— Двадцать. — Мозгляк хотел бы сжевать самолично эти растреклятые журнальчики с голыми бабами, так некстати оказались они сейчас в начальственном кабинете.
— Двадцать, значит… — спокойно, даже улыбаясь согласился Седой. Мозгляк сжался: лучше бы орал, материл, чем это бездонное, страшное непредсказуемое спокойствие.
— А прилетели, между прочим, девятнадцать…
— Не может быть!.. — Вырвалось у Мозгляка.
— Я вру! — Театрально взмахнул руками Седой. — Развлекаюсь. Или… мои офицеры — кретины. Взяли двадцать? Отвечаешь? — Мозгляк кивал. Привезли двадцать? Отвечаешь? — Мозгляк кивал. — И погрузили двадцать?.. Мозгляк кивал, пот скатывался из-под волос и стекал по лбу, по щекам, от чего казалось, будто виновный в утере ящика золота рыдает.
— Вон отсюда! — Рявкнул Седой, — ищи, где хочешь! Не найдешь — под трибунал! Я уж постараюсь…
Мозгляк выскользнул из кабинета. Седой в сердцах схватил порножурнальчик, разорвал, побросал обрывки в корзину: — Мудачье!
Зазвонила «вертушка», Седой придал голосу возможную мягкость:
— Меры приняты, Герман Сергеевич. Ищем… Найдем… из-под земли достанем.
По опыту Седой знал: лучше отвлечься, думать о другом, чем травить себя понапрасну… не такой кретин Мозгляк, чтоб не побороться за свою шкуру… лучше поговорить с приятным человеком, который никогда — о чем ни попроси! — не подводит.
Седой набрал номер:
— Марь Пална, узнаете? Ваш покорный… Вот припомнил, вы обещали сообщить важное, хоть и не срочное. В пятницу свидетелем по делу Реброва?.. Интересно… и я подъеду, как раз пообщаемся…
Седой успокоился. Найдут этот чертов ящик, не иголка же…
Две «Волги» серии МЕЧ рванули от хранилища в Шереметьево. Домчали быстро… Въехали на поле. Десятки самолетов, прожектора, огни… то же, что и вчера. Местный гэбист слушал Мозгляка в окружении оперов и вертел головой, будто надеясь обнаружить — вот так, слету — пропавший ящик.
— Командир экипажа надежен? — строил умопомрачительные версии Мозгляк.
— Исключено. На борту наш человек, — доложил местный гэбист.
— Может сговор? И ваш человек тоже! — не унимался Мозгляк. — Будут дружно уверять, что ящиков девятнадцать… а двадцатый сгрузили по дороге?
— Где? — Местный гэбист, едва сдержал улыбку. — Беспосадочный полет… в картофельное поле бросать среди ночи? И как? не бомбардировщик… все же…
— Команду работяг сюда! — перешел на визг Мозгляк, без конца промокая лицо бумажными салфетками из пачки, что таскал с собой.
Согнали работяг, выстроили, Мозгляк безмолвно обходил шеренгу, внимательно вглядываясь в сумеречные лица.
— Что ищете? — не утерпел работяга в буклированной кепке.
Мозгляк грубо хватанул работягу за грудки, вырвал из строя:
— Так… первые ласточки… я разве говорил, что ищу?.. А что искать?.. Может подскажешь?.. — Мозгляк кивнул операм, кряжистые ребята в миг оттащили говоруна в сторону.
— Итак, — Мозгляк понял, что безмолвие потеряло смысл, — вчера грузили золото… золото!.. пропал ящик… засадим всю бригаду, может и под вышку подведем… госпреступление… кража золото-валютных ценностей в особо крупных размерах.
Работяги в строю загалдели, один повыше, покрепче вышел вперед:
— Чего стращать, начальник? Мы только сейчас и узнали, что золото. За день перекидываем по десятку тонн на рыло. Раз-зи все упомнишь?
— Коль! — обратился парламентер. — А помнишь вчерась Бориска скомандовал колесо подпереть?.. мы, значит, и подперли.
— Точно помню, — поддержал сморчок с длинными волосами и фиксой в верхних зубах.
Местный гэбист похоже сохранял остатки спокойствия:
— Где стоял самолет?
— Да вон! — Протянул грязную руку парламентер. — Тама! Да теперь его тама нет.
— Издеваешься! — Прошипел Мозгляк. Работяги, теснимые полукольцом оперов, приближались к месту вчерашней стоянки самолета. У забора залегла тьма.
— Пусто. — Без выражения заметил местный гэбист и не успел замолкнуть, как Мозгляк припечатал. — Вы тоже ответите по всей строгости…
Луч прожектора упал с высоты, высветил забор, скользнул ниже, выхватил ящик на земле под забором.
— Да вот же он, ядрена холера! — Крикнул парламентер, и все увидели зеленый дощатый ящик. Мозгляк бросился первым, попытался приподнять и не смог, осмотрел пломбы — все целы, велел операм оцепить ящик, сообразил, что ошибся, скомандовал оттащить в багажник «Волги» — зад машины сразу просел под грузом.
Работягам Мозгляк приказал:
— Об инциденте никому, ни слова, подписки не беру, но… все равно что взял! — И рванул к телефону, дозвонился, заорал в трубку:
— Пал Устиныч! Нашли! Расскажу — не поверите! — Трубка уже дружелюбно выплюнула. — Мудачье!
Работяги переговаривались, забыв об «устной подписке»: всю ночь пролежал… ящик с золотом… если б знать… всю ночь…
Допрос в кабинете подполковника Грубинского шел своим чередом. Охранник ввел Реброва, подследственный сел. Подполковник привычно предложил чаю, Ребров привычно отказался, и все же… Грубинский заварил в двух стаканах с подстаканниками, разложил сахар ложкой, несколько раз роняя белые кубики в сахарницу, отрезал по ломтику лимона, пустив желтые кругляки в плавание по чайному морю и… придвинул напиток Реброву:
— Отведайте!
Ребров в нерешительности смотрел на чай.
Подполковник рассмеялся:
— Может боитесь?.. думаете, еще подсыпят чего, чтоб развязать язык… не опасайтесь!.. зря… — и пояснил вполне дружелюбно, — если нам надо развязать язык, знаете сколько способов? — и смеясь, стал загибать пальцы.
Ребров для порядка и успокоения пересчитал квадраты решетки на окне по вертикали, по горизонтали и… перемножил: сошлось со вчерашним результатом. Сделал глоток, отталкивая языком ломтик лимона. Подполковник заметил, посоветовал:
— Съешьте его! — Подцепил свой ломтик и сжевал, — и все проблемы…
Пили чай минуту-другую, капель выбивала дробь по ту сторону окна, в водосточной трубе загрохотало — сорвался с самого верху подтаявший лед.
— Так вот, — начал Грубинский, — значит, узнать, кто отец в обмен на документы не хотите? — Ребров промолчал, даже порадовался спасительной возможности предаться чаепитию. — Нет… так нет. — Грубинский подошел к окну, вытянул шею, будто высматривал кого снаружи, обернулся, прижался задом к подоконнику над источающей жар батареей, скрестил руки на груди. Погрею поясницу… вчера неловко повернулся, и как скрутило! Едва разогнулся утром. У вас прострелы случались?
— Нет. — Ребров гонял ложкой чаинки по акватории стакана.
— С вами беседовать одно удовольствие, — рассмеялся подполковник, ничего лишнего… только да, нет… будто всю жизнь под следствием… сейчас думаете… неплохо сказано… а что? каждый из нас всю жизнь под мелкоскопом у государства… скажете, нет?
— Странно… как вы, с вашими взглядами сюда попали?
— Сам часто недоумеваю — как? — Грубинский оторвался от окна, взгромоздился на стул, вздохнул. — Милый вы мой… это ж упряжь… и скачут одновременно тысячи… попробуй, вырвись из постромок, попытайся уйти в сторону… затопчут… даже не по злобе…
Снова заварил чай, снова принялся размешивать сахар, неожиданно, будто вспомнил что важное:
— Плохо дело… — Вынул из стопки несколько листков. — Вскрылись новые обстоятельства… — Сунул листки под нос Реброву. — Ваша подпись?
— Моя… — Ребров увидел свой росчерк на бумагах, которые никогда не подписывал.
— Плохо дело… — Грубинский воевал с горячим чаем; дул на воду, выуживал чаинки, целое действо разворачивалось на глазах Реброва. Главное, что плохо… вроде вы борец… человек с репутацией… незапятнанной… а вот из бумажек этих следует, что вы как все, хуже всех, даже каяться не желаете… Смотрели «Покаяние»? Класс! — Подполковник цокнул языком. — Но искусство искусством, а жизнь берет свое. Бумажки против вас… что делать будем?
— Это подделка. — Спокойствие с трудом давалось Реброву.
Подполковник улыбнулся:
— Это милый вы мой, даже не смешно… органы подделали?.. мы не ангелы… люди везде люди, но… подделки? — И неожиданно изгнав благодушие, отрывисто резанул, — подпись ваша?
— Моя, — подтвердил Ребров.
— А вы — трус! — Неожиданно зло заключил Грубинский. — Подпись — это серьезно. Это даже ваш адвокат признает. Кстати об адвокате… не слишком надейтесь… они хороши в борьбе с наговорами… при явном, так сказать, обвинительном уклоне… у нас с вами дело другое… я едва было не отпустил вас, и вдруг… эти бумаги…
— Фальшивые, — не утерпел Ребров.
— Вот и нет! — Подполковник повеселел, потряс бланком, отпечатанным типографски. — Заключение экспертов… не подкопаешься… ваша подпись…
— Разрешите взглянуть? — Ребров отодвинул подстаканник.
— Извольте! — С готовностью разложил подписанные Ребровым документы Грубинский.
Ребров внимательно перечитал отпечатанные на банковских бланках письма с его подписью:
— Впервые вижу!
— Естественно, — со смешком поддержал дознаватель, — и не ожидал другого, кто ж на себя покажет?..
Помолчали. Подполковник вновь предался чайной церемонии, подобрев на глазах:
— Вот что я вам скажу. Ребров… милый вы мой человек. Откуда эти бумаги? Начали копать… а почему? Вы дали повод — не отдаете важные документы, где-то припрятали, как ребенок, в самом деле… и мы вроде школяров, играем с вами в кошки-мышки… Верните документы, и дело с концом. Не отдадите… дальше копать станем — это ж машина! — и накопаем, не сомневайтесь. — Вздохнул и совсем по-родственному, по-отечески заключил. — Вам это нужно? Мне — нет!
Нажал кнопку. Вошел охранник. Ребров встал, готовясь покинуть кабинет. Следователь посмотрел на охранника, вдруг припомнил важное:
— Свободен… — и Реброву, — еще поговорим, садитесь.
Грубинский полистал толстый журнал, пересыпал чай из двух пачек в коробочку «Липтона», пояснил:
— Подмешиваю, чтоб продлить удовольствие…
— Разрешите… — начал Ребров, подполковник кивнул. — Скажите, у вас, наверное, целый отдел есть… печатает поддельные письма, фальшивые заключения, ставит любые подписи?