Книга Зайцевой полна отсылок к известным именам и названиям:
– «и оживали чудища у Босха…»
– «Вифания, Голгофа, Гроб Господень!..»
– «шлемоблещущий Гектор, воинственный враг Атрида…»
– «застыла Гераклитова вода…»
– «штудирует Платона у доски…»
– «Вавилон, чье время пил виноградарь…»
– «пировал и здравствовал Валтасар…»
– «и бежал за Зевсом вослед Тифон…»
– «земля твоя – мой Гефсиманский сад…»
– «как проповедовал Уолт Уитмен…»
– «я видел Ниагару, Днепр, Меконг…»
– «до Холокоста, до ноги майора…»
– «высвистывал Шопена соловей…»
– «Мари Тюссо, искавшая знакомцев…»
– «и передайте пани Мельпомене…»
– «седой Протей, тысячеликий идол…»
– «танцуй, Саломея, смелее!..»
– «и пусть голова Адольфа прошествует по Берлину!»
Подобные примеры можно множить десятками, если не сотнями. Поневоле возникает детский вопрос: «Зачем это всё сюда понатыкано?». И ответ тоже приходит мгновенно: «Для того, чтобы вы, лапотники, знали, какая я начитанная и вообще культурная!»
Может, в Гаврилов-Яме такой ответ и «проканает». В литературе – нет.
Если кто-то не понял, выражусь поизящнее. Судя по всему, автор книги считает, что сам факт упоминания в стихах столь солидного сонма знаменитых людей и мест должен уже сам по себе произвести внушительное впечатление на читателя. Но на меня вот что-то не производит. Может, дело в том, что я историк по образованию – и спокойно отношусь к любым именам и названиям? Не знаю, не знаю… Скорее, дело в том, что я, всю жизнь проживший в русской провинции, уже давно привык к этой манере провинциалов – витиевато и надменно болтать, жонглировать звучными и плохо знакомыми собеседникам (по мнению этих провинциалов) словами, создавать из этих слов щит для прикрытия своей никчемности.
Ну, не работают эти десятки и сотни «иностранных» названий, не вызывают в моей душе чувства преклонения перед болтуном (или болтушкой). В стихотворении я, читатель, ищу чего-то иного. Чего именно? Если вкратце: художественных открытий. Первичности. Подлинной мировоззренческой и эстетической новизны.
А что есть у Зайцевой, кроме постоянных повторов красивых (по ее мнению) слов?
Да так, ничего особенного. Ни соразмерности, ни сообразности, ни «усвоенной, ставшей своей» культуры поэтического письма, ни успехов в борьбе с «сырой жизненной стихией», ни текстов, несущих на себе печать подлинной художественной самостоятельности. Постоянная примерка нового платья: то Магдалина, то Пенелопа, то Лилит, то муэдзин, то Иисус Христос. Постоянные плохо скрываемые вопли: «Господи, как мне тут плохо, среди черных окон и страшных голосов, забери меня отсюда! Или нет, лучше не надо». Постоянные упоминания про аптеку, петлю, параноиков, про призраков, прячущихся в стенах, про вскрытие вен и прочий суицид. Вот, дескать, глядите, среди какого кошмара я живу, – а думаю, между тем, о высоком: о Вавилоне, о Гекторе, о Пенелопе. Умилитесь, проникнитесь, примите в союз писателей!
Она пугает, а мне, читателю, не страшно. Я всё это уже читал. И в огромных количествах. Ничего нового.
Мне, может быть, скажут: а что же плохого в том, что Зайцева, пусть и явный эпигон и адепт Бродского, заимствует тон, отношение к жизни и творчеству и, сплошь и рядом, даже размеры и технику своего патрона? Ведь она идет по стопам великого русского поэта!
А я скажу в ответ: это чушь собачья! Ни один серьезный русский писатель не считал Бродского вчера и не считает сегодня великим русским поэтом. Правда, эта точка зрения уже очень давно и активно пропагандируется, навязывается, вдалбливается в сознание русскому пишущему юношеству. Но навечно там не приживется. Слишком велика и высока золотая гора традиционной русской литературы, чтобы усадить на ее вершину модного ныне Иосифа Бродского, при всех его (несомненных!) достоинствах. Все-таки он именно «иностранец», этот умный поэт, так и не сумевший глубоко укорениться в русской культурной почве.
Мне, может быть, скажут: но ведь образы-символы Зайцевой опираются на мощный пласт мировой культуры, на серьезную эстетическую платформу. А поэтому и сама Зайцева что-то значит. Хотя бы за это надо уважать ее.
А я отвечу: и это чушь! Перефразируя того же Бахтина, можно сказать, что большинство образов-символов Зайцевой взято «не из жизни, а из контекста» (в случае Зайцевой – из сонма чужих эстетических открытий). В своих стихах Зайцева называет имена авторов этих открытий и имена конкретных героев, созданных фантазией этих авторов, – тем самым обозначая, что она, Зайцева, все эти книжки прочитала. Может быть, этого и вправду достаточно, чтобы преклониться перед ее творчеством? Увы, нет. Ведь любой грамотный читатель – осмысленно или неосмысленно – преклоняется только перед действительно самостоятельной творческой личностью, перед действительным творческим поступком, а не перед унылым перечнем имен и фамилий, не перед библиотечным формуляром. Можно ведь всё в библиотеке прочитать, но ничего не понять или понять неправильно. Можно даже и правильно понять, но не найти в себе ни сил, ни умения высказать на фоне понятого свою собственную точку зрения – цельную, эстетически самодостаточную, новую (пусть, с чьей-то точки зрения, и «неправильную»).
Казалось бы: есть все условия для того, чтобы Юлия Зайцева, молодая русская женщина, живущая в районном городке в центре России в первой трети XXI столетия и не так уж плохо владеющая литературным слогом, сделала свои собственные поэтические открытия. Ведь окружающая ее жизнь полна удивительных сюжетов, историческое время великой державы дрожит накануне очередного перелома, материальная (а может быть, и духовная) нищета ее собратьев по месту географического пребывания – ужасает, доступ к шедеврам мировой литературы, ставшим великими ответами на великие вызовы, – открыт (пока еще). Остается лишь увидеть в окружающем мире уже живущее в нем великое произведение, взять эту глыбу мрамора и отсечь от нее лишнее.
Нет!.. Юлия Зайцева назойливо, страница за страницей, копирует манеры и подходы своего любимца, пишет про «чаши Грааля», «кукольный Тауэр», «колесо сансары», «риф из кораллов», «наш Париж», про «мертвецки пьяного ангела», про «тактический преферанс» и «лезвие бердыша», про «Чака Берри и Би Би Кинга». Неужели она не понимает, что всё это уже «было, было, было»? Ну, хоть чувствовать-то должна бы!
Не чувствует. Читала не то, училась не у тех, подражала (и подражает) не лучшим образцам. Не нашла себя.
А ведь я ей обо всем этом писал. Еще в июне 2014 года, когда готовил к печати очередной номер ярославского литературного журнала «Причал».
Порывшись в своем виртуальном архиве, я нашел текст своего тогдашнего письма. Вот он.
Добрый день, Юля!
Прочитал Ваши стихи. Уровень стихосложения, достигнутый Вами, достаточно высок (по провинциальным меркам, впрочем, – а не по гамбургскому счету). Мешает принять Ваши стихи к публикации в «Причале» одно – но очень важное! – обстоятельство: всё это – чужое, наносное, взятое напрокат у другого поэта (Вы знаете, у какого).
Учиться можно (и нужно). Но однажды нужно отбрасывать чужое – и писать своё, только своё. И писать кровью своего сердца. Всё присланное Вами (или почти всё) написано пером, погружаемым Вами в кровь сердца другого человека.
Поэтому – скучновато это читать… Как всякое подражательство, это скучно.
Если позволите, дам один совет. Попробуйте резко сменить тему. Попробуйте написать что-то о Вашей маме, о Вашем отце, о Ваших дедушках и бабушках, о городе, в котором Вы живете.
Возможно, это поможет Вам стать Юлией Зайцевой.
С уважением,
Евгений Чеканов.
Такое вот было письмо. И Юлия его получила. Но не вняла моему совету, а пошла, как видим, «своим путем»: стала участвовать во «всероссийских семинарах молодых литераторов», заручаться поддержкой своих почитателей, вербовать сторонников «на самом верху», раз за разом прорываться в Союз писателей России…
Что ж, имеет право. А те, кто на дух не принимает такую вот, с позволения сказать, «молодую поэзию», имеют право высказывать свою точку зрения.
И последнее о книге «То, что в шепоте за стеной». Комичный эффект придает ей предисловие Мамеда Халилова, относительно недавно (и, каюсь, с моей деятельной помощью, – «за ради интернационализма») ставшего членом Союза писателей России. Оно, это предисловие, написано еще более велеречивым и напыщенным слогом, чем книга Зайцевой:
– «перечитываю стихи снова и снова, пытаясь сублимировать смысл…»
– «начинаю понимать, что ракурс зрения у автора необычен, и что именно при таком ракурсе исчезают аберрации зрения…»
– «человек может индивидуализироваться… только в процессе самопознания, выстраивая вертикаль от сокровенного к трансцендентному…»
– «пропуская через свое сознание бесчисленное количество рождений и смертей и экстраполируя прошлый опыт в будущее, она приходит к ассоциации…»
– «возвращается памятью в прошлое, туда, где боги были атрибутированы квинтэссенцией…»
– «появление такого значительного поэтического дарования, как Юлия Зайцева, означает завершение смутного времени и начало осмысления нового этапа в развитии нашей культуры…»
Что тут скажешь… Только одно: эх, Мамед Гаджихалилович, сочинитель ты мой районный, обладатель диплома зоотехника! Я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот.
Литературоведение
Валерий СУЗИ. «Глагол времен, металла звон…»: хронотоп вечности и тема творчества в поэтике Державина и Тютчева
Жизнь есть небес мгновенный дар…
Г. Державин
Мы видим мир не таким, как он есть на самом деле,
а таким, каким его делает наше воображение, наша воля…
А. Ельчанинов, протоиерей, «Записи»
Июль – месяц двух русских поэтических гениев, Державина и Тютчева. 2018 год отмечен малыми юбилеями их памяти: Тютчев умер в середине июля 1873-го, прожив 70 лет; Державин родился и умер в середине месяца (1743–1816), прожив 73 года. Конечно, не только даты связывают поэтов, но прежде всего масштаб их дарований, личностей и религиозно-вселенская, грандионая тематика их творчества, позволяющая ввести обоих в первый ряд русских космистов. Помимо того, что они оказались поэтами мирового уровня, их объединяет любовь, служение Отечеству и погружение в европейскую культуру; они были истинно русскими европейцами, как реализовался этот тип в дворянской интеллигенции.