Ёнхо ухмыльнулся, целясь в Тэхёна, едва стоявшего на ногах.
– Не будет пощады никому из семьи павшего вана. Да отравят его наложниц и сыновей, да сразят всех братьев, что закрывали глаза на его грехи. Вся знать, все чиновники будут наказаны за бездействие…
Нас окружила белая дымка.
Я схватила Тэхёна за руку и толкнула в сторону в ту же минуту, когда по воздуху громко просвистела стрела. Я бросилась к нему и увидела, как он лежит на земле, весь в крови.
– Исыль, – прохрипел он.
Ёнхо искал в тумане меч, но я уже сжимала в ладонях его холодную рукоять.
Ёнхо замер, но едва успел развернуться ко мне, как я вонзила лезвие ему в спину, со всей силы, разрезая кости и сухожилия. Повисла долгая тишина. Меч дрожал в моих руках, застрявший в грудной клетке убийцы. Тот покачнулся и издал оглушительный вопль. Рукоять выскользнула у меня из пальцев. Ёнхо поднялся на ноги и вытащил меч из раны. Меня бросило в холодный пот, и я отшатнулась. Сверкнул металл, ища моей крови, но мне удалось отскочить в сторону. Я врезалась плечом в дерево, крутанулась на месте и тут же споткнулась о корень. От паники всё мутилось перед глазами.
Я попыталась отползти по земле, но Ёнхо снова занёс надо мной…
Из тумана проступила мужская рука и схватила его за горло. А затем всё исчезло, растворилось в белой дымке.
Я сидела на земле, окаменев от потрясения. Два силуэта сошлись в схватке, давя, удушая, сопротивляясь. И снова тишина. Я поднялась и побрела по бескрайней белизне, словно в страшном сне, вытянув перед собой руки, ища знакомое тепло.
– Тэхён? – позвала я, но мне ответил лишь шум реки.
Колени подкосились, и я снова упала на землю. Не в силах встать, я подползла к краю обрыва по кровавому следу. Внизу бурлили тёмные воды.
Моё сердце замерло. Тэхён стоял рядом всего пару минут назад. Держал меня за руку. Шептал моё имя.
А теперь его больше нет.
42Тэхён43Исыль
Всю ночь до рассвета я бродила по берегу, всматриваясь в каждую тень, в каждый камень, напрягая глаза. Утренняя роса липла к коже.
Он жив. Он обязан был выжить.
В панике я держалась лишь за эту мысль. Разве он мог умереть? После того, как нить его жизни столь плотно переплелась с моей?
Пожалуйста, лишь бы он выжил…
Тёмный силуэт всплыл на поверхность воды. У меня перехватило дыхание.
– Тэхён!
Я бросилась вниз по склону, спотыкаясь на ходу, и нырнула в воду. Я обвила руками своего возлюбленного, вспоминая о том, как он возвышался надо мной в книжной лавке, как его ладонь ложилась на мою талию, как он шептал моё имя, Исыль, Исыль…
Меня схватили за ворот чогори и потянули к берегу.
– Ты с ума сошла?! – кричала Юль.
Она вместе с Суён вытащила меня из воды, и я поняла, что сжимаю в объятиях путаницу пустых рыболовных сетей.
Я впилась ногтями в плотную бечеву и покачала головой, не в силах стерпеть боль, разрывающую мне сердце. Он пропал, и его больше нет. Мне не хотелось, нет, я не могла в это поверить, не могла даже помыслить… Не смела произнести это вслух.
Мой Тэхён. Мёртв.
44Исыль
Мимолётность жизни… Я бесконечно прокручивала в голове то, что сказал мне однажды Вонсик. Смертные живы лишь мгновенье, но наша любовь связана вечностью.
Я не могла знать наверняка, что такое любовь, но на второй месяц воспоминания о Тэхёне представлялись мне потрёпанной книгой. Корешок помят, страницы влажные от слёз. Рассказ невыносимо печальный, но ты перечитываешь его без конца, отчаянно пытаясь сохранить в памяти. Я хваталась за каждую крупицу наших совместных минут, боясь, что, забыв о Тэхёне, я предам его, оставив навсегда в холодной могиле реки.
Поэтому держалась за его призрак.
В конце долгого дня, уставшая после ухода за сестрой, которой становилось то лучше, то хуже, я обращалась к воспоминаниям о Тэхёне. Однажды утром мы получили письмо от бабушки; она не могла больше нас принять, боясь, что скажут другие жители деревни. В тот день Суён чувствовала себя особенно несчастной. Ни мне, ни ей некуда было пойти, кроме как в заброшенную хижину в горах, ту самую, в которой я скрывалась перед восстанием. И если бы не Юль, моя сестра, возможно, навсегда погрузилась бы в пучины отчаяния.
Жизнь обычных жителей страны вовсе не улучшилась после государственного переворота. Они пострадали от роскошных наград, обещанных чиновникам, поддержавшим новую власть. Их земли раздавали как подарки. Налоги для знати отменили, и это бремя полностью легло на народ. По стране начали подниматься как небольшие, так и крупные восстания разгневанных земледельцев и обделённых чиновников.
Сильнее всего меня терзали мысли о женщинах, похищенных Ёнсан-гуном. Их распределили между лидерами восстания и солдатами, охранявшими границы, словно праздничные сладости жадным до угощения детям. Больше всех наложниц забрал вовсе не Опарыш, а заместитель командира Пак и построил отдельное поместье, чтобы поселить их там, вдали от чужих глаз.
Мне больно было думать о стране, поэтому я сосредоточилась на уходе за сестрой. Разминала цветы бальзамина и покрывала её ногти целебной пастой.
– Сегодня утром заходила Юль, – тихо произнесла Суён, держа руки перед собой. – Она сказала, что бывший ван почил.
Я подняла взгляд. Всё утро я провела за сбором трав и разминулась с Юль.
– Как он погиб? Его отравили? Зарезали? Задушили?
Суён тяжело вздохнула.
– Попытки убийства были, но их все отразили ещё верные Ёнсан-гуну солдаты, которые его охраняли. Он… умер естественной смертью. От болезни.
Я прикусила губу, оцепенев от разочарования.
– Ван Чинсон-тэгун[7] не казнил тирана, несмотря на все его злодеяния, а теперь ему позволили мирно умереть от болезни? – прошипела я дрожащим голосом. – Где же наказание? На месте вана я бы четвертовала…
– Ёнсан-гун тоже раньше был ваном, и многие остались преданы ему, – напомнил Ворон, державший дозор у входа в хижину. Он сам вызвался оберегать мою сестру и загораживал её от Опарыша подобно горе. – В нашей стране просто не принято убивать тех, кто был однажды избран небесами.
Горькое разочарование сдавило мне горло болезненной петлёй. Я попыталась его сбросить. Наше государство едва ли не лежит в руинах, но я бессильна это изменить. Зато могу заботиться о сестре, бережно заворачивать её пальцы в мягкие листья, красить ей ногти в бодрый оранжевый оттенок.
Я надеялась, что мамина примета верна, и, если цвет сохранится надолго, к первому снегу Суён обретёт настоящую любовь. Ведь я искренне желала сестре счастья и мечтала снова увидеть, как сияют её глаза.
– Потом я обработаю твои ногти, – прошептала Суён.
Боль скрутила мне сердце.
– Не стоит, – произнесла я, замерев, и выдавила из себя слабую улыбку. – Правда, не стоит.
С моих ногтей краска сойдёт слишком быстро, задолго до первого снега.
Меня не ждёт истинная любовь. Я уже нашла её, но не успела оглянуться, как потеряла.
45И-С-Ссыль
Опарыш умер ранней весной. Его нашли мёртвым в луже собственной крови. Вероятно, убийство заказали те же недовольные чиновники, которые пытались устранить заместителя командира Пака и других лидеров восстания с их постов. Новость о кончине Опарыша снизошла на нас с Суён лучом света.
Мы смогли вернуться в «Красный фонарь» и снова встретиться с другими бывшими наложницами. Суён тут же расцвела в окружении подруг, и ей было в радость трудиться в гостинице вместе со всеми.
Работы было много, и она отвлекала от лишних мыслей. Каждый день появлялись новые постояльцы, и я даже не замечала, как времена года сменяют друг друга. Казалось, только вчера зелёные ростки пробивались сквозь снег, а теперь с ветвей сливы, порхая в воздухе, падали лепестки цветов. Не успела я и глазом моргнуть, как ветер принёс красные листья, и сколько бы я ни подметала, ими был укрыт весь двор гостиницы, а девушки начали жаловаться на сильную прохладу.
Больше всего мы страшились предстоящего праздника Чхусок. На него все отправятся проводить время с семьёй, вместе готовить и пировать в честь осеннего урожая. У нас же больше не было семей.
– Почему в гостинице атмосфера как на похоронах? – спросила Юль, собрав поникших работниц во дворе. Она помахивала черпаком для супа, будто мечом. – Дядя Вонсик однажды мне сказал, что жизнь всегда была и будет горькой и полной одиночества, но чтобы это перенести, мы должны поддерживать друг друга. Пускай вы лишились прежнего дома, у вас появился новый, и мы отметим осенний урожай не хуже остальных!
Она предложила идею, которая всех привела в восторг: состряпать роскошный пир только на нас на всех.
Мы вложили всё, что у нас было, в подготовку к празднику: каждую монету, каждое тёплое воспоминание, каждую каплю тоски по родным. Мы смеялись и плакали, пока лепили рисовые пирожки-полумесяцы, наполненные пастой из красной фасоли, и готовили их на пару. К утру праздника перед нами на столе пестрели щедрые домашние угощения. Миски пушистого белого риса, варёная рыба, суп из редиса, кимчи и жареный картофель, маринованные огурцы, украшенные тонко нарезанным имбирём.
Мы уселись на свои места, как благородные гостьи, и лакомились вкусной едой, наполняя до краёв и желудок, и душу.
Я зашла на тёмную кухню с двумя подносами, нагруженными посудой. С моего лица не сходила улыбка, настроение у меня было приподнятое как никогда, щёки ещё ныли от смеха.
– Это всё, Чонби.
Чонби села на корточки перед ванночкой с грязной водой, в которой мыла посуду.
– Ставь сюда, – сказала она и громко зевнула. – О боги, глаза сами закрываются. Остальное почищу на рассвете. И ты иди отдыхай, – сонно добавила она, поднимаясь на ноги.
Я вышла вслед за ней, массируя уставшие руки, и задержалась на крыльце. Круглые фонари освещали полночь. На деревянной платформе, свернувшись в клубочек, дремали под звёздами наши подруги. Хотя бы на один день на их лицах разгладились морщины печали. Я на цыпочках обошла Суён и Юль, которые о чём-то шептались и тихонько хихикали.