи и вступили в бой.
А когда вначале создалось тяжёлое положение, когда японцы вышли на этот берег реки у Баин-Цагана, Кулик потребовал снять с того, я оставшегося у нас там плацдарма артиллерию – пропадёт, мол, артиллерия! Я ему отвечаю: если так, давайте снимать с плацдарма всё, давайте и пехоту снимать. Я пехоту не оставлю там без артиллерии. Артиллерия – костяк обороны, что же – пехота будет пропадать там одна? Тогда давайте снимать всё.
В общем, не подчинился, отказался выполнять это приказание и донёс в Москву свою точку зрения, что считаю нецелесообразным отводить с плацдарма артиллерию. И эта точка зрения одержала верх»[58].
Танковая атака у Баин-Цагана, проведённая во многом «против правил», была, конечно же, риском. Но все риски Жуков мгновенно просчитал, принимая такое решение: японцы, имея плотную противотанковую оборону и хорошо пристрелянную местность, конечно же, успеют уничтожить какое-то количество танков, пожгут многие экипажи комбрига Яковлева, и это станет большой потерей, даже в масштабах армейской группы, более того, если что-то в ходе боевых действий пойдёт не так, именно эту кровавую атаку танками на неподавленную противотанковую оборону и поставят ему в вину как недопустимую ошибку и, возможно даже, как вредительство. Но все сомнения накрывала надежда, быстро перерастающая в уверенность – яковлевцы не дрогнут, их БТ-5, лёгкие и маневренные, как казачьи эскадроны, успеют добраться до японских позиций раньше, чем те окончательно уверуют в сокрушительную силу своего противотанкового огня. Что и произошло. Перед Жуковым в пустыне Номонган стояла чрезвычайно сложная задача – быть осторожным (чтобы выжить, в том числе и среди своих) и одновременно смелым и решительным (чтобы победить).
Спустя годы он так оценивал своё тогдашнее положение и внутреннее состояние: «Первое тяжёлое переживание в моей жизни было связано с 37-м и 38-м годами. На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие. И вот после всего этого – вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда с радостью. А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы и о которых я частично знал, а частично догадывался. Я бы рад всему: нашему успеху, новому воинскому званию, получению звания Героя Советского Союза. Всё это подтверждало, что я сделал то, чего от меня ожидали, а то, в чём меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».
Было нелегко. И непросто. Приходилось схватываться и с начальством. А это особенно опасно. В беседе с Константином Симоновым о Халхин-Голе Жуков рассказал о стычке со Штерном, задача которого состояла в обеспечении армейского тыла. И лишь в случае расширения военных действий армейская группа Жукова переходила в прямое подчинение штаба фронта.
Командарм 1-го ранга Г. И. Кулик. 1939 г.
[Из открытых источников]
Штерн советовал «не зарываться», «остановиться», нарастить силы и только после этого замыкать окружение. Жуков был категоричен: если мы «отложим на два-три дня выполнение своего первоначального плана, то одно из двух: или мы не выполним этот план вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями, которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят те потери, которые мы несём сейчас, действуя решительным образом. Приняв его рекомендации, мы удесятерим свои потери.
Затем я спросил его: приказывает ли он мне или советует? Если приказывает, пусть напишет письменный приказ. Но я предупреждаю его, что опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать мне не будет. Я сказал: «Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать мой тыл. Я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено». Был жёсткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушёл. Потом, через два или три часа, вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и сказал мне: «Ну что же, пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации».
Штерн, по всей вероятности, был, мягко говоря, не рад, что затеял этот разговор. Да и вообще чувствовал себя неуютно, исполняя обязанности снабженца при младшем по званию. Правда, надо заметить, что у Жукова было больше командного опыта.
Операция по охвату 6-й японской армии, которым триумфально закончилось дело на Халхин-Голе, целиком готовилось в штабе 1-й армейской группы. Порой, чтобы вышибить из-под ног Жукова хотя бы одну ножку табуретки, разработку операции приписывают штабу Штерна, более того, лично ему. Это не так. Жукову повезло. В Монголии рядом с ним оказался надёжный заместитель, талантливый штабист, член Военного совета 1-й армейской группы Михаил Андреевич Богданов[59]. Вместе с оперативными работниками штаба и при непосредственном участии командующего он и подготовил план по окружению противника.
Москва не жалела наград. 70 человек были удостоены звания Героя Советского Союза, 83 – ордена Ленина, 595 – ордена Красного Знамени, 134 – ордена Красной Звезды, 33 – медали «За отвагу», 58 – медали «За боевые заслуги».
Солдатская медаль «За отвагу» на Халхин-Голе оказалась самой редкой наградой.
Жуков тогда получил свою первую «Золотую Звезду». Всего их будет четыре.
Приверженцы теории «кровавых дел» Жукова, как известно, твёрдо стоят на том, что, мол, он добывал свои победы исключительно большой кровью своих солдат и расстрелами, давая выход своей природной жестокости, и упорно настаивают на том, что именно на Халхин-Голе впервые проявилась и жестокость Жукова, и его нечувствительность к большим потерям, и склонность в трудные минуты прибегать к крайним мерам, то есть расстрелам.
Что ж, остановимся на этой трудной теме.
Что касается соотношения потерь, то потери нашей стороны значительно меньше японских. Об этом свидетельствуют все справочники.
О расстрелах.
В пустыне Номонган и через два года, когда грянет другая война, более жестокая и кровавая, Жукову не раз и не два придётся исправлять, как говорят нынче, чужие косяки, проистекающие из бездарности, безволия и откровенной трусости тех, кому было поручено то или иное дело. В том числе и «расстрельными» приказами. Потому как на войне как на войне – иная педагогика уже опаздывала и была неэффективной. Лично, конечно, не расстреливал. Такого не было. Но под следствие нерадивых и трусов отдавал хладнокровно. Арест, следствие, трибунал, а там – как ляжет карта судьбы…
Хозяйство ему от комдива Фекленко досталось незавидное. Боевая выучка на нуле, дисциплина никакая, взаимоотношения в ротах – как в отрядах трудовых лагерей. Недисциплинированность зачастую переходила в эпизоды, которые квалифицировались как воинские преступления. Притом что бойцы не владели самыми элементарными армейскими навыками – не знали строя, не умели пользоваться шанцевым инструментом, не могли правильно окопаться на поле боя, не могли стрелять из винтовки, не знали её материальной части. О пулемётах и говорить нечего. В первых боях, когда Жуков только что прибыл в корпус, в некоторых стрелковых полках на огневые позиции выходили исключительно командиры, чтобы стрелять по японцам из штатных пулемётов. Пулемётчики таковыми только числились. В полках и батальонах процветало пьянство и неповиновение командирам. Когда запахло порохом, начались повальные самострелы. Ещё на марше к передовой раненых в конечности санитарные машины увозили в тыл десятками. Целые части, поступавшие из Забайкалья, из Фронтовой группы от Штерна, оказались откровенно небоеспособными.
Из донесения в Политуправление РККА от 16 июля 1939 года: «В прибывшей 82 сд отмечены случаи крайней недисциплинированности и преступности. Нет касок, шанцевого инструмента, без гранат, винтовочные патроны выданы без обойм, револьверы выданы без кобуры… Личный состав исключительно засорён и никем не изучен, особенно засорённым оказался авангардный полк, где был майор Степанов, военком Мусин. Оба сейчас убиты. Этот полк в первый день поддался провокационным действиям и позорно бросил огневые позиции, перед этим предательством пытались перестрелять комполитсостав полка бывшие бойцы этого полка Ошурков и Воронков. 12.07 демонстративно арестовали командира пулемётной роты Потапова и на глазах бойцов расстреляли, командир батальона этого полка Герман лично спровоцировал свой батальон на отступление, все они преданы расстрелу. Для прекращения паники были брошены все работники политуправления РККА, находившиеся в это время на КП…» И далее: «В этом полку зафиксированы сотни случаев самострелов руки…»