Усевшись за баранку, Виктор высказался мысленно теперь уже с дополнительными подробностями: «Сейчас малость порулим. Потом возьмемся за дело более обстоятельно. В полном соответствии с теми инструкциями, которые здесь больному не по душе».
Миновали прозрачную рощицу, где редкий дубовый подрост возвышался над лесной подстилкой с обилием мелких каменьев.
Затем проследовали вдоль череды высоких деревянных тычков, увитых плетями хмеля, чьи листья пусть не отличались лопушистыми калибрами, особой величиной, но зато привлекали внимание пружинисто упругими толстыми жилками, что просвечивали сквозь сочную, густого замеса темную зелень.
Въехали в местечко с аккуратными улочками, уютными домами.
Некоторые из усадебных построек походили на празднично роскошные матрасы – были раскрашены желтыми, коричневыми полосами, проходившими по всему внешнему периметру оштукатуренных стен.
Виктор ехал медленно. Он искал харчевню такую, чтоб выглядела достаточно прилично и не стала бы наводить больного майора на мысль поголодать. Дорога на курорт, в конце концов, оказалась длинной; нужно было не только посидеть, отдохнуть, но и заправиться.
Молча глядя вперед, преподаватель не вмешивался в манипуляции ефрейтора с рулем.
Что ж, можно тогда крутить баранку, что называется, с умом. Удастся когда стать ординарцем, не удастся, а лучше продвигаться ответственно, с намерением выбрать наилучший вариант.
Лавки – даже если они зазывно распахивали на улицу двери – водителя не заинтересовали.
И хлебные, и мясные готовы были предложить одну лишь сухомятку. Для желудка майора подобная еда пошла бы во вред.
Что уж тогда говорить про магазинчики, где на полках стояли звонкие стаканы, толстобокие кружки и кувшины! Посудное изобилие – это вовсе не то изобилие качественных кулинарных предложений, которых жаждал дотошный армеец, сопровождающий офицера бойкий солдат Семаков.
Увидев трактир, чье название было выведено очень крупными буквами и к тому же яркой масляной краской на хорошо загрунтованных, чистых досках, ефрейтор дал отставку сомнениям, нажал на тормоз.
Внешний вид заведения внушал надежду: хорошего человека, преподавателя с курсов начальствующего состава, тут не разочаруют угощениями.
Встретил посетителей низенький, довольно объемистый в талии хозяин, бывший в этом изрядном – пусть и провинциальном заведении – одновременно официантом и барменом. Он сразу же пригласил офицера к бочонку с пивом, что располагался на массивной подставке в углу помещения.
Еще не полюбопытствовав, будет ли пан предаваться обильным возлияниям, почал одна за другой наполнять кружки и пододвигать их поближе к гостю.
Дескать, невозможно поверить, что здесь кто-то позволит себе отказаться от солидного угощения.
Неужели с принимающей стороны не будет проявлено должного уважения?! Оно очень высокое – вон сколько наполнено кружек! И, позвольте заметить, разве замечательный пан не разрешит хозяину бочонка немножко заработать в середине жаркой недели? В прискорбно безлюдный час?
Ладейнин, не ожидавший столь гостеприимного напора, был не то, чтобы ошарашен, но – из песни слова не выкинешь – почувствовал себя неловко.
Непроизвольно замотал головой в смущенном отрицании обильного пиршества.
Объяснения – что и как – не прояснили бы ситуацию. Если только не начать с коры мерзлой осины. Поэтому в них вступать не поспешил.
Просто позвал ефрейтора и, отступив на шаг от всех этих кружек с пышными шапками пены, негромко сообщил:
– Мне, как известно, всё оно ни к чему. Сопровождающему тоже вроде бы не нужно. Впрочем, стоит ли обижать хозяина? Можно порционно угоститься… Или как?
– Сопровождающему?.. Если только одну порцию, – у шофера хозвзвода было такое умное выражение лица, повернутого к пивному бармену, и таким оно высветилось лукавством, когда оказалось повернутым к офицеру, что Ладейнин чуть не рассмеялся.
Отвернулся от бочонка, пошел к окну, сел за дубовый стол, чья массивность позволяла предполагать: здесь наверняка дозволялось даже стучать кружками по столешнице.
Во всяком случае, трактирная мебель выглядела убедительной.
Позволив Семакову завладеть порцией, хозяин поспешил к Валерию.
Зачем же сидеть просто так? Это скучно – сидеть без рогаликов. Без превосходных колбасок, которые называются шпекачками и которые очень вкусны со сладкой горчицей.
Что мог хозяину ответить нынешний пан офицер, коль желудок сильно сжался и заныл? Пусть местные вкусности употребляет в свое удовольствие проголодавшийся ефрейтор.
– Есть у вас каша? Манная? На молоке?
Если б трактирщик умел делать глаза квадратными, уж смастерил бы на своем лице что-нибудь этакое. Но, видать, нечасто доводилось тут, в окружении добротно крепких мебелей, сотворять фантастически необыкновенные квадраты.
Он широко растворил… овалы.
Да, пусть поразились манке на молоке именно что реальные, пусть и не очень ординарные геометрические фигуры.
Они были столь крупные, что засияли сразу же выпуклой белизной и не затерялись в мясном изобилии щек.
С этими своими овалами, в этой своей шерстяной – несмотря на полуденную теплынь – бархатисто малахитовой жилетке он стоял объемистым столбом. Помолчав, поизумлявшись на бравого армейца с восточных краев, постарался согнуться в пояснично вежливом наклоне:
– Должна тут быть каша?
– Пожалуйста… Или никак невозможно?
– Почему нельзя для пана офицера? Десять минут. Не больше.
Потихоньку отступая, не отводя глаз от человека, у которого висело на ремне личное оружие, хозяин приличного заведения старался не совершить ошибку – не сотворить какого-нибудь такого движения, чтобы владельцу пистолета захотелось положить оружие на стол.
Ладейнин хмыкнул, кивком указал Семакову на пятившегося трактирщика – видал, что делает здесь каша?
Ефрейтор согласно кивнул в ответ. Конечно, пугать никто никого не намеревался, а если каких-то пару лет назад в пивной буянили германцы, то это их дела, арийские.
Вздохнув, Валерий положил локти на деревянную, местами потемневшую столешницу, подпер голову ладонями. Вроде бы не очень долго пришлось вести машину, а вот устал всё-таки.
За окном блестел на солнце мир поселения – с разноцветными крышами, фруктовыми деревьями в садочках, парусами облаков, неспешно возникающими вдали и в безмолвной синеве наплывающими на тихое чешское местечко.
Здесь в стекла домов гляделись ветки яблонь со зреющими стаканообразными плодами: старинные розмарины обещали неплохой урожай.
Вишни – с ягодками более светлыми, нежели известные Валерию до черноты красные плоды кустистых «владимирок» – податливо гнулись к земле.
На них стаями сидели воробьи, повсюду, как водится, охочие до вишневого спелого угощенья.
Не было ни детонирующих – от встречи с землей – самолетных бомб, ни фонтанов от снарядных разрывов. Даже трескотни автоматных очередей не доносилось оттуда, с заоконного пространства.
А в ушах внезапно зазвенело, будто Ладейнина настигла, накрыла волна адского грохота. Словно контузия порешила справлять свой праздник.
Он принялся тереть виски, чтобы ушла та музыка звонких и очень частых стеклянных капель, что по обыкновению сопровождала это страдание – эту боль от проснувшейся раны.
Дело было в том, что майору вдруг пришло на ум: семьи больше нет. Он больше не увидит ни жену, ни сына Валерку. Никогда.
Понимание пришло – как тротиловый удар огромной мощи.
Потом звон в голове стих. Послевоенный мир донес через тонкое оконное стекло ленивый брёх дворовых псов, петушиное пенье.
Ладейнин глядел, как Семаков расправляется со шпекачками, щедро употребляя темно-коричневую приправу.
Почему-то крутилось в мозгах слово: «Горчица!»
Частая болезненная капель перестала вливаться в уши. Но под ложечкой болело всё сильнее.
7
Наступал вечер. Звезды в горном небе, где свет их всегда четче и ярче, пока еще не появились.
Вливалась в неширокие ущелья, в озерные котловины белесая влажная муть, предвещая холодную ночь.
«Надо бы фары включить», – подумалось Ладейнину.
Потянул было руку, ан дорога вывернула к долгожданному городку. Автомобиль промчался мимо крайних домов, тесно прижавшихся к скалам. Выехал к набережной, снова поднялся к стене каменных громад.
У входа в небольшой военный санаторий горели фонари под козырьками, защищавшими лампы от дождей. Дверь была закрыта.
Из-за угла выглянул кот, фыркнул, недовольно ощерясь. Боком, боком пошел – исчез.
Черные массивные петли двери даже и не думали поворачиваться.
– Не рановато ли улеглись тут спать? – удивлялся ефрейтор, пытаясь то поднять, то опустить неподдающуюся ручку.
– Справа там шнур звонка. Подергай, – предложил водитель «Симки».
Он достал с заднего сиденья фибровый чемоданчик, проверил багажник. Захлопнув его, с удовлетворением сам себе доложил:
– Дело сделано. Прибыли без происшествий.
Незадолго до прибытия Ладейнин старательно уверял себя, что не стоит отчаиваться, надо ждать и продолжать поиски семьи. Успокоилась немного душевная рана.
Во всяком случае, поджидая того момента, когда откроют дверь, он стоял прямо. Не сгибался от приступа телесных страданий, всегда готовых добавить новых мук.
– Значит, вам я больше ненужный? – с видимой горечью произнес шофер хозвзвода, мечтавший задержаться в городке.
Появилась девушка в длинном платье с буфами. В цветастом коротком переднике. На нем – по голубому полотну – оранжевые квадратики усердно чередовались с белыми, а на миловидном лице встречающей высветилась приветливость, проявилась усердная готовность быть полезной.
– До свидания. Надеюсь, ефрейтор, еще увидимся, – дипломатично попрощался Валерий с прилежным армейцем, своим сопровождающим.
В холле санатория воздух был теплей, нежели на улице.
Пахло здесь не туманной горной сыростью, где вовсю благоухали вечнозеленые красавицы ели. Почему-то из коридора тянуло камфорой. Или – точнее! – смесью резкой валерьянки и мягко возбуждающей камфоры.