Почему вы так несправедливо отнеслись к Гале? Мы судим по вашему последнему письму. Ей и так было нелегко, а вы еще отказались с ней играть, обидели ее. Нам стало жаль ее. Сейчас Анна Петровна Шумилова в нашем городе не живет. Галя поступила учиться в педагогический институт и уехала. Вместе с ней уехала и ее мама. Ждем ваших новых писем. Ваши друзья Костя и Лида».
НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
«Дорогие Костя и Лида!
Вы, конечно, правы в том, что я тогда несправедливо обидел Галю. Но что поделаешь! Я в то время был очень зол на нее. Вернее, не на нее, а на ее маму, на Анну Петровну. Зачем она пошла к бывшему полицаю? Выходит, она виновата перед нашими, выходит, верно про нее говорят.
В общем, настроение у меня в те дни было прескверное. Мне казалось, что мы зря взялись за поиски партизанских связных, что ничего не найдем, только напрасно потеряем время, а другие ребята, пока мы пытаемся искать там, где ничего нет, познакомятся с интересными людьми, приоткроют какую-то тайну войны. Теперь-то я понимаю, что был не прав. Мы уже тогда многое нашли и внесли свою долю в общую копилку школы. Достаточно вспомнить дневник Иры или письмо бывшего партизана Захара Анатольевича Бокунова. Они сами по себе ценны, их каждому интересно почитать.
Но я как-то об этом не думал, а целиком отдался своему скверному настроению, хандрил, одним словом.
А поиск между тем продолжался. Не мы же с Колькой одни его вели. «Соколята» встречались с ветеранами войны, записывали их воспоминания. Столкнувшись как-то в коридоре школы с командиром нашего отряда «Сокол» Генкой Завьяловым, я оттащил его в сторону.
— Слушай, Генка, — сказал я. — Зря я вспылил тогда на заседании штаба. Помнишь, когда я свое направление поиска отстаивал? Ты все же оказался прав.
Генка поморгал глазами. Дело было давно, забыл, наверное, все. Но он почуял какую-то опасность в моих словах и сказал:
— Но вы не бросайте поиск. Ваше направление оказалось очень перспективным. Такие интересные материалы! Я читал. Малоизвестные страницы войны. Мы хотим вас в пример поставить.
Я, конечно, не собирался бросать поиск, но, честно признаюсь, немного к нему охладел. Главное, выходило, что зря я кипятился, зря ссорился с отцом, с Генкой, пытаясь свое доказать. А что вышло? Вышло, что они правы. Многое неясно со связной Аней Шумиловой. Тут и взрослый запутается, не то что мы, ребята.
Так я думал. А для успокоения совести ссылался на отца. Тот часто говорил, что в жизни бывают приливы и отливы. Но ребят я не расхолаживал. Напротив, Кольку отослал к одному бывшему партизану, который был схвачен гитлеровцами на конспиративной квартире, долго сидел в фашистских лагерях смерти и уже после войны вернулся домой. Колька пропадал у него подолгу. А однажды пожаловался:
— Не могу я один. Уже четыре тетрадки исписал. А он все рассказывает и рассказывает. Их группа по подрыву действовала. На железной дороге. Поезда и рельсы рвали. И из лагеря он, оказывается, бежал. В Югославии в партизанском отряде пулеметчиком был. Пойдем со мной. Интересно. Не пожалеешь.
И я пошел. Чтоб немного отвлечься. От дум о Гале. Все-таки жалко ее было. Ходит как неприкаянная.
Встретил нас пожилой человек с испещренным морщинами лицом, с живым, заинтересованным взглядом голубоватых глаз. По глазам он казался значительно моложе своих лет. А было ему пятьдесят пять.
— Любимов, Павел Петрович, — представился он, когда мы вошли.
Колька сказал обо мне, что я руководитель следопытского отряда и пришел, чтоб ему помочь. Павел Петрович предложил нам чаю, но мы отказались. Тогда он пригласил нас в свой кабинет, и мы принялись за дело, Колька раскрыл тетрадь и стал записывать дальше рассказ ветерана, а я с разрешения Павла Петровича начал рыться в многочисленных его бумагах и документах. Тут были всякие справки, полученные уже после войны от командиров партизанских отрядов, наших и Югославии, письма от фронтовых друзей. Совершенно неожиданно я наткнулся на фотографию, вернее, на половину фотографии. Другая половина была отрезана чем-то острым (ножницами или бритвой). Не без волнения я перевернул фотографию. На обороте ее было написано: «Рыжей Галке. На добрую память от Старика». Все ясно. Другая ее половина хранилась у Анны Петровны, матери Галки. Рыжей Галки. Что за чертовщина! Надпись сделана во время войны, когда Галки и в помине не было. Но Павел Петрович и Анна Петровна… У них одинаковые отчества. Может быть, это брат и сестра. Им чем-то дорога эта фотография, и они разделили ее пополам. Моя мысль работала с лихорадочной быстротой. Зачем разрезать фотографию, когда можно ее переснять, размножить?
Павел Петрович обратил внимание на то, что я верчу в руках половинку фотографии. И наверное, очень недоуменным было мое лицо, так как он спросил:
— Интересуетесь?
— Да, — машинально ответил я. — Странная фотография.
— О! — воскликнул Павел Петрович. — С этой фотографией связаны многие мои злоключения. Хотите послушать?
— Конечно! — обрадовался я. — Рассказывайте.
Так я узнал хранившуюся со времен войны и оставшуюся неразгаданной тайну.
С этой половинкой фотографии Павел Петрович шел на конспиративную квартиру. Его должен был встретить связной, у которого была вторая половинка фотографии. Но встреча не состоялась. Едва Любимов ступил на порог дома, как был схвачен гестаповцами. Он успел выбросить фотографию и видел, как хозяйский мальчишка подобрал ее. После войны он нашел ее в целости и сохранности и хранит теперь, как дорогую реликвию.
— А вы не знаете, с кем должны были встретиться?
— Не знаю.
— И потом не пытались найти этого человека?
— Я не ставил себе такой задачи. Немыслимо. Ведь я не знал ни фамилии, ни имени связного. Не знал даже, мужчина это будет или женщина. Эта половинка фотографии — единственный документ, который помог бы нам найти друг друга. Связной предъявил бы вторую половинку.
— Но тут написано: «Рыжей Галке…»
— Это могла быть чисто условная запись. Или кличка. В лучшем случае. Меня, например, звали в отряде Стариком. Так я и подписался. Смешно. Мне было тогда двадцать пять.
— Так, может быть, и Рыжая Галка существовала?
— Может быть. Даже наверняка. Но где ее найти? Слишком мало отправных данных для поиска. К тому же она пришла на место явки вслед за мной и тоже нарвалась на засаду.
Колька, конечно, ничего не понимал из нашего разговора. Он же ведь не видел второй половинки фотографии.
— Павел Петрович, — сказал я взволнованно. — А вы хотите посмотреть на вторую половинку фотографии?
— Конечно! Но где ее найти?
— Я вам помогу.
— Разве можно так шутить, парень, — строго сказал Павел Петрович. Он поднялся со стула и в волнении зашагал по кабинету. — Для вас, может быть, это только игра, а для нас в этом была жизнь. Да, да, — повторил он, — жизнь!
Я рассказал все. И про Анну Петровну, и про Галку, и про половинку пожелтевшей, помятой фотографии, хранившейся в заветной коробочке. Условились, что Павел Петрович придет к Анне Петровне завтра. Я дал ему адрес. Мы с Колькой будем в это время уже там, в гостях у Галки.
Когда мы возвращались, Колька долго молчал. Только сердито сопел. Потом не выдержал и упрекнул:
— Что ж ты мне ничего не сказал? Про фото. А еще друг называется.
— Погоди, — отмахнулся я. — Кажется, начинается самое главное.
ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ
Не помню уж, какой я придумал предлог, чтобы напроситься в гости к дочке Анны Петровны — Галке. Кажется, решили вместе заниматься по математике. В общем, мы, вся троица (Кольку отшить не удалось), сидели тихо-смирно и щелкали одну за другой самые трудные задачи.
Павел Петрович пришел как на праздник. В белой рубашке с пестрым галстуком, в сером отутюженном костюме. И в серой же фетровой шляпе.
От порога он как-то странно, мне показалось, даже робко глянул на нас и прошел вперед. Медленно, осторожно. Видно, очень трудно было ему сделать эти несколько шагов.
Обратился к Анне Петровне, убиравшей скатерть со стола:
— Вы — хозяюшка? Тогда я к вам. Здравствуйте. Вам привет от Старика.
Анна Петровна вздрогнула, я это заметил. Словно ее кто-то булавкой в бок уколол.
— Что вы хотите? — тихо спросила она.
Тут Павел Петрович справился со своим волнением, осмелел.
— Вы — Рыжая Галка, — сказал он. — Я к вам от Старика.
Он сунул руку в карман пиджака, вынул оттуда фотографию и положил на уголок стола:
— Вот. Взгляните.
Но Анне Петровне не надо было особенно вглядываться. Она и так все поняла. Лицо ее побледнело, она нащупала рукой спинку стула и села. Мы притаились — ни живы, ни мертвы. Что-то будет?
— Зачем же так шутить? — поднимая глаза, сказала Анна Петровна. — До смерти напугать можно.
— Я не шучу, — ответил Павел Петрович. — Я только вчера узнал о вашем существовании и пришел, чтобы принести извинения.
— Через двадцать пять лет!
— Что поделаешь!
— Да вы садитесь, садитесь, — спохватилась Анна Петровна и пододвинула гостю стул.
Потом торопливо отошла к комоду, достала из ящика красную коробочку и, порывшись, вынула оттуда фотографию. Положила ее рядом с той, что принес Павел Петрович.
— Подходит.
— Точно сходятся. Одно целое.
— Господи, наконец-то!
Она произнесла эти слова машинально (я так думаю), и они относились не к сегодняшнему дню, а к тому давнему времени, когда связная партизанского отряда неуловимая Рыжая Галка и представитель штаба городской подпольной организации должны были встретиться на явочной квартире в оккупированном фашистами городе.
— Вот вы какой! — произнесла Анна Петровна.
— Тогда был помоложе. И посмелее.
— Смелость вас и подвела.
— Да, неосторожность.
Они немного помолчали, вспоминая каждый свое.
— Так это вы тогда должны были прийти?! — то ли спросила, то ли просто повторила для себя Анна Петровна.