чили ответ. В нём было сказано, что предложение наше правильное и что он как начальник Генштаба его санкционирует.
Настроение у нас повысилось. Теперь, думали мы, на истринском рубеже немцы поломают себе зубы. Их основная сила – танки – упрётся в непреодолимую преграду… Радость, однако, была недолгой. Не успели ещё все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова:
«Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков».
Споры о том, кто больше прав в сложившейся ситуации, кипят давно и не утихают до сих пор. Менее всего желая подливать масла в огонь, всё же должен сказать, что отвод войск за Истринское водохранилище противоречил планам обороны, разработанным штабом Западного фронта. Убеждать командарма-16, при всех его талантах и положительных качествах, как командирских, так и человеческих, комфронта было некогда, и он просто отдал категоричный приказ – держаться во что бы то ни стало.
Спустя пять дней, когда кризис миновал, Жуков отдал приказ Рокоссовскому отвести войска на восточные линии Истринского водохранилища.
Штаб фронта в эти дни работал с особым напряжением. На самые трудные участки в помощь командармам постоянно перебрасывались резервы. А когда они оскудели, по приказу Жукова снимались с более или менее спокойных участков и перебрасывались на фланги вначале дивизии, потом полки, потом батальоны и отдельные роты. Во время работы над книгой о 33-й армии, которая в те дни сражалась под Наро-Фоминском, мне довелось читать архивные документы, в том числе приказы и распоряжения, подписанные начальником штаба Западного фронта генералом Соколовским. Среди них такие: выделить из состава такой-то дивизии стрелковый взвод, укомплектовать его лучшими бойцами, вооружить автоматическим оружием, выдать боекомплект и направить в распоряжение штаба 16-й армии, сформировать отделение бронебойщиков, выдать новые противотанковые ружья и боекомплект…
Тем временем на левом крыле было не легче. Там сражалась 50-я армия генерала Ермакова[127]. Действовала армия хорошо. Но у неё был опытный противник – 2-я танковая группа генерала Гудериана. Тем не менее Ермаков смог остановить танки Гудериана и успешно сдерживал их до середины ноября. При этом укрепил Тулу и отражал все атаки на флангах.
После перегруппировки Гудериан повёл новое наступление, ударил южнее Тулы и прорвал фронт у Сталиногорска (ныне Новомосковск). К исходу 18 ноября авангарды 2-й танковой группы захватили Дедилово, 21-го – Узловую и угрожали глубоким прорывом в направлении Каширы и Зарайска. Обороной Тулы занимался не только штаб 50-й армии, но и Тульский обком ВКП(б). Был создан городской комитет обороны. Тульские большевики сформировали ополчение. Рабочий полк сражался на окраинах родного города. На заводах ремонтировали оружие и боевую технику. Выпускали боеприпасы и снаряжение. Взаимоотношения первого секретаря Тульского обкома Жаворонкова и командарма 50-й Ермакова не сложились. В ночь на 21 ноября городской комитет обороны Тулы по инициативе Жаворонкова направил ГКО и лично Сталину телеграмму: «Командование 50-й армии не обеспечивает руководства разгромом немецко-фашистских людоедов на подступах к Москве и при обороне Тулы. Поведение военного командования может быть характеризовано как трусливое, по меньшей мере. Просим ГКО, Вас, товарищ Сталин, укрепить военное руководство 50-й армии. В. Г. Жаворонков, Н. И. Чмутов, В. Н. Суходольский».
Двадцать второго ноября генерал Ермаков был освобождён от должности командующего 50-й армией «за невыполнение директивы ставки ВГК о переходе в наступление и за непринятие всех мер к приостановлению наступления немцев в районе г. Сталиногорска и его оставление». Войска южнее Тулы генерал Ермаков отвёл самовольно, без разрешения штаба фронта. И Жуков тотчас выслал в Тулу комиссию для расследования обоснованности приказа на отход. Комиссия пришла к выводу: оставленными частями 50-й армии позиции в районе Сталиногорска можно было удержать. На докладе комиссии Жуков собственноручно написал: «Командующего армией предать суду».
Генерала Ермакова судили. Приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей с разжалованием и лишением всех наград. Однако прямо на суде председательствующий предложил осуждённому написать прошение о помиловании. Прошение было рассмотрено, и спустя несколько месяцев – ещё гремела битва за Москву – Ермакову вернули генеральские звёзды, орден Ленина, полученный за финскую кампанию, и направили в распоряжение Управления кадров РККА, а затем на фронт.
Новым командармом 50-й армии Ставка назначила генерала Болдина. Жуков считал эту кандидатуру не лучшим вариантом. Но терпел, потому что назначение командармов находилось не в компетенции комфронта. Ставке и Верховному – виднее.
Офицера на войне, а тем более генерала, было не так-то просто расстрелять, но случалось на Западном фронте в период битвы за Москву и такое. В ноябре перед строем командного состава за сдачу Рузы были расстреляны исполняющий обязанности командира 133-й стрелковой дивизии 5-й армии подполковник А. Г. Герасимов и комиссар дивизии бригадный комиссар Г. Ф. Шабалов. В те же дни перед строем расстреляли командира 151-й мотострелковой бригады 33-й армии майора Ефимова, старшего батальонного комиссара Пегова, комиссара 455-го батальона той же бригады старшего политрука Ершова – «за то, что батальон, поддавшись панике, оставил занимаемый рубеж обороны и отошёл без приказа назад, увлекая за собой другие подразделения». «За сдачу врагу занимаемого рубежа и позорное бегство с поля боя» были расстреляны командир 601-го стрелкового полка 82-й дивизии 5-й армии майор П. А. Ширяев и политрук Р. Е. Колбасенко.
Расстрельные приказы подписывали командармы Говоров, Ефремов, Голубев. Подписывал и Жуков. И конечно, и им тоже, как и генералу Хлудову из пьесы Михаила Булгакова «Бег», когда пришло время, снились кошмарными ночами безжалостные монологи-проклятия солдата Крапилина… Но это их страдания, их крест. И они его несли. Каждый – свой. В мемуары эти душевные муки, конечно же, не попали.
«Тайфун» по замыслу его творцов и исполнителей должен был железными клещами танковых групп замкнуть кольцо вокруг Москвы и в гигантском «котле» покончить с последними дивизиями и боеспособными частями Красной армии. Поэтому такая яростная драка происходила именно на флангах.
Однако и на центральном направлении бои не утихали. Там наступала самая мощная в группе армий «Центр» армия – 4-я полевая, у которой танков было не меньше, чем у любой из трёх танковых групп[128], действовавших в те дни на московском направлении. Не случайно именно здесь немцы предприняли последнее усилие с целью пробить оборону и организовать брешь для решающего прорыва на Москву.
Тридцатого октября Жуков прибыл в расположение 43-й армии. Вместе с ним были начальник штаба фронта генерал Соколовский и член Военного совета Булганин. Жуков приказал проводить его на позиции первого эшелона.
С КП первого батальона 120-го стрелкового полка 93-й стрелковой дивизии он долго осматривал предполье, воронки, брошенные окопы, наполовину сожжённую деревню на противоположной стороне. Это была его родина. Здесь он знал каждую тропинку, каждый изгиб реки. И то, что враг был остановлен войсками его фронта именно здесь, в окрестностях Угодского Завода и Малоярославца, волновало особенно.
Вечером Жуков собрал на совещание всех командиров, до командира полка включительно. Выслушал доклады и предложения. Поставил задачи. Главной задачей было держаться там, где стоишь, ни шагу назад. Неустойчивые будут отданы под суд и расстреляны перед строем. Это он повторил несколько раз. Командиры смотрели на него молча. Многие из них расстрелы перед строем уже видели. А он в те минуты видел глаза людей, готовых на всё. Вот почему с такой твёрдой уверенностью спустя несколько часов во время очередных переговоров с Верховным он скажет, что враг не пройдёт, что Москвы немцам не видать.
Перед совещанием состоялся разговор с командармом Голубевым. Жуков всё ещё сомневался в том, что противник выдохся и остановлен здесь, на Стремиловском рубеже по восточному берегу реки Нары, на подступах к Подольску.
– И всё же, – сказал он, – что произошло на вашем рубеже обороны? Доложите более подробно. Сегодня я буду докладывать о положении на вашем участке Верховному.
– Войска противника остановились, – ответил Голубев.
– Чем это можно подтвердить?
– Сегодня в 7.00 артиллерийской подготовки по нашим позициям не было. В 8.00 противник в наступление не перешёл. Не появилась и его авиация. Наши наблюдатели отметили следующее: в 8.50 в центре и на левом фланге противник приступил к совершенствованию своей обороны. На правом фланге части Пятьдесят седьмого моторизованного корпуса тоже приступили к строительству оборонительных укреплений.
– Что сообщает разведка?
– Войсковая, армейская и авиационная разведка, а также командиры переднего края на 19.00 ещё раз подтвердили, что войска Девяносто восьмой и Тридцать четвёртой пехотных дивизий Двенадцатого армейского корпуса в течение суток создали оборону на всю глубину своих боевых порядков. Танковые подразделения второго эшелона Пятьдесят седьмого моторизованного корпуса от населённого пункта Воробьи повернули направо в направлении посёлка Балабаново и двигаются дальше. Сегодня утром в полосе обороны нашей Пятьдесят третьей стрелковой дивизии её разведкой был захвачен офицер Двести восемьдесят девятого пехотного полка Девяносто восьмой пехотной дивизии. Он показал следующее: в пехотных ротах его полка осталось по 15–10 человек, всё обмундирование летнее, оборванное, питание плохое. Лошади почти все убиты и съедены. Людской состав переносит боеприпасы и другие грузы на себе, таким же способом перетаскивает орудия и миномёты. Настроение солдат, да и младших офицеров, подавленное. Генерал-фельдмаршал фон Клюге обещал, сказал он, что у русских нет сил для обороны, что через день-два мы будем в Москве, но мы, солдаты, этому не поверили. Ещё сказал следующее: такого мощного сопротивления они не испытывали с начала кампании на Востоке.