Вынул нож и стал вырезать. Пальцы сапера никогда не знают покоя.
Вдали, как петух, срывающимся голосом запел горн. В лагерь возвращались хозяева.
Голуби
Когда дедушки были маленькими, они не покупали яблок. Они их собирали. В чужих садах. Стараясь не беспокоить хозяев, дедушки были вежливыми людьми и обходились своими силами.
Все люди от четырех до двенадцати лет завидовали дедушкам, когда те появлялись на улице с крадеными яблоками за пазухой и шли гордые — впереди животы с яблоками, а за животами дедушки…
Милиционер Федоров усмехнулся, вспомнив детство. Потом подумал: а почему вспомнил? И вдруг понял. Вспомнил потому, что увидел идущего навстречу паренька, в желтой и плоской, как блин, кепке. Но не кепка была причиной воспоминаний. А клетчатая, заправленная в штаны рубаха. Даже не рубаха, а то, как она смешно пузырилась на животе у парня. Милиционеру Федорову, когда он был маленьким (а сейчас вот уже год, как дедушка), тоже случалось лазать в чужой сад. (Он ведь не знал тогда, что будет милиционером.) И рубашка у него так же вот пузырилась.
Сперва милиционер Федоров подумал, что парень несет за пазухой яблоки. Потом сам себя высмеял: откуда в мае яблоки? Что же тогда несет за пазухой паренек?
Видать, не из здешних. Своих милиционер Федоров знал. Остановить и спросить? Можно, конечно… Но парень ничего плохого не делал, а просто шел себе и шел и как ни в чем не бывало посматривал по сторонам. И рубаха у него на животе странно пузырилась. А все странное казалось милиционеру Федорову подозрительным.
Однажды он задержал незнакомого старичка. Тот среди ночи ходил возле дома и нюхал землю.
— Что вы тут делаете? — спросил милиционер Федоров, внезапно вынырнув из темноты.
— Ключ ищу, — ответил старичок, нисколько не испугавшись.
Милиционер Федоров решил, что над ним издеваются — ночь, хоть глаз выколи, а он ключ ищет! — и потащил старика в отделение.
А там оказалось, что старичок и не думал издеваться над милиционером Федоровым. Он был гостем хозяина дома и действительно искал ключ, только подземный — собирался рыть колодец. А искал ночью потому, что земля в это время «сильнее сыростью пахнет».
Милиционер Федоров получил нахлобучку и стал осторожней.
Бог с ним, с этим парнем. И с тем, что у него за пазухой. Его дело.
Парень и милиционер поравнялись. И вдруг за пазухой у парня что-то гулькнуло.
— А? — спросил милиционер Федоров и остановился.
— А? — спросил парень и тоже остановился.
— Это у вас? — спросил милиционер Федоров.
— Что? — спросил парень, глядя на Федорова ясными глазами.
— Гулькнуло, — сказал Федоров.
— Нет, — сказал парень.
— Вот и опять, — сказал Федоров.
— A-а… Да… — Глаза у парня забегали. — Это голуби.
— И я так подумал, — сказал милиционер Федоров. — Купили?
— Да… Тут… У одного… — ответил парень.
«Врет», — понял милиционер Федоров, и волосы вспотели под фуражкой. Достал платок и вытер. Сколько лет жуликов ловит, а волнуется. Что парень врет, он знал точно. В селе голубей не водили.
— Почтовые? — спросил милиционер Федоров и пошел.
— Да, — машинально ответил парень и пошел рядом.
Милиционер Федоров усмехнулся: пошел не в ту сторону. Странный народ жулик. Ему бы от милиции подальше, а он, наоборот, к милиции липнет. Мол, честный и не боюсь.
Дошли до милиции. Федоров остановился. Парень тоже.
— Давай за мной, — сказал Федоров, переходя на «ты».
— Я? — удивился парень.
— Да, — сказал Федоров, — ты задержан.
— За что? — нагло крикнул парень.
— За голубей, — сказал милиционер. — Пошли.
— Не имеете права! — крикнул парень, но пошел.
В милиции он сказал то же, что раньше. Голубей купил. Но где, объяснить не мог. Купил — и все.
— Украл, — сказал Федоров.
Парень держался нагло:
— Не пойман — не вор, гражданин начальник.
«Стреляный, — подумал Федоров, — не сразу возьмешь». И вдруг его осенило… Он отправил парня в камеру, а голубей немного погодя вынес во двор и выпустил.
Голуби покружили в небе, потом сломали карусель и потянули в сторону. «Пан или пропал», — подумал милиционер Федоров.
Часа два он не находил себе места. И едва раздавался звонок, первым бросался к телефону. Но все было не то. Наконец позвонили из соседнего городка и спросили старшину Федорова.
— Я, — сказал старшина и перестал дышать. Узнав, кто звонит, обрадовался. Записал, что услышал, и положил трубку. Вынул платок и вытер лоб. Зря волновался. Голуби не подвели. Доставили голубеграмму по назначению. Федоров улыбнулся, вспомнив ее содержание: «Похититель голубей задержан. Прошу потерпевшего сообщить адрес». Вот он, этот адрес: клуб юных друзей природы. Улица и город. От села, где милиционерит Федоров, рукой подать.
Разрыв
Звонок был требовательным и протяжным. Дежурный Марфин сразу взял трубку:
— Пуга слушает.
Трубка молчала, тяжело дыша.
— Алло, Пуга слушает.
В голосе у дежурного по станции тревога и вопрос.
— Хвост… Четыреста первого… — Трубка выдавливала слова, как пасту. — Разрыв…
— Кто говорит?! — зло закричал Марфин.
Это привело трубку в себя. Она заговорила ровней.
— Я говорю, Синица (Синица была соседней станцией), оторвался хвост у четыреста первого…
— Когда? — крикнул Марфин.
— Только что проследовал. Примите меры.
В голосе из трубки безнадежность и тоска. «Примите меры…» Какие там меры можно принять, если хвост четыреста первого на бешеной скорости мчится под уклон на станцию Пугу?..
Марфин стоял как приговоренный. Слышал, рассказывали, приговоренный к смерти до самого конца не верит в серьезность происходящего. И он не верил, не хотел верить в то, что неминуемо должно было случиться.
Вдали синим дымком курился лес. Ближе к станции кланялся ветру в пояс батюшка-урожай. Под окном с видом на поселок задирали друг друга два кота — черный и белый. Ни к селу ни к городу вспомнилось где-то слышанное: «Жили были два кота, чернота и белота».
Под окном с видом на линию стояла дрезина, на которой восседал длинный Сергей-обходчик. Рядом, коротенькая, стояла Настя-стрелочница. Они весело, судя по улыбкам, болтали. Ну да ясно, о чем: о дружбе. Сергей-обходчик, наверное, как всегда, предлагает Насте-стрелочнице дружбу, а та, как всегда, отказывается от нее. Да, ей же телеграмма: «Еду, встречай, Ваня». Может, потому и не принимает дружбу, что ждет какого-то Ваню? Рядом на станционной скамейке, по-кошачьи выгнувшей спинку, сидит внук Марфина — Ленька. Взгляд у него рассеянный и мечтательный, в руках книжка, в которую то и дело ныряет Ленькин взгляд, а потом, вынырнув, устремляется куда-то вдаль. «Одни книжки на уме», — сказал раз о внуке дед Марфин.
Вот напасть! На носу беда, а он о Сергее-обходчике, Насте-стрелочнице, Леньке-внуке… Не о них надо думать — о беде! Почтовый мчится навстречу «хвосту»… «Хвост» мчится навстречу почтовому… Все, как в классической задаче по арифметике. Спрашивается, на каком километре пути они встретятся, если известно… Да, ему известно, какую скорость набирает почтовый на подъеме. Он может приблизительно сказать, с какой скоростью навстречу ему движется «хвост». И он знает примерно, на каком километре пути они встретятся. Но это будет страшная встреча, которую не мог и не имел права предвидеть составитель классических задач. И лучше бы ее не было, этой встречи. Но она неизбежна, и он, Марфин, не в силах предотвратить ее.
Принять «хвост» на запасной путь? Там — пых-пых — «дышит» рабочий, ожидая прохода почтового. Погнать дрезину навстречу почтовому? Успеет ли? Успеет не успеет, но в его положении это единственный выход. Погнать дрезину навстречу почтовому… Предупредить машиниста… Дать поезду задний ход… Ослабить удар «хвоста»…
Грузный Марфин выскакивает на перрон и бежит… Как утка бежит, переваливаясь с ноги на ногу. И хотя со стороны это смешно, никто не смеется, ни Настя-стрелочница, ни Сергей-обходчик, ни Ленька-внук, устремивший сперва на деда пристальный взгляд, а потом и сам устремившийся за ним к дрезине.
— Четыреста первый… разрыв! — крикнул, подбегая, Марфин, и Настя с трех слов поняла все. Сергей-обходчик и Ленька-внук тоже поняли. Четыреста первый прошел совсем недавно. Все четверо, не сговариваясь, посмотрели в сторону Синицы. Горизонт был чист. Ну и что? Что они могли поделать? Настя с надеждой посмотрела на Марфина. Он такой пожилой, такой важный… Он должен знать… Но Марфин не принял ее взгляда. Он смотрел на Сергея-обходчика. Но смотрел так, как смотрят на солдата перед боем: сдюжит ли? Из всех троих, не беря в расчет Леньку, только он, здоровяк, годился для дела, задуманного Марфиным. Один он.
Сам Марфин не сдюжит — годы… Насте тоже не сдюжить — женщина. Остается Сергей.
— Давай, — крикнул он обходчику, — гони навстречу почтовому!
До Насти сразу дошел смысл сказанного. «Давай» — она взглядом поощрила обходчика.
— Гнать навстречу почтовому? — Сергей озирался, как волк на гончих. — Навстречу смерти? — Страх согнал краску, и лицо у него побелело. — Но это же бессмысленно: других не спасешь и сам погибнешь. — Вдруг глаза его, пустые и холодные, загорелись. Он увидел то, чего ни Настя-стрелочница, ни дежурный Марфин еще не видели: черную точку на горизонте. — Поздно! — крикнул обходчик, с трудом подавляя радость. — Вот он, гремит уже…
Нотки радости в голосе Сергея не ускользнули от Насти. «Трусит», — с неприязнью подумала стрелочница. А она-то, она о нем: не парень — огонь. Не огонь — головешка. Теперь все, теперь разрыв и никакой дружбы!
Настя посмотрела на дежурного и не узнала Марфина. Таким старым он еще никогда не был.
Значит, все. Значит, ни она, Настя-стрелочница, ни дежурный Марфин, ни Сергей-обходчик — трус Сергей — ничего уже не поделают. Чему быть, тому не миновать. Надо скорей примириться с мыслью, и, не мучая себя пустыми надеждами, бежать на станцию, звонить в район, звать «Скорую помощь», чтобы потом, когда случится то, чего уже не миновать, спасти тех, кого еще можно будет спасти…