У преподавателя с курсов начальствующего состава вдаваться в детали недавно здесь происходившего не представляло интереса. И так было понятно – около часа назад привезли пожилого, нуждающегося в уходе офицера, и у того после долгой дороги, с ее подъемами и крутыми виражами, приключились сердечные сбои.
– Документы пана майора оформят утром, – подошла, закрыв на задвижку дверь, невысокая девушка, чей голос Валерию сразу понравился.
Он был нежно певучим, негромким, успокаивающим. И приглашал повнимательней вглядеться в миловидное лицо встречающей.
Неженатым гостям санатория, как отметил для себя Ладейнин, уж точно была забота, чтобы и к словам прислушаться, и к неброской приветливой красоте присмотреться.
– Мне понятно, что у вас имеются заблаговременные сведения о прибывающих, – усмехнулся. Добавил спокойно. – Если можно оформить завтра, пусть будет завтра.
В ответ – никакого, чтоб очень заметного и хорошо видного, в глазах смущения или волнения. Слова, где имелся намек на некоторые важные обстоятельства, не произвели особого впечатления.
Валерию ничего не оставалось, как признаться себе самому: просто молодую особу проинструктировали, а до некоторых привходящих моментов сурового послевоенного быта ей не приходилось еще доходить.
Та принялась обстоятельно объяснять: с постоянной палатой всё определится, когда утром объявится врач, когда придет на работу сестра-хозяйка, или как там офицеры называют ее – комендант? Вот когда окажутся на местах все, от кого зависит расселение прибывающих в санаторий, тогда станет хорошо.
– Сейчас провожу вас в комнату временного проживания… пребывания…
«О чём разговор? – думал Валерий. – Мне всё равно. Сейчас лягу и буду спать без задних ног. Давно такого не было у меня, чтоб полдня за рулем. Голова опять что-то разболелась. Как есть вся чугунная».
Размеренная преподавательская жизнь отучила без последствий впитывать вал разнообразных впечатлений, что хочешь не хочешь, а предлагает любое долгое автомобильное путешествие.
Ранам ведь не прикажешь, они свое талдычат – а не слишком ли ты утруждаешься, добрый молодец, при нашем обязательном присутствии?
«Надо поскорей лечь. Факт усталости не проигнорируешь. Семаков – тому продолжение горной дороги в охотку, раз не очутился в ординарцах – погнал “Симку” на удивление резво. Ему еще ехать и ехать. Всю ночь. А он лихо жмет на “газ”. Почему? Повезло молодцу, немецкое железо, как говорится, обошло стороной. Меня, кажется, шатает. Что еще за черт?»
Ладейнин шел по коридору, чувствуя, что не в силах отвлечься от навязчивых тягучих мыслей. Он не прочь был постоять, опереться рукой о стену, но девушка уходила от него, уходила в неизвестное продолжение коридора… куда-то вдаль…
Он старался не отстать.
Не хотелось выказывать свою слабость. Сдвинув брови, наклонившись вперед, он шел следом за ней. Будто ему надо было как раз двигаться, двигаться … идти в атаку… опять…
8
Полыхали комнатные стекла жаром брусничного цвета. Солнечные лучи, преломляясь в разные цвета, дугами висели на стенах. В углу над дверью они почему-то вздымались фонтаном к потолку.
«Окна старые. Наверное, стекла были выплавлены еще в прошлом веке. Из-за неравномерности слоев, из-за всяких минеральных примесей играет наверху радуга, – догадался Валерий. – Красиво. Однако она может кое-кому навевать мысли о чертовщине. Ладно, вставать пора».
Поднявшись и с хрустом потянувшись, он подошел к форточке.
Из окна не видать было крыш городка, но зато давай, новоиспеченный обитатель санатория, любуйся замшелой стеной у соседней постройки времен императора Франца-Иосифа!
Было подобное соображение у тех, кто организовал тут военный санаторий, или не было – какая разница? У майора наблюдалось настроение такое, что можно было вновь усаживаться и писать письма. Потому что хотелось верить в лучшее.
Не зря всё-таки утверждает народная мудрость: утро вечера мудренее. Война, как ни суди, закончилась, и верх остался за теми, кто был истинно достоин победы. Майор тоже расписался на поверженном рейхстаге … когда это случилось?
Год назад? Не остыла душа, и желается ей, чтобы продолжался праздник. Так что давнишний император не в счет!
Пусть он здесь царствовал, доложил сам себе Ладейнин, но бравый солдат Швейк уважал тогдашнюю армию не очень. Не станет и наш брат шибко восхищаться имперской замшелостью. А лучше мы откроем форточку и подышим целебным воздухом Рудных гор.
По-армейски аккуратно заправил кровать, снова подошел к окну. Дотронувшись до стекла, обнаружил – оно холодное, как лед.
Стало понятно, что здесь ветры-утренники и порывисты, и по-мартовски свежи. С близких вершин даже летом спускается бодрящий воздух высокого неба с его льдистыми, стратосферно серебристыми облаками.
– Хорошо! – Валерий не смог удержаться от восхищения. – Освежает!
Он с удовольствием ополоснул лицо из кувшина, стоявшего на столике возле умывальника.
В кране что-то слабосильно пошумливало, ничуть не желая хоть чуть-чуть окропить ладони. Поэтому воспользоваться водопроводом по программе более полной, нежели простое бульканье, не удалось.
Городок вряд ли представлял интерес для воюющих сторон. Если падали бомбы на его улицы, то скорее всего лишь изредка. Больших разрушений не наблюдалось. И значит, водопровод, коль случайно досталось ему на орехи, здесь должны починить в скором времени.
– Будем надеяться, – высказался Валерий, ни к кому конкретно не обращаясь, демонстрируя самому себе бодрое самочувствие.
Постучавшись, осторожно выглянула из дверного проема девушка, встречавшая гостей вечером и обещавшая, что всё будет с утра пораньше. Будет – как полагается.
На лице у нее ни следа от дежурства. Ночное бдение, если оно последовало вслед за расселением гостей, не смогло наложить печать присущими ему атрибутами на молодость.
Измятость и бледность кожи, от недосыпа круги под глазами и тусклый от усталости взор – всё отсутствовало напрочь. Юность цветущая торжествовала.
Увидев эту свежесть бархатно спелого персика, Ладейнин поразился молодой силе и, не найдя слов для приветствия, лишь молча кивнул в ответ на радостное «здравствуйте».
Появился мужчина в белом халате – моложавый, с выраженными рубцами ранений на лбу и щеках.
– Томаш Фаиала. Если позволите, ваш врач.
У Валерия возникло предчувствие, что майору слишком многое решили позволить. Здесь тебе и Семаков, и чешский лекарь.
Вслед за тем пришло запоздалое соображение: со своими догадками куда торопишься, майор? Если от ординарца удалось отбояриться, то с медиками картина получается иная. Вряд ли преподавателю с курсов начальствующего состава разрешат самолично назначать себе доктора, выбирать лекарства…
Вот тебе, майор, славянский товарищ по оружию, и дозволяется тебе верить, что фронтовая косточка не оставит в покое больного, пока всерьез не поставит офицера на ноги.
Насчет боевого прошлого Фиалы ошибки не случилось.
– Санбат был под обстрелом, – пояснил Томаш, заметив, куда нацелены глаза майора. – Чехословацкая часть проходила Дукельский перевал. Немцы сопротивлялись изо всех сил. Мне, как и многим другим, попало сильно. Как говорят русские, попортило шкуру.
Значит, тут некоторые спрашивают позволения лечить? Простая вежливость или… пусть не так чтобы очень простая… Ладейнину не захотелось вдаваться в детали.
Нынешние послевоенные дела сложны. В Европе хватает военных повсюду. Открыто стоят части союзников. Свободней вздохнули противники нацистов. Стараются скрыть свое прошлое некоторые личности из числа фашистских карателей.
А чех… Что ж, армейскому лекарю проще понять, с какой стати ноют раны у солдат. Пусть продолжает свою службу чехословацкий корпус и лично врач Фиала, чьи рубцы на лице стали враз симпатичны Ладейнину.
Хотел было Валерий пошутить: позволяю быть моим врачом. Однако поняв, что шутка может показаться неудачной, решил рта не раскрывать.
– Разрешите представить Мартину Блажекову, – сказал вежливый Томаш. – Она проводит вас в палату старших офицеров на втором этаже. Санаторий у нас небольшой. Комнат пока что немного. Если покажется тесновато, приносим свои извинения.
– Какие извинения? – удивился Валерий. – Спасибо, что приютили на ваших замечательных водах. Столь известных по всей Европе.
Краем глаза он видел, как за окном разгоралось пламя солнечного пожара, прогонявшего с улиц городка утреннюю влажноватую сырость. Убиравшего мокрые пятна на мостовой.
Этот по-летнему старательный дворник с небес – ишь, какие горячие лучи! – с усердием наступал на прохладу, льющуюся на городскую речку с высот Рудных гор. Скоро набережная приобретет вид какого-нибудь теплого южного курорта.
Сейчас бы выйти на улицу! Чтобы прогуляться по булыжным мостовым. Среди старинных построек, предлагавших вспоминать всё, что знаешь о давних временах.
В Центральной Европе, известно, с избытком случалось всякое. Досточтимо интересное. А здесь тебе – чистый заповедник исторических реалий, если не впрямую повествующих о прошлых событиях, то уж в обязательности напоминающих об очень многом.
А что говорит Фиала?
Тот, представив девушку, – которая если и радовалась, то исключительно лишь солнечному утру, – продолжал свою вежливою речь:
– Сопроводительные документы прошу оставить Мартине. Она всё оформит в лучшем виде. Покажет, где находится помещение столовой. Потом, после завтрака, жду вас у себя в кабинете. Введу майора в курс лечения. Оно специфическое у нас.
9
Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, узка и длинна.
Ступеньки прочные чистые, но от времени потемневшие, словно по дубовым доскам прошлись едкой морилкой и покрыли тотчас лаком. Чтобы цвет уважаемой крепкой старины сохранился в неприкосновенности.
Под яловыми дорожными сапогами Валерия дерево поскрипывало.
Желая, чтоб звук был не слишком громким, не заглушал разговорчивую девушку, Ладейнин ставил твердые каблуки осторожно.