Он, Таран, идет первым. Точнее, в числе первых. Идет, чтобы вместе с разведчиками зацепиться за правый берег и дать связь левому. Он тянет ее за собой, «нитку», — битый, чиненый телефонный кабель, тянет и травит, как перемет без крючков.
Их заметили. Завыли мины, бодая и разбрызгивая свинец реки. Но связисты успели доплыть. Вот они, живые и невредимые, на том берегу. Окопались под огнем, и телефонист подает голос:
«Таран за Днепром… Даю связь… Таран за Днепром…»
Пройдет немного времени, и левый берег, приняв данные разведчиков, отзовется на голос Тарана шквалом убийственного огня, и начнется общая переправа.
…У меня в памяти все еще звучит голос пионера-экскурсовода, повествующего о том, как Таран на своей лодке «из русских в немцы ходил», а уж другой голос, голос моего спутника, настойчиво пробивается в уши:
— Новоушицкий пошел. Сейчас увидим Тарана.
«Новоушицкий район, — догадываюсь я, — но тот ли это Таран?»
— Тот ли это Таран?
— Ну, разумеется… Какой же еще? — Мой спутник пожал плечами, а шофер, обернувшись, бросил:
— Тот… Про него даже поговорка пущена: «У кого дело в шляпе, а у Тарана в фуражечке». — Усмехнулся и приник к баранке, обгоняя автообоз с хлебом нового урожая.
— Какая-нибудь история? — Я пытливо взглянул на своего спутника.
— Если интересуетесь… — И вот что он рассказал.
Кража в Новой Ушице — явление редкое. А квартирных здесь испокон веков не знали. Во всякое время в доме кто-нибудь да есть. И вдруг нате, как снег на голову: прибегает к Тарану одна из жительниц поселка и не без восклицательных знаков сообщает: обокрали!
Таран — воплощение спокойствия. Заточил карандашик, достал тетрадочку (я ее потом видел: «Для происшествий») и вопрос за вопросом:
«Что взяли? Как в дом проник? В дверь? Через окошко?»
«Со двора, через кухню».
На строгом лице чуть заметная усмешка — показалась и спряталась: «Есть ниточка. Не случайный прохожий вор. Из здешних кто-то. Ходы-выходы знает. А если не из здешних, значит, из бывавших или живших здесь».
«Пошли».
Подошли к дому. Дом — как все прочие в Новой Ушице, за частоколом деревьев. Потерпевшая пригласила войти, но Таран стоял, ничего не видя, ничего не слыша. Стоял и воображал себя… вором. Вот он, зная ход, во двор вошел. Петлю вместе с замком выдернул. В дом проник и стал по шкафам и чемоданам шарить. Целый узел напихал — и через двор на улицу… Стоп. Через двор, но не на улицу — на улице с узлом он человек приметный, — а на огород, и там задами за околицу.
На огороде — вот где он будет след вора искать. И он нашелся, тот след, — плюшевая фуражечка с лакированным, как ноготь, козырьком. На веточке, как на гвоздике, висела. Не сам, конечно, вор повесил, а она повисла, когда вор сквозь кусты продирался. Вешняя трава возле кустов, будто конь валялся, помята. Ну факт — вор фуражечку искал. Не нашел и убрался прочь простоволосый.
Фуражечка эта уже не «ниточка». И даже не «синица в руках», а целый «журавль».
Таран прощается с хозяйкой, обещая ей благополучный исход дела, и не спеша идет по поселку, вежливо кивая то тому, то этому, а с иными подолгу толкуя о чем-то. Со стороны посмотреть, прогуливается человек и от нечего делать точит лясы со встречными-поперечными. Но это вовсе не так… Таран работает или, точнее, «занимается общественной деятельностью».
Народных дружин у Тарана не одна, а целых восемь, по числу подопечных сел с районным центром, и дружинников в них более двухсот, ребят, как на подбор, лучших на счету колхозном.
…Идет Таран, работает, но чем дальше идет, тем больше мрачнеет. «В такой вот фуражечке? Нет, не видывал». «Не нашенская, у нас в таких не щеголяют». «Из области мода, в Хмельницком, видел, носят». Пусть в Хмельницком. Но как она сюда, в Новую Ушицу, из Хмельницкого попала? Ветром занесло, что ли?
«Доброе утро, дядя Таран!»
Шел потупившись, размышляя о случившемся, услышал приветствие, остановился, поднял голову и порозовел от удовольствия: пионеры! Юные друзья милиции! Его главная «дружина»: глазастая и смелая.
«Доброе, ребята, доброе…»
Но ребята на Тарана не смотрят. Ребята смотрят на то, что у Тарана в руках. А в руках у дяди Тарана — доброго великана — гражданская фуражечка. И лица у ребят мрачнеют. Они давно слышали, что дядя Таран собирается в «отставку», на пенсию. Может, перешел уже и сейчас вот идет переодеваться в гражданское?
Не выдержали, пристали с расспросами:
«На гражданскую форму переходите, да?»
Таран, поняв, почему вдруг помрачнели, рассеял сомнение:
«Не то… Хозяина вот ищу». — И поиграл фуражечкой.
«А чья она? Кто хозяин?»
«Знать бы… — вздохнул Таран. — Одно ясно — во́рова».
Глаза у ребят загорелись. Фуражечка пошла по рукам. И вдруг голос из хора — неожиданный и ликующий:
«Она!»
Таран весь внимание. Смотрит строго и требовательно. Язык не повернется неправду сочинить. Но белобрысый, с круглой, как арбуз, головкой и не думает сочинять. Вчера он эту фуражечку, ну не эту, так точь-в-точь такую, видел.
«Где?» — голос у Тарана, как и вид, строг.
«На хлебном… С кочегаром… — мальчик запнулся, — ну это…»
«Бражничал», — подсказал Таран.
«Точно!» — просиял кавун, довольный тем, что мог оказать услугу самому дяде Тарану.
Дальше пошло-поехало, как по катаному. Правда, кочегар хлебного завода, вызванный и допрошенный, «факт распития» отверг начисто — чтоб он, да на рабочем месте, да еще с посторонним-неизвестным? — но к нему по этому поводу и не придирались. Его просто попросили припомнить обстоятельства визита этого самого неизвестного-постороннего в кочегарку хлебного завода. И кочегар припомнил: за шпагатом пришел. Упаковать что-то. Ну, кочегару шпагата не жалко, дал бы, да не было. Пришлось веревку пожертвовать. («Вот он чем узел скрутил», — подумал Таран.) Взял и ушел. А кто он, откуда, кочегар убей не помнит.
Таран упрекнул кочегара:
«Трезвый был, а не помнишь».
Кочегар виновато потупился и, боясь попасться на пьянке, припомнил:
«Из Хмельницкого, если не врал. А что здешний и на агронома учится, точно, врал. Я здешнего всякого знаю. А этого, гнедого, тогда только и увидел. Может, раньше не замечал».
«Проверим», — сказал Таран и отпустил кочегара.
«Гнедой»… С этой скудной палитрой примет Таран и явился в техникум. Фуражечку в дирекции не опознали: «Нет, не здешняя», а «гнедого» вдруг припомнили. Был. Экзаменовался. Не сдал и убыл. Откуда прибыл? Из Хмельницкого.
Спокойствие не выдало, но внутри у Тарана все запело. И кочегар сказал: из Хмельницкого. Совпадение? Нет, след.
В тот же день в Хмельницкий из Новой Ушицы выехал уполномоченный…
…Владимир Моргуненко не ожидал «гостей». Тем более в форме, один вид которой вызывал у бывшего кандидата в агрономы не безотчетный, а вполне осознанный страх. Владимир захлопотал, изображая радушного хозяина, но «гости» не собирались засиживаться. Они только на минуточку. За ним, Владимиром. «По вызову и приглашению товарища Тарана». Не знает, кто такой товарищ Таран? Участковый инспектор из Новой Ушицы. Ничего не забыл в этой Новой Ушице? Забыл не забыл, там будет видно. Поехали. И, пока ехали, Моргуненко все допытывался: зачем везут?
«На примерку», — отвечали усмешливые конвоиры.
И «примерка» состоялась. Тотчас, как только Моргуненко перешагнул кабинет участкового инспектора.
«Примерьте», — сказал Таран, буравя его острым взглядом, и протянул вошедшему модную фуражечку с лакированным козырьком.
Моргуненко, опешив, машинально протянул руку и тут же отдернул ее, как от огня: попался!
…Рассказ моего спутника был прерван возгласом шофера:
— Новая Ушица!
Машина остановилась возле милиции, и мы вышли. Видимо, нас уже ждали. С крыльца молодцевато сбежал сухопарый человек, одарил нас взглядом умных, все понимающих глаз и представился:
— Таран Владимир Елизарович.
— «Таран за Днепром»? — с места в карьер спросил я.
Быстрый взгляд, растерянная улыбка — откуда, мол? — и смущенное:
— Было.
— И лодка в музее?
Та же реакция, и тот же смущенный ответ:
— Моя.
Последний вопрос, и все станет на место: тот или не тот?
— Вы ведь не здешний?
— Из Башкирии.
…Мы прошли в кабинет инспектора, и Владимир Елизарович Таран стал рассказывать мне о себе. Он рассказывал, а я записывал, хотя знал о нем уже многое.
На прощание я попросил Тарана раскрыть мне свой главный секрет.
— Какой такой секрет? — добродушно удивился Таран.
— Секрет, который помогает вам раскрывать преступления.
В это время с улицы до нас донеслась барабанная дробь. Таран, сидевший за столом, живо встал и подошел к окну. Поманил меня. По улице под красным знаменем шел отряд.
— Вот он, мой секрет, — сказал Таран и тепло, как отец детям, улыбнулся проходящим ребятам — юным друзьям милиции.
«Соломинка»
В тундре среди зимы пропал человек. Поехал в гости и не вернулся. До гостей день пути, а его и на третий нет. День берется как часть суток, потому что дней в ту пору в тундре не было. Была одна самая большая ночь, из которой потом, как матрешки, станут вылезать другие ночи — все меньше, меньше и меньше. И когда явится и пропадет самая маленькая ночь-матрешка, наступит один сплошной день. Но до этого еще далеко, и вокруг царит одна сплошная ночь.
В тундре, как в открытом море, ничто не заслоняет неба. Было бы только само небо ясным. И тогда по звездам можно ехать куда угодно. Зарылся в меха, примостился поудобней на нартах, нацелил пса-вожака, куда нужно, и жми, — пой, если поется, думай, если думается, молчи, если молчится. Да не забывай время от времени поглядывать на путеводную звезду, чтобы не дать собачьей упряжке сбиться с пути.
Вдруг — чу! — свист. Резкий и протяжный. Пропал и повторился. Что это?
Разбойники? Их в тундре нет. Ветер. Но пусть бы лучше разбойники. От них отбиться можно. Но не от ветра. Уж если ветер в тундре примется разбойничать — беда. Сторукий, схватит в каждую по хворостинке и, как пастух гусей, пойдет гонять снежные вихри. А те и впрямь, как гуси, мечутся, голосят, царапаются, размахивая крыльями…