ьет из-под бешенно вертящегося сверла. Дыра, все расширяющаяся в железе, рождающаяся из неприметной точки, напоминала Фердуевой о собственных незряшных усилиях: не отступай и добьешься! Если и железо сдается под натиском другого железа, проявившего упорство и способность бить в одну точку… Запах горячего металл достигал ноздрей хозяйки и радовал непривычным, оттенял обилие дорогих заморских запахов.
Решетка стальных полос поднялась от пола до потолка, Фердуева глянула сквозь квадраты стальных переплетов на площадку, из детства выпорхнуло смешное и тревожное воспоминание о небе в крупную клетку. Фердуева усмехнулась, и мастер с опаской вперился в плоды своих железнодельных трудов, убоясь, что одна из полос отошла или вылезло на свет божий иное невидимое мастеру несовершенство, быстро обнаруженное цепкой заказчицей.
Фердуева предложила мастеру кофе, тот кивнул, пили молча, и Фердуева видела, что сегодня мужчина менее самоуверен, и эта неприметная трещина в монолите достоинства чужого человека сообщила ей: никуда не денется… как и все, если заметна щербинка не больше зерна, то раскачать-растолкать до размеров ущелья, труда не составит.
Мастер неосторожно бросил кусок сахара в чашку, и капли кофе брызнули на теперь уже кремовый халат хозяйки. Фердуева сразу узрела неловкость в мутноватых блеклых глазах мужчины и, не улыбаясь, как многие стремящиеся намекнуть — мелочь, не стоит волноваться, напротив, склонила подбородок к груди и ногтем ковырнула пятнышки на махровой ткани.
Смущается, ликовала потерпевшая, виноват, мой золотой. Халат дорогой, и неосторожность твоя, не моя. Фердуева давно овладела тактикой первоначального окатывания ледяной водой с расчетом на последующий обогрев: если человек добр всегда, то вроде так и полагается, другое дело доброта злобного существа, такая вызывает у большинства желание повизгивать от восторга при поглаживании. Холопские наклонности, а никуда не денешься, накрепко вбиты в каждого. Хозяйка видела, что мастер нервничает, еще раз тронула пятна и, наконец, милостиво улыбнулась, не улыбнуться в ответ сподобился бы разве что камень. Кофе допили быстро, и мастер снова прилип к двери, заползал на коленях вдоль обитого стальным же листом порога, высматривая только ему ведомое.
Фердуева вернулась к списку. В доме, хоть переверни все вверх дном, не нашлось бы ни одной записной книжки, ни новой, ни ветхозаветной, хранящей забытые имена; нужные телефоны Фердуева запоминала, случайные номера записывала на клочках и после использования уничтожала, накрепко усвоив, что многие неприятности начинаются с записных книжек, и каждый вечер составляла перечень первоочередных звонков на следующий день, а после утреннего прочесывания списка и его разрыва на клочки спускала или в унитаз, или порхающими с ладони мотыльками в мусоропровод. Сегодня Фердуева начала со звонка Эф Элу, лицо ее приняло глуповатое выражение, как много лет назад, когда она только вознамерилась покорить город-гигант, прибыв из глубинки. Услыхав голос мужчины, поперхнулась смешком, хотя ей вовсе не было смешно, и выпалила — здрасьте! — хотя давно научилась выговаривать величественное «добрый день» без намека на свое провинциальное происхождение.
— Ваши ребята, — Фердуева прилегла на высокие подушки двуспальной кровати, — моих ребят стали обижать. Наезжают чуть ли не каждый день. Так не договаривались. Я?.. Жалуюсь?.. — В голосе женщины прозвучало едва уловимое возмущение. — Фамилии? Конкретно? Сейчас нет, но мои люди записали номера патрульных машин. Сказать? — Фердуева без запинки назвала буквенные серии и три номера, и порадовалась, что тренировка в запоминании телефонов не пропала зря. Фердуева никогда не ленилась и считала, что любое напряжение себя оправдывает. Человек должен быть под током, втолковывала она нерасторопным, склонным к дреме и созерцанию. — То, что вы просили, я сделала, — добавила Фердуева. — А?.. Еще не узнала, но… узнаю… непременно, не позже чем через три дня. Кроме тех двух адресов у него еще есть и третья квартира, кажется на Сходне. Уточню. — Она поправила подушку, подтянула под голову и, расположившись полусидя, набрала воздух в легкие для решающего обращения.
— Скажите вашим молодцам, чтоб не набрасывались на кавказцев как коршуны. Эти люди самые доходные и умеют молчать… не знаю, чего еще желать. Хотите анекдот? — осведомилась Фердуева, на анекдот у покровителя времени не осталось, пришлось распрощаться.
Наташка Дрын сообщила, что припасла десяток банок балыка и финские вафли. Фердуева хмыкнула от восторга, она ничего такого не заказывала, а расторопность Наташки расценила, как предвестие просьбы, скорее всего нелегко выполнимой.
Почуваев доложил новости с мест. Машина крутилась безостановочно, только в восемнадцатиэтажном здании института прорвало воду, как раз некстати — среди ночи. Вызвали аварийную службу, едва упрятали концы перед прибытием ремонтников, но одна пьяная дама, как ее ни держали, вырвалась и налетела на водопроводчика. Полуголая женщина среди ночи в покинутом всеми здании произвела на мужчину с гаечными ключами сильное впечатление. Почуваев божился, что утечки не будет. Да хоть бы и была! Фердуева только для острастки пугала своих людей, россказнями, будто утечка для них смерти подобна. Всегда расползаются слухи, и вся надежда на прикрытие сверху. Если бы ее не страховал Эф Эл и его команда, все бы вылезло наружу вмиг.
Фердуева строго приказала проверить сохранность институтской мягкой мебели в холлах и лишний раз оглядеть директорский кабинет и предбанник: вдруг кто из подгулявшей братии чего забыл, и еще Фердуева просила тщательнее прятать чистое постельное белье в каморках, подведомственных Почуваеву и его сменщику Ваське Помрежу. Васька — веснущатая жердь с лошадиной мордой — и впрямь когда-то служил помощником режиссера, но давно покинул студию и был рекомендован в воинство Фердуевой, как человек непьющий, не склонный к бузотерству, ответственный, нетрепливый, а главное, обладающий контактами с множеством кинодевочек.
Последней Фердуева прозвонилась к Акулетте, младшей сестре известной в прошлом центровой по кличке Акула, спившейся и вышедшей в тираж. Акулетта во всех греховных предприятиях, во стократ превзошла старшую, но кликуха Акулетта-маленькая, меньшая, пристала намертво.
Акулетта обладала низким голосом, располагающим к раздумьям, слова роняла веско и производила впечатление дочки из профессорской семьи, единственно и знойно любимой престарелыми родителями.
Хорошие манеры липли к Акулетте, как мухи к меду, украшали ее и давались без труда. От прочих Акулетта отличалась величавостью и умением таинственно возникать и так же таинственно, почти растворяясь, исчезать. Одевалась Акулетта строго, избегая ярких цветов и отдавая предпочтение умеренному, но продуманому макияжу. Акулетта поразительно походила на портреты, писанные с графских жен: гладкая прическа, высокий лоб, лучезарность и кротость ярких глаз, неизменно с достоинством приподнятый подбородок. Графиня гостиничных номеров, не перебивая, внимала Фердуевой: разговор шел о совершенстве кадров, поставляемых Акулеттой товариществу Фердуевой; время от времени несмышленые подруги Акулетты, по глупости или терзаемые алчностью, выкидывали фортели — непокорных Фердуева не терпела, всегда то гневно, то терпеливо утверждала: плачу не за красу — рожей каждая вторая вышла, а если подрисовать так и вообще… подряд тащи плачу за покорность и неболтливость. Акулетта выслушивала спокойно, зная, что возражать Фердуевой глупо, а также прикинув, что разнос носит, очевидно, предупредительный характер и хлопотами не грозит.
Фердуева взгревала профилактически, уверившись, что протирка контактов, то бишь нагоняй, время от времени не помешает; больше волновал доклад Почуваева — рыхлого отставника, вроде увальневатого, но на деле хваткого и расторопного, а еще вносило смуту скрытое размежевание между Почуваевым и Васькой Помрежем.
Васька Помреж отличался тонкостью и умением продумать грядущий ход событий до мелочей, зато Почуваев превосходил Ваську умением ладить с людьми под погонами, то ли прошлые офицерские года способствовали, то ли общий склад Почуваева — его любовь к приготовлению домашних разносолов, одержимость рыбалкой и сбором грибов, и явно деревенское происхождение.
Почуваев и Помреж держали институт мертвой хваткой, и как раз эта точка приносила самый большой доход, ближайшая по плодоносности уступала раза в два. Фердуева отметила, что доклад Почуваева включал гвоздь программы в том его месте, где отставник упомянул про гигантские институтские подвалы, куда не ступала нога человека. Фердуева сразу смекнула, куда клонит Почуваев, и сразу же догадалась, что отставник продает ей идею Васьки Помрежа, стараясь выдать за собственное открытие. Дураки! Фердуева и забыла, что прорабатывает Акулетту, скомкав разговор, швырнула трубку. Дураки! Если удастся освоить подвал и разместить там оборудование, всем хватит, такой подвал выпадает раз в жизни. Почуваев обнаружил заброшенный ход в подземелье, никому не известный — основной вход диагонально перечеркнутый железной скобой, пылился аж под двумя висячими замками. Хоть глаза изотри глядючи — ясно, никто годами в подвал не пробирался.
За окном солнце, деревья еще голы, но уже изготовились к взрыву зелени. Фердуева облачилась в дорогое, смелых линий и неожиданных цветовых сочетаний одеяние, дождалась прихода подруги — охранницы квартиры, и нырнула в лифт чтоб посетить «двадцадку», раз уж выпала свободная минута, и прихватить балык и финские вафли.
Фердуева вплыла в оживающую весну, зашагала по просохшему под напором солнца тротуару; без головного убора литье волос обрамляло гладкое лицо, взгляды встречных смущенно перескакивали на постороннее — заборы, голые ветви, крыши, а то и упирались под ноги.
Фердуева ринулась в «двадцатку» с улицы и сразу налетела на Маруську Галошу, покрикивающую на покупателей и месившую жижу грязевого озера посреди магазина. Галоша заприметила Фердуеву вмиг и почтительно поклонилась, обдав дрогнувшей в руках шваброй ранты сапог неудачно подвернувшейся молодухи.