Жуков был солдат. И это – по самому большому счёту. И как солдат, конечно же, выполнял приказы вышестоящих начальников, если они не выходили за рамки уставов и законов, в том числе и законов человеческой нравственности. Сталин, прекрасно разбираясь в людях и расставляя их по своим местам и потом двигая вправо, влево, вниз, вверх, вовремя выбрал из шеренги самых верных и надёжных того, кто, что бы ни говорил, и был наделён особым даром. В характере Жукова был один, особо заметный и неисправимый изъян – грубость. Порой, идя на поводу у своего греха и желая добиться от подчинённых нужного результата во что бы то ни стало, он бывал жестоким и несправедливым. И эта черта тоже нравилась Верховному. Сталин от Жукова уставал. Возможно, потому, что чувствовал в нём личность сильную, в чём-то равную себе, и это в конце концов превратится в пытку и будет иметь трагические последствия, для маршала в особенности. Взаимоотношения Сталина и Жукова – это отдельная и большая тема, и к ней мы будем обращаться постоянно.
Из «Воспоминаний и размышлений»: «Поздно вечером 26 июня я прилетел в Москву и прямо с аэродрома – к И. В. Сталину. В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии.
Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал:
– Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке? – И бросил на стол карту Западного фронта.
– Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, – сказал я.
– Хорошо, через сорок минут доложите.
Мы вышли в соседнюю комнату и стали обсуждать положение дел и наши возможности на Западном фронте».
Предложения военных Сталиным «были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями».
И Генштаб, и Ставку крайне беспокоили события, происходившие в Белоруссии и Прибалтике. Серия запланированных контрударов силами механизированных корпусов вылилась в несогласованные между собой, порой даже внутри одного корпуса, попытки сбить темп немецкого наступления и, по большому счёту, ничего, кроме колоссальных потерь в живой силе и технике, Красной армии не принесла. Кроме всего прочего, донесения свидетельствовали о низкой активности авиации, которая должна была прикрывать механизированные корпуса на марше, когда они особенно уязвимы, а также активно взаимодействовать с манёвром танков и бронетехники на поле боя. Ни того ни другого не получилось. Почти везде и всегда катастрофически отставали от танков пехота и артиллерия. Те удары, которые удалось осуществить, проводились практически без артиллерийского обеспечения. За исключением нескольких эпизодов, когда особенно результативно проявили себя истребители танков, оказавшись в нужно время в нужном месте. Результаты действия мехкорпусов на Западном фронте оказались разными. К примеру, на гродненском направлении всё же удалось на короткое время приостановить немецкое наступление, нанести ощутимый урон противнику. А контрудар соединений Северо-Западного фронта из района Каунаса закончился полным провалом.
Жукова особенно удручали донесения о неудачных действиях мехкорпусов. На его глазах тускнела сама идея эффективности этих соединений как силы, способной противостоять мобильному и моторизованному противнику в современной войне.
Но сейчас Сталин требовал прояснения обстановки в полосе Западного фронта. Выяснилось, что на постоянные запросы в штаб Западного фронта и штабы армий, действовавших в районе Белостока и Минска, те отвечали то невнятицей, то и вовсе немотой. Молчали и посланные туда представители Ставки. Жукова беспокоило, что штаб Западного фронта, возможно, потерял управление, что действия армий и корпусов, брошенных в бой, скорее всего, носят характер беспорядочного, хаотичного сопротивления и что некоторые из них, оказавшись на танкоопасных участках, просто-напросто отданы на избиение. Молчит Кулик, посланный разобраться в происходящем. Молчит Болдин. Молчат офицеры Генштаба. Молчит разведка.
Посоветовавшись с Тимошенко и обговорив эту идею с офицерами Генштаба, Жуков доложил обстановку и в качестве срочной меры предложил создать группу резервных армий главного командования. В состав резерва включить 19, 20, 21 и 22-ю армии. Этими сильными соединениями заставить рубеж по линии Невель – Витебск – Могилёв – Жлобин – Гомель – Чернигов и далее по Днепру до Кременчуга. Одновременно формировался тыловой оборонительный рубеж по линии Селижарово – Смоленск – Рославль – Гомель. Сюда предполагалось срочно передислоцировать дивизии двух армий из резерва Ставки.
Создавался Резервный фронт. Командовать им было поручено маршалу Будённому. Кое-кто всё ещё тешил себя надеждой, что старый кавалерийский конь борозды не испортит…
Сталин с неохотой соглашался с предложениями военных о переходе к обороне. Долго молча ходил вокруг карты. Наконец кивнул:
– Хорошо, мы подумаем. Товарищ Жуков, что ещё можно сделать для выправления положения на фронте и улучшения ведения боевых действий нашими армиями?
Следующее предложение, высказанное начальником Генштаба на том совещание, заставило многих вздрогнуть:
– В сложившихся обстоятельствах, товарищ Сталин, считаю необходимым срочно пересмотреть дела незаконно арестованных генералов и офицеров Красной армии. Их возвращение в войска на командные должности существенно поможет общему делу.
Вскочил Каганович. Напрягся и заёрзал на стуле Ворошилов. У Берии задрожало пенсне.
– Разве у нас есть незаконно арестованные? – почти в один голос воскликнули они.
– Есть, – неожиданно встал Тимошенко. – Есть незаконно арестованные. И среди них немало прекрасных командиров, толковых специалистов. Они нужны сейчас на фронте, в штабах. Ни в каких заговорах они не участвовали, это честные патриоты, преданные партии и Красной армии люди.
Ждали бурной реакции Сталина. Но он был спокоен и неожиданно сказал:
– Вы можете подготовить такой список, товарищ Тимошенко?
– Да, могу, – твёрдо ответил Тимошенко.
И Сталину, и всем членам Политбюро стало ясно, что этот вопрос начальник Генштаба и нарком обороны внесли, предварительно договорившись и тщательно продумав все детали. Провалить такое предложение было нельзя. И список они уже предусмотрительно приготовили…
Несогласные ждали реакции Сталина. Но Сталин опять уступил военным.
– Хорошо, – кивнул он. – Давайте список. Мы подумаем.
Но пока Жуков докладывал, пока Ставка совещалась и принимала решения, события развивались с молниеносной быстротой, и многие расчёты, только что предложенные Генштабом в качестве предупредительных мер, оказывались попросту смятыми гусеницами немецких танков.
И вот тут-то произошло второе серьёзное столкновение двух характеров.
Известно, что 28 июня Сталин провёл основной приём посетителей до 23.00 и только Берия и Микоян вышли из его кабинета после полуночи.
Двадцать девятого июня кремлёвская канцелярия Сталина не зарегистрировала ни одного посетителя. Именно это обстоятельство подало некоторым исследователям повод предположить, что Сталин в этот день был настолько расстроен, что впал в транс. Нет записей о посещении кремлёвского кабинета Сталина и за 30 июня.
Но вот что пишет в своих мемуарах Микоян: «29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении Белоруссии тогда ещё не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил нам всем поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.
В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусского военного округа, какая имеется связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить её не могли. Потом Сталин и другие вопросы задавал. Почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но, сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.
Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался, как баба, и выбежал в другую комнату. Молотов пошёл за ним.
Мы все были в удручённом состоянии. Минут через 5 – 10 Молотов привёл внешне спокойного Жукова, но глаза у него были ещё мокрые. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдёт Кулик (это Сталин предложил), потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.
Его сопровождал энергичный, смелый, расторопный военачальник Гай Туманян. Предложение о сопровождающем внёс я. Главное тогда было восстановить связь. Дела <…> продолжали успешно развиваться в районе Перемышля. Но войска Белорусского фронта[88] оказались тогда без централизованного командования. Сталин был очень удручён»[89].
Колоритная картина, не так ли? Кавказский акцент особенно чувствуется, когда мемуарист рисует «энергичного, смелого, расторопного» Туманяна на фоне плачущего, «как баба», растерявшегося начальника Генштаба. Впрочем, эта картина всего лишь человеческая слабость Микояна. Сила его была в другом. Он был человеком Хрущёва. Но позже. А во времена описываемых событий Микоян был человеком Сталина. Человеком Хрущёва он стал позже, когда власть в стране сменилась. Но поскольку мемуары он писал позже, после Сталина, когда принято было писать о нём вольно, вольно он писал и о его ближнем окружении. Политики такого уровня, как известно, в отставку не уходят – они пишут мемуары, которые работают и после их ухода. На преемников, на семейный клан, наконец. Хрущёву выгодно было показать Сталина ничтожеством, в трудный момент не умевшим владеть собой, слабым человеком, которого надо было вытаскивать с дачи и в буквальном смысле заставлять руководить страной. При внимательном прочтении этого эпизода невольно замечаешь, что автор вспоминает его не ради того, чтобы показать растерянность Жукова, ему нужно каким-то образом изобразить временную недееспособность Сталина.