– Так и быть, разбегайтесь и отдыхайте до понедельника. Ответственность мы берем на себя.
"Актеры" громким шепотом сказали "ура" и дунули по домам.
Когда Журка вернулся из школы, дома никого не было. Мама, несмотря на субботу, ушла в машбюро: ее попросили перепечатать срочную работу. Отец, видимо, был в поликлинике.
День стоял совсем летний, жаркий, воздух в комнатах перегрелся. Журка с наслаждением распахнул все окна, вытащил из холодильника бутылку молока, глотнул из горлышка (вот мама-то не видит!), смочил в ванной нажаренную солнцем макушку и начал торопливо переодеваться: они с Горькой договорились пойти на двенадцать тридцать в кино.
Кто-то нерешительно, сбивчиво позвонил. Явно не Горька. Журка торопливо заправил в шорты подол желтой рубашки (мама ее уже починила) и открыл дверь.
За дверью стояли незнакомые люди: пожилая, почти старая женщина и темноволосый мальчишка с сумрачными глазами волчонка. Сразу, в одну секунду, Журка ощутил, что веет от них какой-то бедой. Женщина, переминаясь, проговорила:
– Ты, мальчик, извини… Журавин здесь живет?
– Да, это я, – почти с испугом сказал Журка. – То есть мы все Журавины. А что?
– Значит, папа твой… – пробормотала женщина. И вдруг дернула мальчика за плечо: – Вот, привела, чтоб прощения просил! За камень за свой дурацкий! Он ведь бросил-то! Теперь, если папа твой не простит, совсем худо…
Плечо у мальчишки мотнулось, и он опустил голову.
Журка смотрел на него и на женщину с удивлением и растерянностью.
Неужели этот парнишка в самом деле бросил камень? И зачем они пришли?
– У, паразит, – жалобно сказала женщина мальчику, а у Журки заискивающе спросила:
– Папочка-то дома?
Журка внутри себя застонал от мучительной неловкости и хмуро сказал:
– Нет. Наверно, он на перевязке…
– Вот беда опять. Что же делать-то?..
– Ну, вы проходите, – пробормотал Журка. – Он скоро придет.
– Да чего же проходить-то, если… – начала растерянно женщина и как-то машинально шагнула в прихожую. Дернула мальчика за собой. Он худыми, какими-то ломкими ногами переступил порог и опять замер, не поднимая головы.
В полутемной прихожей не было окон, и Журка включил яркую лампочку. Женщина растерянно мигнула. Журка увидел ее тоскливые, беспомощные глаза, дряблые щеки, маленький жалобный подбородок и понял вдруг, что это лицо ему знакомо. Но откуда и почему, не вспомнил. Они встретились глазами, и Журка торопливо перевел взгляд на мальчишку.
Тот казался чуть младше Журки. По виду – класса из четвертого. Тощий, с большими ушами, торчащими из-под прямых черных прядок. Волосы упали вперед, лица не разглядеть. Он был в новых сандалетках, голубых носочках, в летнем синем костюмчике с олимпийскими колечками на кармашке. Новый этот костюмчик сидел на мальчишке неловко и твердо, торчал острыми углами – как спичечный коробок, наткнутый косо на длинную лучинку. Кое-где на жесткой материи заметны были слежавшиеся складки. И Журка вдруг догадался, что в эту нарядную, поспешно купленную одежду мальчишку засунули специально: чтобы он казался более приличным, более воспитанным. Даже более маленьким. Это, мол, не хулиган, а ребенок, который случайно совершил нехороший поступок.
Волчонка одели в костюмчик смирного зайчика. Журка снисходительно усмехнулся этой мысли, но злости к "волчонку" не почувствовал. Появилась только какая-то смесь обиды и пренебрежительной жалости. И еще болезненное любопытство: каково ему сейчас?
Журка представил себя на месте "волчонка" и зябко шевельнул плечами: лучше не думать про такое…
– Вы заходите, – стесненно сказал он. – Посидите…
– Да чего ж… – опять проговорила женщина, однако нагнулась, чтобы расстегнуть туфли.
– Не надо, – поспешно остановил ее Журка. – Что у нас, музей, что ли… Вы идите в комнату и садитесь. Папа скоро…
В комнате он отодвинул от стола два стула. Женщина села, опустила с головы на плечи косынку, разгладила на коленях слишком яркое цветастое платье. Вздохнула. Мальчик не сел. Встал рядом с ней, сбоку от стула. Все такой же: с опущенной головой и неподвижный. Только пальцы его суетливо мяли и дергали края штанишек. Женщина сильно хлопнула его по руке. Потом громко, будто здесь было много людей, проговорила:
– Родила его на свою голову! На старости-то лет! Маюсь вот теперь… У мальчика тоже проси прощения, бандит! Ты ведь и его мог прибить!
"Волчонок" быстро облизал губы, приоткрыл рот, судорожно глянул из-под волос на Журку. У него были какие-то ощетинившиеся и в то же время умоляющие глаза.
– Не надо у меня ничего просить! – почти крикнул Журка. – Вы… посидите. А я пойду. У меня уроки…
Он ушел в свою комнату, сел к секретеру, открыл первую попавшуюся книжку – учебник истории. Посидел над ним, не зная, что делать. Подумал: "Хоть бы скорее папа пришел…" Потом не выдержал, оглянулся.
В открытую дверь женщину не было видно – только краешек стула с цветастым платьем. А мальчишка был виден весь. И они опять встретились глазами.
Это был взгляд чуточку дольше, чем первый. И Журка почувствовал, как страшно, мучительно стыдно и тоскливо сейчас "волчонку".
"Если бы знал, ни за что бы, небось, не кинул", – подумал про него Журка.
А зачем кидал?
В самом деле, зачем?
Что его толкнуло схватить булыжник и швырнуть в стекло летящей машины? Ведь ни Журка, ни отец никогда-никогда и ничего-ничего не сделали ему плохого.
Зачем?
Да, это, оказывается, был главный вопрос. Он сразу же засел в Журке твердым колючим кубиком.
Если бы понять: почему был брошен камень? Журке теперь казалось, что жить тогда стало бы проще и легче. Может быть, мальчишка не так уж виноват? И Журка однажды схватил кусок щебня и хотел швырнуть в машину. Правда, вслед, а не навстречу, но мог бы и навстречу. От жгучей боли, от обиды, от злости на весь мир. Что он тогда понимал?
Люди, которые мчались в том "Запорожце", наверняка не хотели обрызгать Журку. Наверно, и не заметили его. Может быть, спешили по важному делу. Но в тот яростный миг Журка считал себя правым. Это хоть как-то можно понять.
А "волчонок"? Может, и с ним было что-то похожее? Журка опять уткнулся в учебник, не видя ни букв, ни картинок. И тут услыхал:
– Мальчик… Наверно, мы потом придем, попозже. Нехорошо так сидеть-то… Мы пока по магазинам походим, а через часик опять зайдем…
Журка вышел в большую комнату.
– Ну… как хотите. Я скажу папе…
– Ты уж скажи, а мы придем еще раз… Вот не простит тебя его папа, в колонию попадешь, дурак, или в школу специальную… Пошли давай! – Она сильно дернула сына.
– Постойте, – неожиданно для себя сказал Журка. – Вы его оставьте… Здесь оставьте.
– А… как? Зачем? – растерялась она.
– Идите в магазины, а он пока пускай здесь… Папа придет, они и поговорят.
– Без меня?
– Ну, не вы же камень кидали, – чуть усмехнулся Журка. – Он кидал, он пусть и отвечает.
– Да что он скажет-то? Одно знает: в пол упрется глазищами – и ни гу-гу.
– Ну, ничего. Может, не упрется…
– А будет папа с ним с одним-то разговаривать?
– Будет. Даже лучше, если с одним, – схитрил Журка. – А то скажет: мама пришла заступаться…
Мать взглянула на мальчика.
– Оставайся, я через час приду…. Да проси прощения как следует! Слышишь?
– Слышу, – как неживой, прошептал "волчонок". Это было первое, что он сказал здесь.
Журка запер за матерью мальчишки дверь и вернулся в комнату. "Волчонок" все так же понуро стоял у опустевшего стула.
– Сядь, – насупленно сказал Журка.
Тот сразу сел – будто ноги подломились. Сдвинул коленки. Вцепился в них пальцами с мелкими бородавками и грязными ногтями. Стал смотреть перед собой. И Журка увидел, что это вовсе не волчонок, а мальчишка, совсем сломленный бедой. Беспомощный и покорный.
Журка ощутил полную власть над этим пацаненком. Его можно было поставить на колени, можно было отлупить, и он бы не стал сопротивляться. На миг такое всесилие сладко обрадовало Журку. Но если один всесилен – другой полностью беспомощен. А ужас такой беспомощности Журка когда-то сам испытал. Он вздрогнул. Нет, не хотел он для этого мальчишки ни боли, ни унижения. Он только хотел понять…
– Знаешь, зачем я тебя оставил? – спросил Журка.
Мальчик отрицательно мотнул головой.
– А ты подумай! – с прорвавшейся злостью крикнул Журка.
Мальчик помолчал и спросил совсем тихо:
– Бить?
Журку опять передернуло – от стыда и обиды.
– Ну на кой черт мне тебя бить? – резко проговорил он. – Мне только надо знать: зачем ты кидал камень в машину? Скажи!
Мальчик повернул голову и посмотрел на Журку – более долго, чем раньше. У него были очень темные глаза, а вокруг них лежала тень. Может быть, это от природы, а может быть, от какой-то болезни. Или от долгих слез. Глаза смотрели издалека, из тоскливой глубины.
– Я не знаю… – прошептал мальчик, и Журка заметил, как под его жесткой, стоящей коробом рубашкой беспомощно шевельнулось плечо.
– Что ты не знаешь?
Мальчик так стиснул коленки, что побелели ногти. Но он не отвел глаз и повторил более громко, с усталостью и отчаянием:
– Ну, я правда не знаю. Все спрашивают: "Почему, почему?" – а я кинул, и все… Просто…
У него оказался неожиданный голос, вовсе не подходящий для такого мальчишки. Низковатый, с хрипотцой, будто от легкой простуды. Таким голосом говорил бы, наверно, плюшевый медвежонок, если бы научился человечьему языку…
Задребезжал в прихожей звонок. "Папа" – решил Журка, но не обрадовался. Ему хотелось окончить разговор один на один.
Пришел не отец, а Горька. А Журка совсем забыл, что они договорились насчет кино!
– Идем? – спросил Горька.
Журка сказал, поморщившись:
– Не могу я сейчас. Тут у меня сидит один… "Диверсанта" привели, который в машину камень пустил.
– Да ну-у?! – удивился и, кажется, обрадовался Горька. – Можно посмотреть?
Не дожидаясь ответа, он шагнул в комнату и весело уставился на мальчика.