Воспоминания Михаила-младшего периода московской жизни будущего маршала по своей тональности и акцентам, так или иначе расставленным там и там, сильно отличаются от мемуаров самого маршала. Конечно, «Воспоминания и размышления» – книга в своём роде выдающаяся. Но и она – всего лишь одна из версий биографии Маршала Победы. И главное достоинство её в том, что эта версия – авторская. Целиком полагаться на неё, конечно же, нельзя. К примеру, близкие и родня были, мягко говоря, обескуражены тем, каким вывел Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» дядюшку Михаила Артемьевича Пилихина. Собственник, владелец производства, торговец, а стало быть, эксплуататор и стяжатель, волевой и непреклонный до жестокости… Не пожалел родную кровь. Забыл, кто его выдернул из нужды, кто дал в руки хлебную профессию и кто наставлял на путь истинный, пусть порой и грубовато, и вдоль спины. Помните упрёк Анны Михайловны Пилихиной? А ведь трижды права была двоюродная сестрица: когда бы, мол, не «наш отец», пасти бы Егорке Жукову гусей в родной и беспросветной глухомани…
И ещё одно, весьма важное: как бы там ни было, что бы автор «Воспоминаний и размышлений» ни писал, а пример дядюшки, выбившегося в люди из Чёрной Грязи, его непреклонная воля и последовательное стремление к поставленной цели будут вести Жукова всю жизнь. В самые трудные моменты помогало именно пилихинское – воля, твёрдость, способность ориентироваться, казалось бы, в безвыходных ситуациях и выходить из них победителем или с минимальными потерями.
Слишком многое было поставлено Жуковым на выход мемуаров, на ожидаемый гонорар, а поэтому всё в книге должно было быть выверено в соответствии со временем, да и обстоятельствами, в которых тогда пребывал автор. Более подробно об этом мы расскажем в своё время.
«Первое время я очень скучал по деревне и дому, – писал маршал о своей скорняцко-московской одиссее. – Я вспоминал милые и близкие сердцу рощи и перелески, где так любил бродить с Прохором на охоте, ходить с сестрой за ягодами, грибами, хворостом. У меня сжималось сердце и хотелось плакать. Я думал, что никогда уже больше не увижу мать, отца, сестру и товарищей».
Но начались побывки, поездки на родину, и тоска детского, неокрепшего сердца, внезапно оторванного от матери, улеглась. Тем более что рядом был не только дядюшка, пусть и строгий, но всё же родной, а также братья и сестра.
Двоюродные были роднее родных. В мастерских помогали друг другу. Вместе осваивали скорняжное дело и искусство торговли. Вместе и развлекались. И учились. Старший брат Александр неплохо знал немецкий язык. Егора восхищало, как ловко он лопочет по-немецки с некоторыми клиентами и покупателями. И тогда Александр, видя интерес младшего брата, предложил ему брать регулярные уроки немецкого.
В свободное время бродили по Москве. Захаживали в разные лавки, в том числе и в книжные. В одной из них приобрели хорошие учебники по немецкому языку, а также накупили дешёвых, как говорилось в рекламе, «превосходных изданий приключений лондонского сыщика Шерлока Холмса и американского его собрата Ника Картера»[3].
Ещё в Стрелковке чтение стало для Жукова любимым занятием. Своего рода тайной свободой, когда он мог уединиться где-нибудь в сарае или на сеновале под щелью в кровле, куда проникал весёлый солнечный луч, и только он, тот сноп яркого света, делил с Егором сокровенный диалог с автором и его героями. В деревне книг было мало. А тут Первопрестольная открыла перед ним не только лавки, но и библиотеки, а также книжные шкафы знакомых и друзей.
Теперь, сидя у Протвы и наблюдая ход её бесконечных вод, маршал снова вспомнил Стрелковку времён своего детства. Школу в Величкове. Учитель Сергей Николаевич Ремизов время от времени давал ему что-нибудь из своей домашней библиотеки. Он помнил и тот старый книжный шкаф со скрипучими стеклянными дверцами. Когда Сергей Николаевич поворачивал ключ и распахивал дверцы, на них веяло теплом старых и новых книг, и этот запах будил ассоциации. Так на старого солдата действует запах порохового дыма. Из глубины шкафа смотрели на Егора ровные ряды книжных переплётов: А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, И. С. Тургенев, И. С. Никитин, В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев…
Тютчев! Маршал на мгновение потерял и ход мыслей, а взгляд уже не контролировал ровный ток воды, устремившись куда-то в глубину. Однажды в Одессе на Приморском бульваре, бывшем Фельдмана, в ясный летний день, когда, кажется, все горожане и отдыхающие высыпали из домов и санаториев, заполняя парки и скверы, к нему подошла пожилая дама, одетая в обветшавшее платье, в старомодной шляпке и назвалась то ли дочерью, то ли внучкой поэта Тютчева. От неожиданности он на мгновение смутился, потом приказал сопровождавшему его офицеру-ординарцу предложить ей, если она согласна принять, некоторую сумму денег. Женщина деньги взяла и удалилась. Действительно ли та приморская дама была потомком Фёдора Ивановича Тютчева, он так и не узнал. В Одессе в те годы можно было встретить кого угодно. Всем там хватало места.
Когда Егор всё возможно и посильное для его возраста из шкафа учителя перечитал, тот улыбнулся и сказал:
– Вот окончишь школу, подрастёшь и поедешь в Москву. Там устроишься учеником в типографию. Станешь мастером-печатником. Вот уж где, Егор, книги будут вольные!»
Все ему прочили Москву.
И вот он в Москве.
Александр уже тогда был человеком хорошо образованным. Это качество в старшем брате особенно притягивало к нему Егора. Брат умел рассуждать и о прочитанной книге, и о только что просмотренном сеансе синематографа, делал какие-то, порой совершенно неожиданные выводы, связанные и с их повседневной жизнью, и с мечтами. И эти мысли были так же удивительны, как и мечты. Младшие слушали брата раскрыв рты. Детективы и приключения Егору вскоре наскучили, и они принялись с Александром за учебники математики, русского и немецкого языков, географии. Всё хотелось знать глубже. Вчерашний выпускник трёхклассной церковно-приходской школы с некоторым разочарованием вдруг понял, что в Величкове он успел только прикоснуться к знаниям. Хотя и старался изо всех сил. Теперь погрузился в научно-популярную литературу. Описания природных явлений, записки известных путешественников, справочники. За всем этим стоял Александр Пилихин. Хозяин скорняжных мастерских, наблюдая за увлечениями детей книгами и синематографом и не обнаруживая в том и другом ничего дурного, сдержанно поощрял их небольшими суммами денег.
Потом эта постоянная жажда знаний не будет оставлять его на протяжении всей жизни. Круг интересов сузится на теме военного дела. Клаузевиц, Мольтке, Сунь-Цзы, Суворов, письма Кутузова, Свечин, Михневич, Фрунзе, Шапошников. Но и русская классика нет-нет да и будет появляться на прикроватной тумбочке и в полевой сумке.
Образование нуждается в системе. Приобретение знаний требует последовательности и упорядоченности. Иначе это будет разорванная картина, бессвязная речь. И вскоре Жуков поступил на вечерние общеобразовательные курсы. Курсы «давали образование в объёме городского училища». Сочетать работу и учёбу было непросто: «…уроки приходилось готовить ночью на полатях, около уборной, где горела дежурная лампочка десятка в два свечей».
В воскресные дни и по великим праздникам Михаил Артемьевич всех домашних вёл в храм Воскресения Словущего, что стоял неподалёку. Пилихин-старший был ревностным прихожанином этого храма и щедрым вкладчиком. Он полностью содержал хор, и тот хор был великолепным. Тщательно подобранные, сильные, как сама вера православная, голоса. По воспоминаниям Жукова, дядюшка приходил в буквальном смысле в священный трепет, слушая церковные песнопения.
Храм Воскресения Словущего на Успенском Вражке.
[Из открытых источников]
Как-то сыновья и дочь уговорили отца сходить в театр – откуда-то с юга России в Москву приехал на гастроли хор. Михаил Артемьевич вышел после выступления с постным лицом.
– Неужто, дядюшка, выступление вам не понравилось?
– Чего ж, знатное выступление. Голоса хорошие. Да только мои бережней за душу трогают.
После воскресной службы всегда был торжественный обед. Михаил Артемьевич подходил к настоятелю и целовал руку. Потом, строем, как солдаты, по ранжиру, подходили остальные Пилихины и Жуков. Дядюшка незаметно совал в руку настоятелю новенькую, как накрахмаленная салфетка, радужную.
После обеда глава семейства отпускал всех на волю. Когда хор пел особенно ладно и на обед настоятель не жалел ни севрюжины, ни говяжьих копчёностей, которые ему привозили откуда-то с Волги, а в постные дни груздей, выдержанных в меду, тогда Михаил Артемьевич мог подарить сыновьям и племяннику по серебряному николаевскому полтинничку. Сестра Анна послушно отправлялась домой. А братья с сей минуты были предоставлены сами себе. Денежки, и кроме воскресного полтинничка, у них водились, так что могли себе позволить и посетить сеанс синематографа, и в чайную зайти, и в парке на каруселях покататься, и девушек пирожным угостить. Но не всегда воскресенья проходили так. Изредка отец вёл их на молебен в собор. Там не трапезничали.
Михаил Пилихин-младший вспоминал: «В 1911 году отец взял меня из школы на своё предприятие в ученики на четыре года на тех же основаниях, как и других учеников. Георгий Жуков взял надо мной шефство, знакомил меня с обязанностями, в основном убирать помещения, ходить в лавочку за продуктами, ставить к обеду самовар. А иногда мы с Георгием упаковывали товары и короба и носили в контору для отправки по железной дороге. Во время упаковки товара Георгий, бывало, покрикивал на меня, и даже иногда я получал от него подзатыльник. Но я в долгу не оставался, давал ему сдачи и убегал, так он мог наподдать мне ещё. За меня заступался мой старший брат Александр. А в основном жили очень дружно…
В воскресные дни отец брал нас в Кремль, в Успенский собор. Он всегда проходил к алтарю, где находился синодальный хор, который состоял исключительно из мальчиков. Отец очень любил слушать пение этого хора. Нас он оставлял у выхода из собора, так как мы не могли пройти сквозь толпу к алтарю. Отец уходил к алтарю, уходили и мы из собора, бродили по Кремлю. А когда после службы звонили в колокол к молитве «Отче наш», мы быстро возвращались к входу в собор и потом все вместе шли домой. Синодальным хором дирижировал Николай Семёнович Голованов, впоследствии главный дирижёр Большого театра. Мой отец с Головановым и его женой Антониной Васильевной Неждановой, знаменитой певицей, был хорошо знаком, и, когда отец умер в декабре 1922 года, Голованов с синодальным хором принял участие в похоронах».