— Я — Прошина. Может, помните? Мы с отцом как-то к вам заезжали. Я еще тогда совсем девчонкой была. Аня Прошина. Помните? Отца-то Петром Трофимовичем звали.
Хозяин жестом пригласил ее к столу:
— Садись. Вместе поужинаем. Проголодалась, наверное? Петра Трофимовича помню, как же, царство ему небесное.
Сел напротив на табуретку, спросил:
— Какими судьбами?
Она решила, что лучше сказать все сразу:
— Убежала я. Из гестапо. Меня, наверное, ищут. — С тревогой посмотрела на хозяина: — Если найдут, погубят и вас. Но мне нужна связь. Срочно. Это очень важно. Помогите. И я уйду.
Коркин изменился в лице, побледнел. Жена его ушла за ширму.
— Сейчас ночь, — сказал хозяин. — Да на тебе и лица нет. Вся в крови. Первый же патруль схватит. Так что оставайся у нас. До утра. А утром отправим тебя дальше. К нужным людям.
Хозяйка вынесла и поставила на стол миску капусты.
— Как у тебя с документами? — спросил Петр Кузьмич.
— Были документы. Надежные. А теперь ничего нет. Все отобрали.
Боязливо оглянулась на хозяйку. Подумала: не решится оставить на ночь чужого человека, да еще без документов. Но Петр Кузьмич только болезненно поморщился:
— Плохо. Но что-нибудь придумаем. Ты не волнуйся. В случае проверки спрячешься в подвале.
Хозяйка уже принесла белье. Постелила на лежанке. Аня не хотела снимать с себя платье. Боялась окровенить постель. Но хозяйка настояла, дала ей все свежее, перевязала раны, промыв их. Всю ночь Аню одолевали кошмары. Мерещились шаги в прихожей. Она вставала, подходила к окну, прислушивалась. Пробовала запоры, намереваясь в случае чего выпрыгнуть в окно и бежать. Петр Кузьмич ворчал:
— Спи ты! Тихо кругом.
Раны подсыхали на ней. Рубашка прилипала к бинтам. Стоило чуть повернуться, как опаляла жгучая боль.
К утру она забылась тревожным сном. Коркин разбудил ее.
— Тебе надо уходить, — сказал он. — Тут еще беда. Соседский мальчишка притащил раненую. В лесу нашел. Ее надо укрыть. Но полицаи по ее следу могут пустить собак. И тогда станут обыскивать весь квартал. Тебя могут найти. У меня есть надежное место. Надо спешить.
Но Аня думала не о себе. Об этой раненой.
— Вы ее видели?
— Кого?
— Раненую.
— Видел. Пуля пробила грудь. Лежит без сознания.
— Какая она?
— Молодая женщина. Лицо узкое, бледное. Волосы коротко подстрижены.
— Какие?
— Что какие?
— Волосы. Волосы какие?
— Не разглядел. Кажется, рыжие. Да, рыжие.
«Рыжие… — думала Аня. — Она — Рыжая Галка».
— Я должна ее видеть.
— Надо спешить.
— Я должна ее видеть, — стояла на своем Аня.
Рыжая Галка лежала без сознания. Аня перевязала ее, умыла лицо холодной водой. Галя открыла глаза. Долго не понимала, где она. Наконец узнала Аню:
— A-а! Фунтик…
Аня спешила:
— Меня послали вслед за тобой. Но явка провалилась. Скажи, куда мне идти?.. Куда мне идти?..
Еле слышно Галя сказала адрес. И опять впала в забытье.
— Пора, — торопил Коркин. — У меня пропуск на утренние часы. Помогу добраться до явочной квартиры.
Городские улицы были почти пусты. Даже патрулей не встретилось. Петр Кузьмич привел ее на Речную улицу. Издали показал:
— Видишь дом под черепичной крышей? С мезонином. Он один тут такой. Смело входи. Там живет медицинская сестра Маша Балашова. Очень надежный человек. Сама погибнет, а товарища выручит. Да ты ее должна помнить. Вы ж вместе в школе учились. Она сведет тебя с нужными людьми. Скажешь: Кузьмич прислал.
Машу Балашову Аня помнила. Была такая разбитная девчонка. Ветер в голове. Но раз Кузьмич рекомендует, значит, можно довериться.
Балашова доставала воду из колодца. Аня открыла калитку и по выложенной кирпичом дорожке, не оглядываясь, прошла мимо нее в дом. Маша вошла следом с полными ведрами в руках. Поставила ведра на лавку у плиты, сняла и повесила платок. И только после этого повернулась к Ане.
— Я от Кузьмича, — сказала Аня.
Балашова посмотрела на нее, ничего не сказала, прошла и села к столу.
— Меня Кузьмич прислал, — повторила Аня.
Маша встала, подошла ближе:
— Ты что, Анька, не узнаешь меня? Аль забыла?
Аня бросилась ей навстречу:
— Ой, Маша, милая! Как не узнаю? Узнаю. Только скованная я какая-то. Еле на ногах держусь. Может, оттого.
Душевное напряжение ее как-то сразу спало. Она обхватила Машу за шею и зарыдала. С печки из-за занавески выглянули две ребячьи головы.
— Цыц, вы, пострелята! — крикнула на детей Маша. — Не мои, сестренки, — пояснила она.
Ребята скрылись, примолкли.
— Поскольку я тороплюсь, — сказала Маша, — выкладывай свое дело. Не в гости же ты в таком виде явилась?
Аня рассказала о своих злоключениях. Попросила, чтобы скорее связали ее со Стариком. Неотложное дело. От него приходил посыльный, но, видимо, его схватили, так как явочная квартира оказалась раскрытой гестаповцами. Теперь у нее есть новый адрес. Пусть Маша сходит туда.
— Только поскорее, — настаивала Аня.
— Не сразу Москва строилась, — успокаивала ее Маша. — Раньше вечера все равно не обернуться. Осторожность нужна.
Она сказала, что уйдет сейчас на работу, а Аню закроет в чулане. Там есть лежанка, все как полагается. Вечером она постарается устроить встречу со Стариком или с тем, кто придет от него.
— Давай помогу раздеться, — предложила она.
Они с трудом отдирали присохшую к ранам рубашку. Аня искусала в кровь губы, чтобы удержаться от крика. Маша смазала йодом раны, наложила бинты. Дверь в чулан запиралась висячим замком. Маша открыла ее, уложила Аню.
— До вечера ни гу-гу! Понятно? — строго, как маленькой, сказала она.
И на дверь опять лег висячий замок. В щелки чуть-чуть пробивался свет. Глаза скоро привыкли к темноте и стали различать и маленькую тумбочку в углу, и керосиновую лампу на ней. Видно, чулан пустовал редко. Аня прикрыла глаза и уснула, словно провалилась в черную бездну.
Проснулась она от яркого света. Маша не обманула. Привела связного от Старика. Он назвал себя Кириллом. Они долго проверяли друг друга, пока не убедились, что являются именно теми, за кого себя выдают. И тогда Аня передала все, что ей поручили в отряде. Она сообщила фамилии провокаторов, новые явки и пароли. Ее сведения были очень нужны. Это она понимала и раньше. Но особенно почувствовала сейчас, видя, как заторопился, заспешил Кирилл, как благодарил:
— Спасибо вам. Теперь мы многих убережем от провала.
Когда связной ушел, Аня тоже засобиралась.
— Погоди, — остановила ее Маша. — В городе облавы идут. Вся полиция переполошилась. Ищут какую-то Рыжую Галку. Хватают всех рыжих девушек. Как увидят рыжую — даже документов не спрашивают. Говорят, она из лесу шла и нарвалась на засаду. Отстреливалась, сама была ранена, а все же скрылась.
— Но я же не рыжая и не Галка, — запротестовала Аня. А про себя подумала: «Значит, Галя еще цела, надежно укрыта Кузьмичом».
— Все равно. Куда ты пойдешь? Вез документов. Сперва паспорт надо достать.
Из чулана Аню перевели в погреб. В нем было просторнее и «удобств» больше, но зато донимала сырость. И отчужденность. Снаружи в подвал не проникали никакие звуки. Аня убеждалась, что о ней не забыли, только когда начинали сдвигать поставленную на крышку погреба бочку. Однажды Маша спустилась к ней в неурочный час. Радостная. Обняла, сказала:
— Вот, получай. Новый паспорт. И фотография на месте. Твоя, твоя, не бойся. А вот справка, что ты выписалась из больницы и следуешь к месту жительства.
Аня вышла на рассвете. Улицы еще пустынны. Только слышно, как где-то неподалеку шагает патруль. Твердый снег скрипел под каблуками. Стараясь ступать мягче, Аня думала: «Только бы пронесло, только бы не придирались на постах фашисты!»
Вот и первый пост. Полицай долго вертел в руках ее документы, потом передал их фашистскому офицеру. Тот вгляделся в лицо, сравнивая фотографию на паспорте, заставил скинуть платок, потрогал волосы на висках.
— Далеко идете? — спросил полицай.
— Да нет, из больницы, домой бреду, на Сумскую улицу. Совсем извелась. Не знаю, как и доберусь. Иссушила меня болезнь.
— Проходи.
И второй контрольный пост миновала благополучно. На окраине, у последнего домика, остановилась, помахала рукой. Всем: Старику, Маше, Петру Кузьмичу, всем, кто несет в городе тяжелую, но нужную службу. Дальше пошла уже через лес, знакомой тропинкой. В лагерь прибыла вечером. Еле на ногах держалась. Встретили ее радостно. Потащили на кухню, чтоб накормить, отогреть. Но она от угощений отказалась. Прошла прямо к командиру, доложила обо всем. И только потом поела, сменила одежду и легла спать. Ей дали возможность отдохнуть, успокоиться. Никуда не посылали, не давали заданий, хотя, она видела, людей не хватает.
Не выдержав томительного безделья, она пошла к командиру. Попросила послать ее в город. Она же опытнее других. Надежнее.
— Не торопись. Отдыхай, — ответил командир.
— Да я уже зажирела здесь, на даровых хлебах. Мне стыдно перед товарищами.
— Ты много пережила. Надо успокоиться. Могут сдать нервы.
— От безделья я больше нервничаю. Места себе не нахожу.
— Хорошо. Подыщем тебе работу здесь, в лесу. Будешь помогать по хозяйству.
— Это несправедливо. Люди менее опытные, чем я, обремененные семьей, идут на задания, рискуя жизнью. А я? Я же знаю все ходы и выходы…
— И тебя знают. Сама говорила, что полицай узнал. Нельзя тебе в город.
Ей поручили работу, не связанную с выполнением оперативных заданий. Забота о питании, о запасах продовольствия, хранении и заготовке продуктов. За пределы базы не пускали.
— Почему вы мне не доверяете? — пошла она опять к командиру отряда.
— Откуда ты взяла? Мы просто бережем тебя. Для особого задания.
— Для задания готовят, а не берегут. Кому я буду нужна, если растеряю все навыки разведчицы и связной?
— Все-таки у тебя еще шалят нервы, — только и ответил командир отряда.