Тэхён проходил мимо красных колонн, но резко остановился, услышав кошмарный вопль. Он огляделся и увидел одну фигуру, нависшую над другой. Шёлковые одежды вана вздымались алым облаком, пока он колотил неподвижного мужчину, и эмблема дракона на его спине блестела золотом в свете фонарей.
– Почему ты её не спас?! – ревел Ёнсан-гун. – Как придворный врач позволил ей умереть?!
Ван обнажил меч, и перепуганная прислуга мгновенно скрылась в павильонах. Тэхён отвернулся и весь сжался, когда влажные звуки смерти пронзили ночь. Лезвие вошло в плоть, и вопли сменились хрипом. Сколько людей умерло в этих стенах, и до сих пор сердце Тэхёна сжималось от горького потрясения.
– Б-братишка…
Кровь застыла в жилах Тэхёна. Он хотел бежать, но ударился спиной о стену, и ван настиг его в мгновение ока.
Ёнсан-гун обхватил щёки Тэхёна горячими от крови руками.
– Госпожа Сынпхён мертва, братишка.
– Ваше величество… – прошептал Тэхён срывающимся от страха голосом. – Она же была в полном здравии…
– Госпожа Сынпхён была мне как мать, и теперь она мертва… – пробормотал Ёнсан-гун, дрожа как лист на осеннем ветру. – Говорят, это самоубийство, но зачем ей накладывать на себя руки? Лишь этим утром я своими глазами видел её прелестное лицо и сказал, что даже в пятьдесят она поражает меня своей красотой. Должно быть, её отравили.
– Отравили?
– Придворный врач нашёл подозрительный осадок на дне её пиалы из-под чая, – объяснил Ёнсан-гун и крикнул, обернувшись: – Евнух Мун!
Бледный, хрупкий слуга выскочил из павильона весь в поту.
– Где следователь Ку? – прорычал ван. – Найди его и прикажи прийти ко мне немедленно. Я повелеваю расследовать её смерть. Я разорву убийцу своими руками!
Он побрёл прочь во мраке, и евнух поспешил за ним, спотыкаясь на ходу. Тэхён застыл у стены и ещё долго так стоял, пока чужая кровь стекала с его лица на шею.
– Ваше высочество?
Он вздрогнул и посмотрел на девушку, которая выглядывала из-за колонны. Это была Чию, служанка мусури, то есть самого низкого положения. Тэхён время от времени отправлял её по тайным поручениям во дворце и в обмен щедро платил, чтобы она могла ухаживать за больной матерью.
– Ваше высочество!
Ноги его не слушались.
Девочка огляделась и подбежала к нему, словно мышка.
– Я хотела раньше вам сказать… – пропищала она.
Листья за ними зашуршали, и служанка вздрогнула. С ветви вспорхнула птица и улетела, хлопая крыльями. Тогда Чию продолжила:
– Сестра придворного стражника Мин Хёкчжина обратилась ко мне со странной просьбой.
Тэхён не находил в себе сил ничего сказать. Он молча достал из кармана носовой платок и стал тереть щёки, пока те не заныли.
– Она п-попросила передать её брату, чтобы он нашёл и отправил ей лекарство, а иначе её накажут за п-предательство. Я его предупредила, что приносить во дворец лекарства запрещено, но он всё равно послушался сестру. Я подумала, вам стоит об этом знать.
– Какое мне до этого дело? – грубо спросил Тэхён.
– Т-такое, что… – Чию быстро заморгала и снова огляделась. – Придворная дама Сонхи приказала своему брату раздобыть волчий корень для госпожи Сынпхён, а теперь госпожа Сынпхён мертва…
Ужас сковал сердце Тэхёна. Волчий корень – растение с маленькими фиолетовыми цветками, которые способны как исцелять, так и убивать. Если правильно их приготовить, они снимают боль… но в руках того, кто желает избавиться от жертвы, не оставив следов, волчий корень становится смертельным ядом.
Во что же ввязался Хёкчжин?
9Исыль
Пять дней я пролежала в постели, и за мной ухаживали, как за больной императрицей. Из столицы приехал опытный врач с помощницей, и они показали Юль, как обрабатывать мою рану. Юль каждый день её прочищала, накладывала свежую повязку, и мне пришлось признать, что хозяйка не лукавила: она и впрямь относилась к постояльцам как к родным. Благодаря её заботе я постепенно шла на поправку.
На шестой день Юль разбудила меня на заре, в час, когда воздух ещё влажный от росы, и её капли сверкают на листьях растений.
– Ты достаточно отдохнула, – бодро произнесла Юль. – Пора зарабатывать на проживание.
Мы взяли плетёные корзины и тяпки с короткими ручками и отправились вверх по холму, поросшему деревьями. Голова у меня кружилась, я тяжело дышала, а Юль весело шагала, распевая во весь голос народную песню. Мы добрались до места и принялись за работу. Юль продолжала петь, пока мы сдирали кору с деревьев и выкапывали корни полыни.
– Для чего это? – спросила я.
– Чхогын мокпи, – ответила Юль, что означало «корни и кора». – Наша грубая и жалкая пища. Она едва поддерживает жизнь, но ячменя в запасах почти не осталось, а новый ещё не поспел.
Острая тяпка вонзилась в землю, и комья разлетелись в стороны. Я выдернула жёсткий корень и увидела, что под ногти забилась грязь.
– Обычно я готовлю из того, что предлагают путники в обмен на проживание, – стала рассказывать Юль, вытирая пот со лба. На коже остались коричневые полосы. – Но дорогу перекрыли из-за охотничьих угодий, и теперь здесь мало кто ходит. Да и нет ни у кого чем торговаться. Налоги слишком высоки, у людей ничего не остаётся. Рисовые поля ван забрал себе, и народ больше не может ими пользоваться. Мы пробовали собирать дикие травы, но ван услышал об их питательных свойствах и лишил нас даже этого. Вот и приходится обходиться горькими дарами земли, пока не пополним запасы ячменя.
Она бросила пучок ярко-зелёной травы в корзину и вздохнула.
– От них болит и засоряется желудок.
– Зато мы не умрём, – прошептала я.
Работа была тяжёлая, и плечи у меня отчаянно ныли. Всё же я трудилась, не отрываясь ни на секунду, поскольку мучительный труд позволял хоть ненадолго забыть о пустом взгляде сестры. Однако другие воспоминания нагнали меня, схватили в свои лапы и утащили далеко в прошлое.
Мне четыре, я вдыхаю яркие лучи солнца, а Суён раскачивает меня на качелях, привязанных к крепкой ветви дерева. Наш звонкий смех пронизывает летний воздух.
Мне десять, и мы с сестрой отдаляемся друг от друга, но она всегда оставляет для меня последнее медовое печенье.
Мне пятнадцать, и сестра зажимает мои уши ладонями, чтобы я не слышала крики родителей.
Несколько месяцев назад мне исполнилось семнадцать. Все дни я проводила дома за вышивкой и жалобами на то, что в деревне нет достойных женихов. У меня даже не было сомнений, что брак – единственный способ исправить наше положение. Я постоянно обрабатывала ногти пастой из мятых цветов бальзамина и наотрез отказывалась марать руки тяжёлой работой. Мне следовало помогать сестре стирать наше окровавленное нижнее бельё каждый месяц, но и от этой обязанности я увиливала. Дрожащая и замёрзшая, она возвращалась с улицы, где вешала чистое бельё сушиться, чтобы затем снять его ещё до рассвета…
От одних воспоминаний мне хотелось содрать с себя кожу.
Я взглянула на Юль. Без парика и алой краски на губах, без толстого слоя пудры на лице она выглядела совершенно иначе. Уже не пожирающей печень лисой кумихо, а девушкой моего возраста, с которой я вполне могла подружиться.
– У тебя есть братья или сёстры? – спросила я.
– Был младший брат, – ответила она, не отвлекаясь от работы. – Всего на год младше меня.
Был.
– Мы жили в той части провинции Кёнгидо, где теперь охотничьи угодья.
– Значит, вас оттуда прогнали?
– Да, но мне перешла гостиница моей тёти, и я думала, что худшее позади… Однако это вечное заблуждение, правда? – произнесла Юль столь жизнерадостно, что мне стало не по себе. – На тех землях осталась могила нашей мамы, и брат вернулся туда, чтобы достать кости и похоронить рядом с нашим новым домом. Но обратно он уже не пришёл. Как и мой отец, который отправился его искать. Скорее всего, их обоих поймали и казнили.
Она вонзила в землю тяпку, в этот момент похожую на смертельное оружие, и издала сухой смешок.
– По крайней мере, больше никто мне не докучает. Они всё уговаривали меня выйти замуж, аж уши от них болели.
Юль улыбалась, но голос у неё дрожал.
– Каждое утро, помахивая палочками для еды, говорили… говорили, что не хотят, чтобы я осталась в мире совсем одна. Но я не одна. Со мной всегда кто-то есть. У меня гостиница. Дядя Вонсик.
Я молча наблюдала за ней, наполняя свою корзину. Её улыбка выглядела уже не такой яркой, а скорее натянутой и поблекшей.
– Эй!
Она легонько меня толкнула и, когда я оглянулась, показала сорванный цветок.
– Это жимолость. Можно выпить её нектар, вот так.
Юль приложила жёлтый бутон к губам и всосала его соки. Раньше я бы отмахнулась от цветка, полная отвращения, но меня терзал голод, и вся еда, что ждала меня в будущем, обещала быть горькой. Я сорвала жимолость и последовала примеру Юль. По языку расплылся сладкий цветочный вкус, и на сердце стало чуть легче.
– Я в детстве ими лакомилась, – сказала Юль. – Мы с братом всё лето собирали цветы жимолости и каждый день пили их нектар, чтобы утолить голод.
У моих ног лежало уже около дюжины цветков, и я потянулась за следующим, облизнув губы.
– Порой, – сказала Юль, срывая ещё парочку и бросая в мою корзину, – сладость радует душу.
Я помогла Юль приготовить еду для постояльцев «Красного фонаря». Всего их было десять: молодая мать с тремя детьми, старый солдат, везде носивший с собой доску для чанги, бедный, но заносчивый учёный и ещё несколько человек, включая меня. Гости болтали и спорили между собой, как одна большая, но не самая дружная семья. Я молча за ними наблюдала, жуя сваренные на пару корни с корой и представляя, будто ем нечто совершенно другое. Стараясь не обращать внимание на жёсткие волокна и горький вкус, я вызывала в памяти нежные облака белого риса в насыщенном костном бульоне, острые и хрустящие маринованные овощи, сладкое травяное желе, тающее во рту. Но в конце концов воображение меня подвело, и я решила отвлечься от грубой пищи на разговор в другом углу двора.