В конце концов Рита принялась буянить и орать. Сначала она требовала рандеву с главным врачом, а затем пригрозила полицией и даже самим мэром Корсёра, однако ничто не помогло.
И тут Нэте испытала настоящий шок.
Два врача и две медсестры молча вошли в палату и попарно остановились у их с Ритой кроватей, готовя инъекции. Их пробовали успокоить словами о том, что так будет лучше для них же, что потом они смогут жить нормальной жизнью, но сердце Нэте колотилось за все те крошечные жизни, какие она теперь не сможет дать миру. А когда в нее впилась игла шприца, дыхание перехватило и девушка погрузилась в сон, забыв и саму себя, и свои мечты.
Когда она проснулась несколько часов спустя, у нее осталась лишь боль в животе да бандаж. Остальное у нее отняли.
В течение двух дней после этого Нэте не произнесла ни слова, да и потом молчала, когда их двоих привезли обратно на Спрогё. Она испытывала только печаль и уныние.
«Эта дура молчит, как рыба. Может, в конце концов она извлекла для себя урок», – сказал кто-то из наставниц, когда Нэте прекрасно слышала, и это было верно. За месяц она так ничего и не сказала – кому бы такое пошло на пользу?
И тогда ее отпустили.
Риту же, напротив, оставили на острове, сказав, что «все-таки существуют какие-то ограничения на то, кого они могут себе позволить отпустить в общество».
И вот Нэте стояла на корме и смотрела на волны, обмывающие остров, и на маяк, погружающийся за горизонт, и думала о том, что она вполне могла бы остаться, так как жизнь ее все равно уже прошла.
Первая семья, куда она попала, состояла из кузнеца, его жены и троих сыновей-механиков, перебивающихся случайными заработками, торговлей и халтурой. Этому семейству, как никакому другому, требовался кто-то в качестве раба и объекта постоянных нагоняев, и эта семейная потребность сполна была удовлетворена с появлением в их доме Нэте. Ее заставляли делать всё: от уборки на участке, заваленном кучей проржавевших деталей от оборудования, до выполнения функций приживалки при грубой и злобной хозяйке, единственное и величайшее удовольствие которой состояло в издевках над всем и вся, в особенности над Нэте.
– Похотливая, неотесанная, глупая шлюха, – слышалось целыми днями, и если появлялся хоть малейший повод поднять ее на смех, хозяйка никогда не упускала его.
– Безголовая дрянь. Скажи мне, неужели ты не в состоянии прочитать, что тут написано, идиотка? – С этими словами она указывала на пачку стирального порошка.
И когда Нэте оказывалась бессильна сложить буквы, словесные унижения дополнялись подзатыльником.
– Ты не понимаешь датского языка, глупая башка? – раздавалось то и дело, и Нэте съеживалась практически до пустого места.
Парни хватали ее за грудь, как им хотелось, а хозяин грозился пойти еще дальше. Когда она мылась, они, подобно собакам-ищейкам, по очереди приходили и пристраивались за дверью, со стонами бесстыдно изливая свою похоть.
– Впусти нас, Нэте. И мы заставим тебя визжать, как поросенка, каковым ты на самом деле и являешься, уж поверь, – смеялись они.
Кое-как проходили дни за днями, но ночи были тяжелее. Она плотно закрывала дверь в свою каморку, подставляла под дверную ручку венский стул и укладывалась на пол рядом с кроватью. Если вдруг кто-то из них объявится и бросится на кровать, он получит сюрприз, о котором она позаботилась заранее. Кровать была пуста, а железная труба, найденная однажды во дворе, была ох как тяжела! Если дойдет до такого, ей было абсолютно безразлично, придавит она одного из них до полусмерти или вовсе отправит на тот свет. Что могло случиться с ней еще более ужасного, чем уже случилось?
Иногда Нэте раздумывала, не подмешать ли немного белены, прихваченной с острова, в вечерний семейный кофе. Но мужество каждый раз ее покидало, и все задумки так ни к чему и не привели.
Однако кое-что все же произошло. В один прекрасный день, когда хозяйка отвесила своему мужу особо звучную пощечину, он взял дробовик и разнес не только ее голову, но и лишил средств к существованию всю семью.
После случившегося Нэте несколько часов в одиночестве просидела на кухне, беспокойно раскачиваясь из стороны в сторону, пока технические специалисты из полиции выковыривали из стен гостиной дробь и отскребали ошметки плоти.
Лишь вечером ее судьба прояснилась.
Довольно молодой мужчина, может, всего лет на шесть-семь старше ее самой, протянул к ней руки со словами:
– Я Эрик Ханстхольм, нас с моей женой Марианной попросили позаботиться о тебе.
Слова «позаботиться о тебе» прозвучали как-то странно. Слабым отголоском музыки, услышанной целую вечность назад, но в то же время и предупредительным сигналом. За такие слова она снова и снова пыталась уцепиться, и всякий раз напрасно; но в этом жутком доме, где звучало еще эхо выстрела, они сроду никогда не произносились.
Нэте взглянула на мужчину. Он производил приятное впечатление, но она отмела от себя эти мысли. Сколько раз девушка горько ошибалась в казавшихся ей приятными мужчинах?
– Ну, пускай так и будет, – сказала Нэте, пожав плечами.
А что еще могла она сказать? Больше ответить ей было нечего.
– Мы с Марианной получили общую должность преподавателей для глухонемых в Бредебро. Местечко в «мрачной Ютландии», – он сам рассмеялся такому словосочетанию. – Но, может, ты согласишься поехать с нами?
Только теперь она посмотрела ему в глаза. Сколько раз выбор ее будущего предоставлялся ей самой? Ни одного, насколько она могла припомнить. А как часто при обращении к ней употреблялись слова «может» и «согласишься»? Никогда, с тех пор как умерла мать.
– Мы виделись прежде, много месяцев назад, – продолжал Эрик. – Я читал книжку вместе со слегка тугоухой девушкой, больной раком, в больнице Корсёра, а ты лежала на койке напротив. Помнишь?
Он кивнул, заметив ее смущение и как она несколько раз моргнула, дабы избежать его пытливого взгляда. Неужели это действительно он?
– Думаешь, я не заметил, как ты нас тогда слушала? А я ведь заметил. Твои синие глаза так просто не позабудешь.
Затем он осторожно вытянул вперед руку без какой бы то ни было настойчивости, остановив в воздухе перед ее ладонью и терпеливо ожидая.
Он дождался, пока она протянет ему пальцы. И пожмет его руку.
Все в жизни Нэте перевернулось спустя несколько дней в казенной квартире в Бредебро.
С самого приезда она лежала на своей кровати в ожидании скорого рабства. В ожидании потоков жестоких слов и нового разочарования, которые следовали за ней тенью.
Молодая женщина Марианна Ханстхольм позвала ее и привела в кабинет, где указала ей на доску.
– Смотри, Нэте. Я буду задавать тебе вопросы; ты можешь тратить на размышление над ответом сколько угодно времени. Согласна?
Нэте посмотрела на доску с буквами. Сейчас ее мир разобьется вдребезги, ибо она прекрасно поняла, что к чему. Все эти значки на доске были ее проклятием, когда она посещала сельскую школу. Свист хлыста, занесенного над поясницей, или удары линейкой по пальцам было не так легко забыть. А когда женщина, сидевшая напротив, выяснит, что Нэте в состоянии опознать менее четверти букв и совсем не может сложить их в слова, ее вновь втопчут в грязь, где, по всеобщему мнению, ей и было самое место.
Нэте сжала губы.
– Я согласна, фру Ханстхольм. Но я не могу.
В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга, Нэте тем временем пыталась предугадать, куда придется удар, но Марианна Ханстхольм лишь улыбнулась.
– Поверь мне, милая моя, ты можешь, пускай даже и не так уж идеально. Если ты просто расскажешь мне, какие из этих букв тебе знакомы, я буду очень рада.
Нэте нахмурилась. И поскольку не происходило ничего иного, кроме того, что женщина напротив улыбалась и указывала на фанерную доску, она нехотя поднялась и шагнула вперед.
– Мне знакома вот эта буква, – начала она. – Это «Н», с нее начинается мое имя.
Фру Ханстхольм захлопала в ладоши и от всей души рассмеялась.
– Ну, значит, нам не хватает всего-то каких-то двадцати семи букв. Ну разве не прекрасно? – воскликнула она, подскочила к Нэте и заключила ее в объятия. – Погоди, мы еще покажем им всем…
Чувствуя вокруг себя эти теплые руки, Нэте задрожала, но женщина крепко обнимала ее и прошептала, что теперь все будет хорошо. В это совсем не верилось.
Именно поэтому она продолжала дрожать и расплакалась.
Тут вошел Эрик Ханстхольм, привлеченный шумом, и явно сразу заволновался, заметив блестящие глаза и вздрагивающие плечи Нэте.
– Эх, Нэте… Выплачь сейчас всю свою боль, малыш, чтобы с сегодняшнего дня скинуть ее с себя навсегда, – сказал он и прошептал слова, которые с того момента перекрыли все то зло, какое она пережила. – Ты нормальная, Нэте. Запомни навсегда: ты нормальная.
Нэте столкнулась с Ритой перед аптекой на главной улице Бредебро осенью 1961 года, и на нее мигом обрушилась новость, еще прежде чем Нэте успела поздороваться.
– Заведение на Спрогё распустили, – сообщила Рита и улыбнулась, заметив, что ее подруга потрясена.
Затем она вновь стала серьезной.
– Бо́льшая часть девушек размещены в приемных семьях, где они работают за ночлег и пропитание, так что в этом смысле мало что изменилось. Тяжкий труд с утра до ночи, и ни гроша на карманные расходы. Все быстро устают, Нэте.
Та кивнула. Уж об этом она знала лучше кого бы то ни было! Затем попыталась взглянуть Рите в глаза, но это оказалось трудно. Она не рассчитывала еще раз в жизни встретиться с этими глазами.
– Зачем ты приехала? – спросила наконец Нэте, не уверенная, действительно ли хочет услышать ответ.
– Я работаю всего в двадцати километрах отсюда на молочной ферме. Пиа – ну, та шлюха из Орхуса – тоже там пристроилась; мы вкалываем с пяти утра и до самой ночи, и нам просто жутко тяжко. Вот я и сбежала оттуда и добралась сюда, чтобы спросить, не хочешь ли ты составить мне компанию.
Хотела ли Нэте составить ей компанию? Нет, она даже ничего не хотела об этом слышать. В ней все перевернулось при виде бывшей подруги. Да как та вообще посмела разыскивать ее после всего, что натворила? Если бы не ревность и эгоизм Риты, все сложилось бы иначе. Нэте