— Логично.
— Между прочим, я не «двойник», — примирительно сообщила Марь Пална, — а «тройник», может и «четверник»… я уж запуталась… не подбросишь доверительно сведений-дровишек, разве разожжешь костерок доверия и приязни. Одно знайте — я ваш друг… если не больше… — глаза Марь Палны подернула пелена любовного безумия или чего-то чрезвычайно похожего, — у меня свои представления о порядочности…
— О порядочности?.. — не верил собственным ушам Мастодонт, настроение улучшилось, как раз предправления был в состоянии оценить величественность, тончайшую продуманность разыгранного на его глазах спектакля, и еще раз убедился: с одной стороны верить нельзя никому, с другой — секретарша не лжет — играть против шефа для Марь Палны все равно, что против себя, а Мастодонт не встречал в жизни проходимцев, сознательно загоняющих самих себя в угол.
— Мы не слишком разболтались? — Марь Пална обвела стены, быть может, а скорее наверняка приютившие микрофоны-«клопы».
— Не слишком, — успокоил Мастодонт. — Холин прислал чудную штуку генератор стираний, пусть нас хоть сто магнитофонов пишут, кроме бу-бу-бу ничего не запишется.
— Здорово! — Марь Пална погладила мясистые листы лимона-пустоцвета, будто желая поделиться с растением радостью обретения генератора стираний.
— С агентурной жизнью ясно. — Мастодонт вытряхнул из пачки папиросу, размял табак в мундштуке, ковшиком ладони сбросил крошки на пол. — С кем куролесила, душа моя?.. — Без злобы поинтересовался предправления, по давней договоренности, ни ревности, ни покушениям на личную свободу другого в их отношениях места не находилось.
Откровенность Марь Палны в этот день сверкала пенной, брызжущей, тугой струей, как при открытии теплого шампанского:
— Сегодня ночью «троила», — призналась Марь Пална и присовокупила, не дожидаясь уточнений, — между прочим, ваш куратор!
— Господи! — утратив игривость, выдохнул Мастодонт и по лицу его скользнула тень досады и растерянности. Неловко прикурил, закашлялся, стал суетливо выгребать из ящиков бумаги, пытаясь хотя бы приблизительно вспомнить, что они означают и зачем написаны.
Марь Пална проницательно отметила внезапную и необъяснимую смену настроений и решила «опускать занавес», легко соскочила с подоконника, тихо осведомилась:
— Я пойду?
Мастодонт вроде поначалу и не услышал, затем будто вынырнул на поверхность реального из глубин времени и, запинаясь, пробормотал:
— Да… иди… конечно… потом договорим…
Секретарша исчезла. Предправления вскочил, подбежал к сейфу, прижался лбом к холодной стали, обеими руками обхватил сейф за боковины, будто возжелал обнять махину, рывком стронуть с места, поднять над головой и швырнуть… то ли в окно, то ли в приемную, то ли в портрет вождя над головой, если достанет сил…
В неприметном особняке в мешанине переулков центра, скромном снаружи и роскошном внутри, предстояла встреча с представителем братской партии. Гостиная с лепными медальонами и крашеными в цвет лаванды стенами безупречной гладкости ожидала гостей.
Первыми вошли Черкащенко и Сановник. Сели за уставленный яствами стол. Хотя Сановник был намного моложе Мастодонта, странное сходство проглядывало в их разных лицах. Сановник разлил минеральную по фужерам, принялся жадно пить.
— Синдром обезвоживания, — меланхолично ввернул Мастодонт.
— Было дело, — не стал оправдываться Сановник. — Схема простая… наши братья регистрируют торговую фирму — форин трэйд и все такое… мы продаем им оружие по бросовым ценам, затем они его перепродают на Западе по рыночным, разницу на наши счета и немножко им, на сытую жизнь и пропаганду марксизма…
— Все это делалось уже сотни раз, — заметил предправления.
— Разумеется, — согласился Сановник, — но наши сотоварищи по идеологии часто такие бестолковые, сущие дети, непременно напутают… на той неделе наш польский друг приволок шестьсот тысяч… на черта они нам здесь?
— На красивых женщин, — подсказал Мастодонт.
— Этого хватает и бесплатно, — разъяснил Сановник, — дамы как бы авансируют тело могущественным кавалерам в преддверии будущих благ…
— Как правило, призрачных, — выказал осведомленность Мастодонт.
— Как правило, — не стал возражать Сановник. — Однако, вернемся к делам… кредитование, проводки денег, финансовая отчетность — по вашей части.
Мастодонт кивнул.
Двери гостиной распахнулись, вошел маршал авиации и крохотный человечек с бегающими оливковыми глазенками — скорее всего представитель братской партии.
— Какие люди! — Закричал маршал, мужчины обменялись рукопожатиями, никто б не усомнился — знают присутствующие друг друга тысячу лет.
Четверо расселись за столом, вышколенные официанты-унтеры, а может и младшие офицеры — обслуживали споро и бесшумно.
Представитель братской партии кивал, как китайский болванчик, маршал методично насасывался коньяком, Сановник нашептывал в уши присутствующих свои соображения.
Наконец, осовевший маршал отвалился от стола, облапил худосочного представителя братской партии, сказал наставительно:
— Что ж ты такой костлявенький… прямо призрачный… не кормють?.. Ты тут поешь! Вишь! — Маршал метнул пухлую кисть к центру стола. — У нас добра на всех запасено, особенно для правильных людей, знающих толк в классовой борьбе… — Сановник остерегающе зыркнул на хмельного вояку, и маршал враз заткнулся, сник, опустив плечи и безвольно свесив руки, с ужасом припоминая, как генерал-полковника Лаврова впихнули в дурдом да еще в смирительной рубахе.
Чахлый представитель братской партии уродился скорее всего человеком не только хлипким, но и злобным — впрочем, малопочтенные качества эти часто сопутствуют друг другу — потому что прожег маршала пренебрежительным взором и ехидно уел, коверкая слова:
— Плехо? Такой болшой чиловъек, — похлопал по впадине под ребрами, намекая на оплывшую гору маршальского брюха, — а не… не… — тут представитель не нашел нужных слов и постучал себя по лбу костяшками жалкого кулака.
Маршал счел за благо не встревать, не напарываться на международный скандал и… прикинулся в дым пьяным, даже лобастую башку свесил на плечо, хотел и пасть раззявить для пущей убедительности, но решил, что уж это слишком.
Сановник миролюбиво оглядывал отключившегося военачальника: сильно пьющие никогда не вызывали тревоги властей, не то что трезвенники или, хуже того, люди себе на уме.
Мастодонт отвел Сановника к камину. Представитель наворачивал ложкой черную икру, предвкушая мысленно, ка расскажет на далекой родине, бьющейся в тенетах распроклятого капитализма о чудесах невиданного и, поразительно! — бесплатного изобилия. Маршал натурально дремал.
Мастодонт кивнул на маршала:
— Он-то зачем?
— Его ведомство товар отгружает… — Сановник подумал, заметил проникновенно. — Какие у них радости? Жена стопудовая… дочки — подстилки майорского состава, сослуживцы дуболомы… пусть хоть напьется в охотку…
Мастодонт решил, что время пришло, допил вино — недурное божоле поставил бокал на мрамор камина:
— На правах старшего товарища… — не без презрения глянул на представителя, на бескровных губах борца налипли черными точками икринки, казалось нагадили огромные мухи, — держу пари, сегодня ночью вы развлекались.
— Угадали, — подтвердил Сановник.
— Хотите скажу с кем?
В глазах Сановника мелькнул испуг.
— Скажите.
Мастодонт по-детски осведомился:
— А что мне за это будет?
— Внеочередная поездка в Париж, инспекция нашего Евробанка. Совершенно серьезно предложил Сановник.
— Устал я мотаться, надоело, — искренне признался Мастодонт. — Как приедешь, как дорогие соотечественники опрокинут тебе на голову ушат дерьма, что копили весь год… кто чью жену… кто чьего мужа… кто сколько украл… кто в тряпках субординацию нарушил…
— Так кто же? — не обращая внимание на «лирику», нажимал Сановник.
Мастодонт молчал.
— Вы не шутите! — с облегчением выдохнул Сановник. — Вы ба-а-льшой шутник. Все знают.
Мастодонт желал, чтоб Сановник успокоился, морально разоружился, как любили говаривать в парткабинетах. И действительно Сановник усадил маршала поудобнее, потрепал представителя по плечу и даже подсунул заботливо еще одну плошку с икрой, и уж совсем взяв себя в руки, снова приблизился к предправления.
И тут Мастодонт нанес стремительный, проникающий, рапирный удар:
— Вас ублажала Марь Пална, не так ли?
Лицо Сановника посерело и вытянулось.
В Цюрихском аэропорту верные сыны Мастодонта — Холин и Цулко встречали визитера из Москвы.
Чугунов вышел в зал ожидания с небольшим, видавшим виды чемоданчиком, и Пашка, впервые в жизни узревший этого человека, прошипел:
— Не нравится он мне.
— Только не улыбайся, — умолял Холин.
— Не нравится он мне, — с упорством заезженной пластинки повторял Цулко.
Представители банка в Цюрихе направились навстречу Чугунову, визитер из столицы не видел встречающих, но знал, что они должны быть.
— Не брякни вместо добрый день — не нравится он мне! — предостерег Холин. Пашка улыбнулся. Холин похолодел. Женщина, едва не налетевшая на них, остановилась, как вкопанная, будто споткнулась о Пашкину улыбку.
— Убери улыбку! — завопил Холин. Уже на подходе к Чугунову, Пашка расправился с улыбкой убийцы на розовощекой морде и придал лицу выражение вполне чиновное, даже глуповатое, что, впрочем, дается большинству совслужащих без малейшего труда.
— Добрый день! — выкрикнул Холин и выхватил чемоданчик у Чугунова.
— Здрасьте! — Пашка решил плебействовать напропалую, мало чем рискуя, усвоив давно — простота выходцев из подвалов более всего радует вельможных путешественников из далекого далека.
Чугунов поручкался с встречающими и зашагал, не глазея по сторонам, будто каждый день проезжал Цюрих на перегоне между Малаховкой и Удельной. Холин волок неожиданно тяжелую поклажу, Пашка приотстал, изучал спину и крепкие, чуть кривоватые ноги нежеланного визитера: ничего грибок! не первой свежести, но не пропит в труху, не прокурен до никотиновой вони чуть ли не из ушей, следит за собой, поди бегает по утрам, тискает гантельки, может и гирьки, а то и штангу лапает.