— Ничего, — отрезал маршал.
— Единственно верное решение, — поддержали в трубке, — мудро… обещать и… ничего не предпринимать. Никогда не нужно загонять в угол отказом, лучше всего соглашаться… и все оставлять без изменений. Как насчет охоты?
— Выпал снежок, — поделился восторженно маршал, напрочь забыв о Лаврове и его плакальщице-жене, — по первопутку… эх, мазанул я в прошлый раз поросенка… не на том номере стоял… поедем в Лотошино… царская охота, доложу я вам… В прошлом сезоне мы с Пигачевым трех лосей завалили… сами, сами, без подмоги егерей. Жду звонка! — Маршал с облегчением положил трубку, рявкнул в селектор. — Трубин! Узнай, где он!
Через минуту-другую селектор проскрипел механическим голосом робота:
— В институте Сербского… направлен на психиатрическую экспертизу.
— Трубин! Зайди! — Рыкнул маршал.
Адъютант влетел пулей, замер посреди ковра.
— Это что за экспертиза? — Уточнил генерал, понизив голос до едва слышимого.
— Соберут специалистов, профессуру, будут решать… — Трубин пытался распознать, что желает услышать начальство… видно не угадал.
— Будут решать! — Взревел маршал и… сразу опасливо перешел на полушепот. — Дурак! Чего там решать! Что сверху велят, то и решат. Сколько раз вам, мудакам, втемяшивал — не залупайтесь! Не встревайте, мать вашу, поперек батьки… Разузнай тихонько, как подлезть к этому Сербскому?
— К кому? — Не понял Трубин.
— Ты что оглох? К Сербскому! — Настаивал маршал.
— Да нет его давно, — пояснил Трубин.
— Как нет? — наконец маршал сообразил. — Умер что ли? — Трубин кивнул. — Чего же говоришь институт Сербского? Я думал, как арбатовский, примаковский, по имени хозяина. В общем, разузнай тихонько, кто там бал правит… Эх, Лавров, ничего не понял в этой хреновне… борцы в Рассее не в почете… на хрен они нужны воду мутить. И тебе, Трубин урок, ты полковник, он генерал-полковник, а в бараний рог вмиг скрутили, и меня, если захотят, отправят шлепать с метлой вдоль нашего фасада… а ты еще подъелдыкиваешь, хрен собачий, насчет Сербского… знаешь, что расположен я к тебе, пес, а в особенности к своей племяшке… вали, ночной командир… Чапай, думку будем думать…
В опустевшем кафетерии банка один за столом на четверых расположился с чашкой кофе Чугунов. Появился Ребров, заказал кофе, огляделся в поисках места — с десяток пустых столов, подцепил блюдце, направился к столу Чугунова:
— Не возражаете?
Чугунов гостеприимно указал на стул рядом. Минуту пили молча. Наконец Ребров нарушил молчание:
— Мы вроде соперники?
— Что вы, юноша? — Примирительно отверг предположение собеседника Чугунов. — Какие же мы соперники… моя грязь вся испита, давно позади… ваша вся впереди… Я вовсе не стремлюсь в Цюрих, даже наоборот… кто-то разыгрывает партию, и в игре понадобились ненужные по нашим временам качества — честность, неподкупность. Вот меня и ввели в игру, легкой фигурой, а скорее всего пешкой, потом разменяют или… пожертвуют… по обстоятельствам. Я взяток не беру, смешно… Знаете почему? В жизни не поверите! Боюсь! Все гребут, о страхе и думать забыли, а я, по старинке, боюсь. Наш босс мне сказал, что вы рвались на мое место, а вам, наверняка, наоборот. — Ребров кивнул. — На всякий случай столкнуть лбами… всегда пригодится. Мастодонт!.. Фигура!.. И заблуждается тот, кто решил, что старик — впрочем, какой он старик? Это я старик — примитивен. А он мастер кружевного интригоплетения. Помните, как вышиб Панина?
Ребров кивнул.
— А ведь это спектакль, поверьте мне! Панин скоро всплывет, попомните мое слово… Если люди всегда на плаву, а вроде бы и в опале, знайте, это у них работа такая — быть в опале. Настоящие опальные не всплывают, так и гибнут в безвестности, больные, одинокие, никому не нужные. Игрища с опалой — любимые в нашем народе. Если монарху нужно укрепить преданного вельможу, он его сначала в отжиг — в опалу, а потом опальный возносится народным любимцем. Как же, бросил вызов самому монарху! Во смельчак! Чугунов отпил кофе. — Точно постарел… болтлив не в меру. Словеса всем поднадоели, а по жизни… вы вправе думать: ты-то в Цюрих едешь, а я остаюсь с тобою, родная моя сторона!.. — пропел на мотив популярной песни начала пятидесятых.
Ребров мял салфетку. Чугунов поднялся, посмотрел сверху вниз:
— Вот что я вам скажу, юноша, если не увидимся больше… если начнут шептать о слабом сердце и подорванном здоровье… не верьте! Я крепкий, хоть и сильно бэу (бывший в употреблении).
— Не понял? — смущенно вопросил Ребров.
Чугунов не ответил, высокий, худой, пружинной походкой направился к горе немытой посуды.
К столу подошла секретарша Черкащенко, присела без спросу — таким спрашивать ни по должности, ни по данным не обязательно.
— Сумасшедший, — пробормотал Ребров и кивнул в сторону уходящего. Все как сговорились… вчера мать, сегодня этот… все сходят с ума, а может уже сошли?.. давно…
Мария Павловна безмолвно пила кофе, давно забыла про смущение, ловко-неловко, неудобно и прочую чепуху.
Ребров не любил, когда его разглядывают, спросил чуть резче, чем следовало:
— У вас ко мне дело?
Секретарша отставила чашку, положила рядом обе кисти с ухоженными пальцами, как перед маникюршей, сама залюбовалась:
— Красивые у меня руки?..
— Красивые… — согласился Ребров.
— Многие хотят, чтобы их гладили эти руки… — выдохнула секретарь.
— Не исключаю, — сумеречно подтвердил Ребров.
— Ты — мужик без юмора, — посетовала Марь Пална. — Это плохо.
— Как-нибудь проживу, — с раздражением заметил Ребров.
— Как-нибудь прожить не фокус, — улыбаясь одними губами и сохраняя лед в глазах, заключила секретарша. — После Чугунова поедешь ты… я знаю… есть один человек, хочет с тобой встретиться.
— В гостинице «Россия»?.. — Наобум ляпнул Ребров, наслышанный о таких встречах, и попал в «десятку».
Такого оборота событий Марь Пална, похоже, не ожидала, но взяла себя в руки быстро:
— Хорошо соображаешь, Ребров.
— Чего ж тут соображать… один человек… одни человеки как раз и предпочитают встречи в номерах «России» или каких других, при казенных свечах…
— При каких свечах? — секретарша выигрывала время, чтобы обдумать еще раз рисунок беседы. Ребров промолчал. — Пойдем отсюда, банкир, здесь неуютно. — Марь Пална поднялась, вышагивая впереди Реброва. Она принадлежала к числу женщин, производимых природной штучным способом и не заметить это сподобился бы разве что слепой.
Пришли в приемную. Секретарша плотно затворила двери, заварила чай, села, высоко задрав юбку и закинув ногу на ногу. Реброву стало противно: не мальчик же… посмотрел на двери кабинета предправления. Секретарша перехватила взгляд, успокоила:
— Уехал… будет только завтра к полудню… можешь поспать подольше…
— У меня свой начальник есть, — сообщил Ребров.
— Да ну… — притворно изумилась секретарша. — Ребров, про подоконник, — кивнула на двери предправления, — в его кабинете слышал?
— Слышал.
— Веришь?
Ребров замялся. — Вижу веришь… ну и дурак. У нас каждый норовит красивую, заметь, недоступную ему, женщину, грязью обляпать. Знаешь, почему про подоконник вранье?
— Почему? — поддержал игру Ребров.
— Потому что на подоконнике кактусы! Попробуй на иголках, рассмеялась.
Ребров тоже улыбнулся, лед растаял. Секретарь открыла круглую коробку датского печенья, придвинула Реброву:
— Помню шутку молодости… Тебе дала? Нет! А тебе? Тоже нет! Вот бэ… Наши мужики, Ребров, слова доброго не стоют: мелкие, бездельные, завистливые… не умеют бабу в красе и неге содержать, и сами же ее за это ненавидят… глупо… вроде попался тебе павлин, а ты ночь не спишь думаешь, как бы его, бедолагу, так общипать, чтоб превратился в курицу…
Ребров откусил печенье. Секретарша сменила тему:
— Значит в «Россию» не желаешь?
— Не желаю.
— А ехать, сукин сын, желаешь?
— Не отказался бы…
— Кто за тобой стоит, Ребров? Глаза смылила, не вижу… а чутье подсказывает — прикрывают, а?.. — и сразу без перехода: — Ребров, ты хотел бы со мной выспаться?
Ребров потянулся ко второму печенью.
— Заметь, не спать — это обязывает, а выспаться… разок, от силы другой?
— А если понравится? — Ребров поднялся.
— Если понравится?.. Обсудим с тем, кто за тобой стоит, что делать. Я жить не могу, пока человека не расшифрую. Я про всех все знаю. Кто ЖОРЫ, кто ЛОРЫ, кто ДОРЫ, а кто ВОРЫ… — и перехватив недоуменный взгляд, любезно пояснила. — ЖОРЫ — жены ответственных работников, ЛОРЫ — любовницы ответработников (причем, заметь, любого пола!), ДОРЫ — дети ответработников и, наконец, ВОРЫ — весьма ответственные работники… У них VIP, у нас ВОРЫ… смекаешь разницу? — поднялась. — Если надумаешь, приходи!
— Вы о чем? — Ребров замер у двери.
— О чем пожелаешь! «Россия», спанье, «…кто тебя поддерживает»… просто потрепаться с хорошим человеком…
Белая гостиная Холина погрузилась в полумрак. Эдгар Николаевич предпочитал не включать свет, полагая что в темноте одолевающие его проблемы «заснут», а может и вовсе исчезнут.
Цулко дремал в кресле, опрокинув четыре коктейля «чекист за бугром». Внезапно Пашка встрепенулся, почувствовал внимательный взгляд Холина.
— Ты чего? — Цулко освободился от липких объятий мягкого кресла, зашагал по гостиной.
— Не переверни столы, — взмолился хозяин.
— Я в темноте вижу, как кошка, — успокоил заместитель. — Что будем делать?.. Завтра… когда он прилетит…
— Встретим… отвезем!.. — передразнил Пашка, — а дальше? — Холин молчал.
Цулко нажимал:
— Чугун не за тряпками едет… начнет копать… кто покроет недостачи… подгадали, без предупреждения, как снег на голову… Мастодонт! Его хватка! Обухом по затылку, а сам в улыбках, как невеста в цветах.
— Что ты предлагаешь? — напряжение и растерянность сквозили в голосе управляющего отделением банка.
— Конечно, попробуем, как обычно… подношения… возлияния… поездки, если не клюнет, что ж… есть запасной вариант.