Лева сел на край диванчика.
Муза, не оборачиваясь, взяла его руку, положила на свой живот и снова всхлипнула.
Лева не знал, что ему теперь делать. Вот уже несколько месяцев он тайком ото всех трахался с Люсендрой – она сама его однажды позвала к себе домой и дала без лишних разговоров. Это она рассказал ему о походах Климса в психбольницу, где мать Люсендры работала старшей медсестрой. Люсендра была из тех девушек, которым цинизм заменял ум, хотя и дурой ее назвать было нельзя. Тайком ото всех она учила итальянский язык, чтобы поехать в Италию и встретиться там с великим Тинто Брассом. Лева был для нее спарринг-партнером – Люсендра отрабатывала с ним в постели приемы, которые могли пригодиться ей на съемочной площадке. Ей нравилась мягкость Левы, его жажда новых знаний и его нежный язык, которым он неутомимо исследовал укромные уголки ее тела. От нее Лева узнал о Фабрике и о Музе.
- Она – уклейка, - говорила Люсендра. – Безмозглая уклейка. Ей нравится быть жертвой. С ней нельзя распускать нюни. Ей нужен хозяин – она ему будет тапочки в зубах приносить. Типичная русская баба, которая до семидесяти остается четырнадцатилетней (Люсендра внимательно слушала Великую Пипу и любила иногда процитировать ее в подходящей компании).
Лева кивал, соглашался, но по-прежнему больше всего на свете хотел Музу, эту безмозглую уклейку.
Он сидел на краешке ее дивана и водил кончиками пальцев по ее бедру.
- Я красивая, Лева? – спросила Муза, не оборачиваясь.
- Конечно.
- А что у меня красивое? – Она легла на спину. – Конкретно что?
- Все.
- Что – все?
- Пальцы…
- Пальцы! – Она хихикнула. – Какие еще пальцы?
- На ногах…
В его романах главный герой - Капитан Сириус – не знал никаких проблем с женщинами. Он брал их одну за другой, чувствуя себя сборщиком налогом при исполнении служебных обязанностей. Капитан Сириус был твердым, решительным и немногословным человеком. Лева тоже был твердым и немногословным, но вот решительности ему сейчас как раз и не хватало.
Муза лежала рядом с ним, закинув руки за голову.
Два дня назад она сделала в салоне бразильскую эпиляцию – при помощи горячего воска удалила все волосы с лобка и около, испытав жгучую боль и отдав за это три тысячи рублей. Теперь ей, конечно, хотелось, чтобы кто-нибудь оценил ее гладкий лобок, приобретенный такой дорогой ценой. Вообще-то она сделала это для Климса, но он был занят два дня, а теперь, похоже, ему будет не до нее.
- А что еще? – спросила она.
- И на руках.
- На руках что?
- Пальцы.
- Пальцы… - Она со вздохом обняла его за шею, привлекал к себе и обхватила ломкими детскими ножками. – Можешь кончить в меня. Сегодня можно.
Той ночью Лева решил убить Климса. Нужно было придумать, как донести на Климса в милицию, чтобы никто не узнал имени доносчика. Лева не сомневался в том, что придумает, как это сделать. Был еще один способ – граната. В овраге у Кандауровского рынка два года назад Лева нашел гранату «Ф-1». В интернете он выяснил, что граната – боевая: учебно-имитационные окрашиваются в черный цвет с двумя белыми полосками, а та, которую он нашел в овраге, была окрашена в зеленый. Оставалось сделать из нее растяжку, а потом подсунуть Климсу. Лева был готов на все ради Музы, безмозглой уклейки, и той ночью он придумал, как убить Климса.
А Муза той ночью впервые испытала настоящее женское наслаждение. Лева лизал и сосал ее, как конфету, а трахались они так, словно были одним телом, а не сцепившимися у водопоя хищниками. Лева был моложе ее на четыре года, но зато он был на голову выше Климса. А значит, Муза могла смело гулять с ним под руку и надевать туфли на высоких каблуках, чего не могла себе позволить с коротышкой Климсом.
Крокодил не спрашивал, куда Климс навострился среди ночи. Он уважал Климса за ум. Года два назад в Жунгли приехали какие-то депутаты, Каминский и Фок, двое молодых мужчин в дорогих костюмах. Обычно Крокодил и Климс на такие встречи не ходили, но тогда они крепко выпили и решили послушать депутатов. Те ругали Путина, говорили о свободе и либерализме. Гена подремывал, а Климс слушал, поигрывая желваками. Наконец он не выдержал и громко спросил:
- А фамилия Каминский – какой национальности?
Депутаты переглянулись. В зале смеялись.
- Вы можете уточнить вопрос? – спросил Фок.
- Я вот русский, как Путин, - лениво сказал Климс. – А вы?
- А я не Путин, - ответил Каминский.
- Да это и видно, - сказал Климс. – Это за сто метров видно.
Зал хохотал. Встреча депутатов с народом была сорвана, зато народ повеселился. А Климс стал героем Жунглей.
- Ну ты писатель! – восхищался Гена. – А я и не понял, что они евреи.
- Пидорасы они, - сказал Климс. – Евреи умные, а эти – пидорасы.
До дома Люсендры было метров триста дворами. Они свернули за пожарную часть.
- А в церковь пойдете? – вдруг спросил Климс.
- На хера в церковь? - не понял Гена.
- Венчаться.
- Не знаю. Пойдем, наверное. Все ходят. Бабам нравится – красиво.
- Красиво, - Климс сплюнул. – Херня полная.
- Да ладно, - сказал Гена. – Люсь, тебе нравится в церкви?
- Нашли о чем сейчас…
- Тихо вы! – крикнул вдруг Климс, раскидывая руки в стороны. – Стоять!
Из-за поворота выплыл огромный черный джип. Влажно поблескивая и помигивая огоньками, он медленно проехал мимо застывшего с раскинутыми руками Климса и скрылся за углом.
- Пидоры черножопые, - беззлобно проговорила Люсендра. – По тротуарам ездят…
- Заткнись, блин! – с ненавистью сказал Климс. – Ну блин! Это же «Мерседес» джи эл четыреста пятьдесят, восемь цилиндров, четыре с половиной литра, триста сорок лошадей, мультируль, климат-контроль, круиз-контроль, эй-би-эс, и-би-ди, гур, джи-пи-эс, ви-ди-эс, брейк-ассист, сто двадцать штук баксов! – Он перевел дух. – У меня такой будет. У меня будет такой! – Он повернулся к Люсендре, лицо его перекосилось яростью и казалось обожженным, а глаза и рот – черными. – Сукой буду. Сукой буду! – закричал он навзрыд. – Сукой буду!
Люсендра обняла Климса за плечи, он ее оттолкнул, она взяла его за руку, он зарычал, вырвался и быстро пошел вперед.
- Тащусь я с этого парня, - сказал Крокодил Гена. – Он за машину убьет кого-нибудь.
- Не за машину, - сказала Люсендра. – Совсем не за машину.
Климс шел один, подавшись вперед всем своим хищным телом, играя желваками, сплевывая и мыча. Он не смотрел по сторонам. Он вообще ничего не видел. Он не хотел видеть никого и ничего. Тело его вибрировало от едва сдерживаемой злобы, оно пылало лиловой яростью, но он не чувствовал своего тела. Он зашел в ночной магазин, купил сотку и выпил не отрываясь. Ему показалось, что он выпил не водки, а нашатырного спирта. В горле бурлило и горело. Зарычал, сплюнул, двинулся через двор, сунув руки в карманы, ничего не замечая и сплевывая, сплевывая, сплевывая.
- Да хер с ним, - сказал Гена, провожая Климса взглядом. – Пусть остынет.
- Боюсь я его, - сказала Люсендра, беря Крокодила под руку. – Убьет он кого-нибудь.
- Да ладно, - успокоил ее Гена. – Это у него все из-за матери.
- Значит, мать убьет.
- Я бы тоже такую убил.
- Какие вы, мужики, безжалостные…
Они поднялись в квартиру на втором этаже.
Люсендра жила с отцом. После смерти жены он редко ночевал дома, и это Люсендру устраивало.
- Выпить надо, - сказал Гена, плюхаясь на широкий диван в гостиной.
Люсендра принесла бутылку и стаканы. Они выпили.
- Ты мне скажи… только честно… - Крокодил сделал паузу. – Камелия у вас там на Фабрике работает, нет? Только честно, Люська…
- Ну ни хера себе! – Люсендра хохотнула. – Нет, конечно.
- Врешь?
- У тех, кто врет, язык черный, - сказала она и высунула язык. – А у меня какой?
- Блядский, - Гена захохотал. – Наливай ещё!
Люсендра с облегчением вздохнула и налила.
Люсендра не скрывала, что подрабатывает на Фабрике, но про других помалкивала. Она встречала на Фабрике Камелию, которая несколько раз снималась в групповухах, а однажды даже в сцене с собакой, но рассказывать об этом Крокодилу, конечно же, не собиралась.
- Платят-то хоть по-божески? – спросил Гена.
- Говно платят, - сказала Люсендра. – Хозяин говорит: если вам мало, хохлушек найму – они тупые, красивые и дешевые. Недавно троих из Донецка привез…
- А Донецк разве не у нас?
- На Украине.
- Надо же… - Гена выпил. – На хера хохлам Донецк?
- Из-за них и платят копейки. Они готовы клей глотать, лишь бы здесь работать.
- Какой еще клей?
- У нас в кино вместо спермы – клей. У наших мужиков сперма херовая, на экране не смотрится, вот и варят клей. Столярный клей. Хозяин говорит, что это из-за соевой колбасы. Кто есть колбасу, у того сперма для кино не годится.
Крокодил помолчал.
- На хера тебе это, Люсь?
Люсендра вздохнула.
- Хочу в кино работать. А порнуха, хоть и порнуха, а все равно кино. Камера, свет, грим… Там весело. Искусство. Не хочу я здесь подыхать, Ген. Лучше на Фабрике, чем здесь, с этими. – Она встрепенулась и сделала вид, будто хочет ударит его. – Вот с тобой – хоть на край света, Крокодил, да ты ведь замуж не зовешь…
- Погоди-ка. - Гена порылся в карманах, протянул Люсендре пачку денег. – На вот.
- Это еще зачем? Господи, Крокодил, здесь же одни тыщи…
- Бери, бери…
- Охренеть не жить! – Люсендра была растрогана. – Ген, давай я тебе отсосу за это, что ли…
- Эх, Люська, - сказал Гена, - какая же у тебя жизнь темная… - Темная и дикая…
Климс добрался до психбольницы минут за пятнадцать. Спрятав мотоцикл за кочегаркой, он пересек двор и остановился под вторым от крыльца окном.
Когда-то его мать работала в больнице медсестрой и он часто здесь бывал. Однажды мать сказала: «В зоопарке можно работать, но не жить» - и уволилась. С той поры здесь ничего не изменилось. Приземистые кирпичные дома с окнами, слезившимися черной мглой, по-прежнему производили гнетущее впечатление. С утра до вечера персонал боролся с неисправностями водопровода, канализации, отопления, но все равно пациенты, ходившие по больнице в одних носках, тащили за собой из туалета мокрые следы: война в туалете иногда поднималась выше щиколоток. Зимой больных сбивали в кучи, собирая в те палата, где работало отопление. Лежали здесь в основном алкоголики и бомжи. Осенью они стекались сюда, чтобы пережить морозы. По вечерам они вылезали в окна, чтобы раздобыть выпивку, а ночью устраивали попойки с дежурными медсестрами, которые потом сами лечились от белой горячки, - их помещали на втором этаже, в женском отделении. Весной врачи и медсестры выгоняли пациентов на сельхозработы: алкоголики копали сестринские огороды, чинили крыши, получая за это еду и выпивку. Они мастерили из кирпичей и нихромовой проволоки примитивные электроплитки, на которых варили картошку в палатах. Из-за этих плиток то и дело вспыхивали пожары.