— Ладно, успеем, — попытался успокоить друга Петька. — Бежим.
И, отбрасывая голыми пятками пыль, они пустились к реке. Не раздумывая, прыгнули с обрыва на заболоченный луг. За ними на еще не просохшей от росы траве остался свежий блестящий след.
— Вечером я два крючка гольцами насадил, — на ходу торопливо объяснял Вася. — Если сом возьмет, утащит.
— Не возьмет! — успокаивал Петька, прибавляя шагу.
Солнце уже позолотило стволы сосен. Петька оглянулся на лес, вплотную подступавший к селу, горестно вздохнул:
— Эх, грибы пошли. Вчера Алешка, братеник, полную корзинку принес.
— Если сом хватит… — тянул свое Вася.
Их мальчишеские интересы не всегда совпадали. Вася ни на что не променял бы рыбалку. Река — его страсть. А Петя никак не мог поделить свою любовь между рекой и лесом. Редко деревенским ребятишкам выпадает такое счастье, чтобы в селе были и река и лес. И все рядом, в двух шагах от дома. И какая река! Тетерев. Звучнее и поэтичнее название вряд ли придумаешь. А лес! Сосновый, густой, пропахший смолой. Зайдешь как в дворец сказочный. Тишина обступит тебя со всех сторон. И только дятел напомнит, что ты не один: «тук-тук-тук!»
Подбежали к реке. Оба худенькие, щупленькие. Одни глаза задорно сверкают на темных, обветренных лицах. Река дымится, горит под утренним солнцем. Вася сразу же схватился за шнур перемета, потащил к себе.
— Тяжело идет, — прошептал взволнованно. — Есть что-то.
Шнур натянулся, заходил по воде.
— Держи, Петька, щука! — закричал Вася, бросая сердитый взгляд на нерасторопного друга. — Уйдет!
Петька, взметая брызги, бросился в воду, схватил щуку обеими руками.
— У, дьявол, скользкая.
— Держи, держи, — подбежал Вася. — На берег ее, на берег бросай.
Петька изловчился, приподнял щуку и что есть силы кинул ее на песок. Леска лопнула.
— Держи! Наваливайся.
Петька метнулся на землю, животом прижимая щуку к песку.
— Мешок давай, — глухо прошептал он.
Добычу положили в мешок, улыбнулись первой удаче.
— Завяжи, чтоб не выпрыгнула, — предупредил Вася.
Перебирая перемет, насторожился:
— Еще что-то есть!
Вода забурлила. Нитка перемета натянулась как струна, с визгом резанула по воде.
— Тяжелое, — перевел дыхание Петя.
— Сом, — уточнил дрожащим от волнения голосом Вася.
В чистой, прозрачной воде уже можно было различить тупую, как чугунок, голову и плоское, бревнообразное туловище. Сом шел нехотя. Почуяв опасность, он вдруг метнулся в сторону, и Вася, не устояв на месте, подался вперед, забредя обеими ногами в воду.
— Держи! — крикнул Петька.
Но было уже поздно. Сом рванулся, леска треснула, и шнур сразу обвис.
— Ушел, — жалобно выдохнул Вася.
— Эх ты! — упрекнул Петька.
— А что я сделаю? Он вон какой. Поди, пудовый.
Лежали на песке. Щука билась в мешке, приятно успокаивая разволновавшееся сердце.
— Ничего, — сказал Петька. — Куда он нам такой, сом-то. Его и не донести.
Вася согласился:
— Они невкусные, старые-то. Тиной пахнут.
КРАСНАЯ КАВАЛЕРИЯ
Играли в войну. Чаще изображали переправу через реку. Петька, высокий, тонкий, как прутик, — за командира, а Вася Прокопенко, широкоплечий, с оттопыренными ушами, — за его порученца. Подхватив раненого командира, Вася торопливо вел его к реке. У берега Петька отстранял Василия:
— Пусти. Я сам. — И, широко махнув руками, бросался в обжигающую прохладой воду. — Нет, не возьмешь! — упрямо твердил Петька, загребая саженками и уже приближаясь к противоположному берегу.
А «пулеметы» на взгорье захлебывались мальчишескими голосами:
— Та-та-та! Та-та-та!
Конец всегда был счастливым. Петька выплывал, шлепая мокрыми ногами по горячему песку, выходил на берег и кидался прямо на живот, подставляя солнцу и без того изожженную спину, прикрывая ладонями всю в завитушках льняных волос голову. «Пулеметы» на той стороне реки переставали отсчитывать дробь. Два Василя и Микола бегом спускались с крутого обрывистого берега к реке и бросались в воду. Некоторое время слышны были еще всплески и тугое покряхтывание, но вскоре все замолкало. Ребята выбегали на берег и валились в песок рядом с Петькой. Уже ничто не тревожило величавую гладь реки, и она размеренно несла свои светлые, прозрачные воды мимо утопающих в зелени берегов.
Нажарившись вдоволь, бежали в лес. Вековые сосны шумели высокими кронами, и казалось, что там, вверху, своя жизнь, сутолочная и беспокойная, открытая всем ветрам. А внизу, в тени деревьев, нет ни пронизывающего ветра, ни жгучего солнца. Тут мир полумраков.
Домой возвращались к обеду.
А на другой день опять шли на реку. Однажды только разбежался Петька, чтоб сигануть в воду, а Коля Даниленко остановил его:
— Стой! Не буду стрелять. Не хочу Чапаева убивать.
Взмолился Петька:
— Да что ты, Колька! Ведь не взаправду же!
— Все равно не хочу, — упрямился Коля.
Так и расстроилась игра. Скучно без игры. Потолкались по селу. Сходили на хутор. Скучно. И тогда Петька придумал новую игру.
Вырезали за рекой прутья подлиннее. Сделали из них сабли. И поскакала красная кавалерия. Попался на пути заросший лопухами овраг. Лопухи изрубили. Потом налетели на крапивные заросли. И крапиву повалили.
Уселся Петька на плетне, высматривает, не появится ли где еще враг, не найдется ли работа их саблям. Не увидел ничего Петька, а чтоб ребятам не скучно было, запел звонко, задорно:
Мы — красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ.
Вася подхватил:
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы смело и гордо в бой идем!..
Только хотел Петька продолжить песню дальше про Буденного и про весь народ, как увидел: из соседнего переулка выдвигается на луг целое гусиное стадо. Впереди — дородный белый гусак, спесиво поднял красивую голову. Только шипит на ребят да глазом сердито косит. А за ним с дюжину степенных, но крикливых гусынь.
— Полундра! — закричал Петька, обнажая саблю. — Беляки село заняли. Бей их! За батьку моего, что бандиты порешили.
И понеслась в атаку красная кавалерия. Свистят прутья-сабли, гиком и визгом наполняется улица.
— Бей, гони! Обходи с фланга!
Изрубили беляков кавалеристы, загнали в овраг. Еще немного — и протрубит Петька отбой, отведет свою армию. Да, на грех, откуда ни возьмись появился перед ними мужик — хозяин тех гусей.
— Вы что творите, озорники? Вот я вас теми прутьями!
Как стайка вспуганных воробьев, рассыпались ребята кто куда.
Сидит Петька в зарослях репейника. Обжегся весь. Но терпит. Подполз к нему Вася:
— Что будем делать? Отступать надо.
Петька и сам понимает, что дядьке в высоких сапогах не страшны ни крапива, ни репейник, быстро их переловит. Но вспомнил он, что Чапаев никогда не отступал, и сказал твердо:
— Хоронитесь. Может, пронесет.
Но не пронесло. Всех спас Петька, на себя отвел удар, а сам уйти не сумел. Поймал его дядька, и весь вечер болела потом спина.
Дома старший брат Василий сказал строго:
— Будет тебе баклуши бить. Пора к хозяйству привыкать.
Мать вступилась было:
— Пусть побегает, пока каникулы. Осень придет, опять за парту.
Но Василий настоял на своем:
— Пусть к делу пристраивается.
И стал Петр пристраиваться к делу: корову пасти, сено сгребать. Реже появлялся на реке. Уходили в прошлое детские игры, взрослели ребята. Как-то зашел к Васе Прокопенко. А он с паяльником возится. Дым, копоть в хате.
— Чего это ты?
— Да думаю радио наладить. Наушники вот достал, а с приемником что-то не получается. В чем ошибся, не пойму.
Провозились дотемна, но так ничего и не добились.
В другой раз забежал к Васе Кириленко. А тот, оказывается, в Киев уехал: решил разузнать, нельзя ли поступить в техникум. Все чаще мечтал об этом и Петя, все откладывал поездку, да так и не собрался.
УХОДИЛИ НА ВОЙНУ СОЛДАТЫ
Первым о беде узнал Вася Прокопенко. Все последние дни он только и делал, что возился с радиоприемником. Надоел до того, что мать прогнала его в сарай. А для него наступило как раз самое горячее время: приемник начал подавать признаки жизни.
Сестренка меньшая все вертелась под рукой:
— Вась, дай мне послушать. Ну дай.
Оттолкнул ее свободной рукой:
— Уйди, Галка, не мешай. И без тебя тошно.
Обиделась Галя, забилась в угол, сычом оттуда глядит.
Васе не до нее. В наушниках как раз какие-то слова пробиваться стали: «Москва…» Потом тревожное: «Без объявления войны… бомбили Киев… Наше дело правое…» И все смолкло.
Повертел Вася наушники, покрутил — ничего больше не слышно. Бросил все, даже не предупредил Галю, чтоб не трогала, и побежал к Петру. Мать ответила: нет дома. Завернул к Васе Кириленко. Сказали: с утра ушел на рыбалку. Метнулся на реку. Не добежал. Перехватило дыхание. Остановился на берегу, хватая открытым ртом жаркий воздух. И сразу же увидел Петьку. Он, видать, только что переплыл реку и прыгал теперь на одной ноге, склонив налево голову, — выколачивал из уха воду. Вася прыгнул с обрыва, крича и размахивая руками, помчался к другу. Ноги вязли в песке, силы таяли с каждым шагом. Не одолел метров десять, со стоном упал на песок, силясь выкрикнуть самое важное. Но раздавалось лишь какое-то невнятное сопение. Спазмы сдавили горло. Так бывает во сне, когда приснится что-то страшное и силишься позвать на помощь, кричишь, а звука нет, ничего не слышно.
Петька сперва подумал, что Василь балуется, изображает из себя чудака. Но потом, глянув на его судорожно подергивающееся бледное лицо, на полные страха глаза, поспешил на помощь:
— Что с тобой?
— Ребята! Фашисты… Киев бомбили…
— Брось дурить!
— Ой, не могу. Спеклось все в горле. По радио слышал. Приемник барахлил. Но отдельные слова… Точно…