Придерживался за перила, круто уходящие с первого этажа на второй, помогал сапогам не греметь и вслушивался в голос, льющийся сверху.
Мартина весело объясняла:
– Кот, что стоит наверху, он почему надувает щеки? Мошенник. И чувствует себя важной персоной. Хозяин самый главный. Понимаете?
– С жуликами дела не имел. Затрудняюсь их понимать. Но… хотелось бы знать, что сотворила персона.
Девушка замедлила шаги. Полуобернувшись лукаво посмотрела на офицера, столь серьезно озаботившегося вопросом кошачьего присутствия. Продолжила продвижение по крутой восходящей.
Прибывший майор с ее точки зрения оказался человеком достаточно сообразительным, чтобы увидеть в веселом щебетанье не только желание безответственно поболтать.
Одновременно приметил нечто такое… такое… которое представляло познавательный интерес. Он далеко не был равнодушным гостем, этот офицер, недавно помогавший соотечественникам прогнать фашистов.
И видимо, не собирался очень сильно важничать здесь. Если не теряя чувства собственного достоинства, он довольно искренно, с вопросом вовсе не наигранным, обратил взор к коту, чересчур много о себе возомнившему.
Что касается Ладейнина… исключительный интерес пушистая персона вряд ли представляла. Уши как уши, стоят торчком и при том кое-где рваные. Усы как усы, хоть шикарно длинные.
Есть лохматые вислоухие дворняги среди собак, почему не наблюдаться обыкновенным персонам среди кошачьего племени с его богатым подшерстком?
Не исключались, правда, в поведении некоторых котов какие-то аномалии.
Остановившись, Мартина посмотрела вниз, на гранитные плиты вестибюля.
Перила, стремившиеся вверх, опирались на резные деревянные столбики, не сказать чтобы слишком толстые на вид. Они выглядели скорее изящно тонкими побегами тропических пальм, нежели основательно могучими подпорками, сотворенными из шумавских дубов.
Валерию никак не могло прийти в голову, что они чрезмерно крепкие, сверх меры надежные. Поэтому он заволновался, когда девушка всей грудью налегла на перила и принялась что-то рассматривать на первом этаже.
Непроизвольно ухватив балясину возле себя, скосил глаза вниз: что там приключилось?
Вестибюль – пол, стены, конторка у входа – был погружен в утреннюю тишину и неяркость сонного полумрака, поскольку ночное освещение уже выключили.
Откуда-то проникал, тянулся в дальнюю часть помещения тонкий солнечный луч. Он ничуть не старался разогнать лиловатую сумеречность, а скорее выявлял, подчеркивал гранитную мрачность этих грузных темных плит недавно вымытого пола.
Снизу ощутимо тянуло тщательной приборкой – сыроватой прохладой и химически духовитой чистотой, свойственной европейским аптекам. С ними Ладейнину приходилось иметь дела в Германии, Польше, Венгрии.
Хочешь не хочешь, а приходилось на скорую руку попользоваться лекарствами, коль неожиданно сдавало здоровье. Перехватишь где-нибудь в дороге таблетку, оно и…
– Всё в порядке. Не видно тёти. Не будет мне выговора!
Отлепившись от перил, Мартина снова зашагала по лестнице к наблюдавшему за визитерами коту. Но тут же, словно вспомнив нечто неотложное и очень важное, вновь остановилась, обернулась, направила на майора заблестевшие непонятным оживлением глаза:
– Тетя могла бы возражать. А раз ее пока что нет, мы с вами сейчас возьмем и обсудим это.
Сапоги Валерия в следующую минуту начали проверять прочность дощечек, что выстилали коридор второго этажа.
Плотно пригнанные одна к другой, блестевшие наподобие паркета в Екатерининском дворце, где когда-то молодой артиллерист постигал академическую науку, они стойко воспринимали удары кованых каблуков. Не скрипели, не поддавались нажиму, не заставляли тебя качаться, ровно они были здесь идущим – летающие качели.
В этом смысле дубово-прочная, однако беззаботно фривольная лестница давала здешнему паркету определенную фору.
Нельзя было не заметить, шумавские ступеньки превосходили музыкальностью коридор, благопристойный и уныло пустынный в этот тихий час.
Вздернув брови и покачав головой, Ладейнин сам себе отдал мысленный приказ: правила проживания станем в дальнейшем неукоснительно соблюдать, поскольку в чужой монастырь не ходят со своим уставом и коваными каблуками дорожных сапог не тревожат поутру сон отдыхающих.
Раз тут предполагается соблюдение паркетной тишины, Валерий будет продвигаться без лишнего шума-грохота. Не танк всё-таки.
Но, кажется, у сопровождения до сих пор не спешит исчезнуть предмет разговора. Кое-какие пожилые женщины способны внезапно объявиться и поставить препоны всяческим обсуждениям?
– Возражения со стороны тети? Если она здесь большой командир… Не знаю, что мы должны обсуждать, но лучше, наверное…
Вид у майора был вполне серьезный. Но в его словах прозвучала та легкая веселость, что позволяла предполагать: офицер не очень-то предрасположен дожидаться появления большого начальства. В лице неведомой родственницы со стороны Мартины.
Однако девушка не могла не понять – не надо говорить загадками, суетиться на скрипучих дубовых ступеньках, бросаться грудью на перила и навязывать новым жильцам свои страхи. Лучше сразу приступить к делу, раз есть нужда кое-что доложить спутнику.
Разговор, конечно же, свелся к поведению толстощекого кота.
Родственница – юной особы по фамилии Блажекова – имела прочную любовь к театрам. Некогда, пребывая в Праге, она частенько ходила на столичные спектакли, и ей, завзятой театралке…
– Она мне сама рассказывала, – объясняла Мартина. – Увидев однажды кота в своей ложе, пошла к директору. Что еще такое?! А если тут чересчур самостоятельные персоны начнут прогуливаться по сцене во время представления?
Ладейнин не выдержал, подсказал:
– Ничего хорошего для старательных актеров не получится.
Оказалось, тетя была неотступно решительной, имела непростой характер. Она потребовала от дирекции театра очень серьезных действий. Кота отловили, отвезли далеко за город. Некоторое время спектакли шли в благоприятной атмосфере, потом трудности возобновились.
Усатая особа, что была себе на уме, вернулась в свой дом. Ее отвезли подальше, но она снова объявилась по месту проживания. Театралка-тетя не успокаивалась, ставила перед дирекцией новые задачи. Нескоро это случилось, и всё-таки с незаконным вселением удалось справиться.
– У кошачьей породы характер, выходит, не сахар, – вздохнул Ладейнин. – Слишком он… боевой, что ли. Ишь как тётю допекал!
Мартина счастливо улыбалась:
– Ой, как мне это нравится. Вы всё понимаете!
– Чего здесь трудного? Коса нашла на камень. У самостоятельной персоны, легко догадаться, решимости отстоять свой дом – выше головы. А родственница ваша имела железную волю, и тёте нипочем были все персоны.
Чуть не подпрыгнув от радости, девушка принялась воодушевленно объяснять: да, характер у пожилой женщины не очень-то покладистый и приятный. Иногда тебя так отчитают. Хоть плачь, словно ты недостаточно разумная школьница. Приходится побаиваться тётю, пусть с гимназическими науками сегодня покончено. Без ее разрешения, может, и не стоило рассказывать о прошлой жизни. Но офицер, который очень умен и всё понимает, будто какой генерал, имеет право знать, что кот наверху…
Девушка во все глаза смотрела на Валерия, и в ее порывистых движениях скользила нескрываемая радость, нежданно обнаруженное счастье взаимопонимания, доверия. Она прям-таки светилась восхищением.
«Что за черт!? – подумал он. – Она со своей радостью с Луны свалилась? Не давал я поводов восхищаться собой! Делать мне больше нечего, что ли?»
Надо было что-то сказать. Чтобы поумерить все эти восторги, не имеющие под собой никакой реальной почвы.
Он решительно прервал поток слов Мартины:
– Здешний Котофей считает санаторий своим законным жилищем. Прогнать самовольного вселенца не удается. К сожалению, вам я не помощник. Куда его нести? В горы? Не понесу, не просите!
Спутница ждала другой реакции. Ей хотелось бы услышать нечто шутливое, легкое, чтобы продолжать беседу, а тут прозвучал суровый приговор. Она замолчала, оживленная праздничность ушла из глаз, и Валерию осталось лишь лицезреть быстро удаляющуюся, чуть поникшую спину.
Ладейнин шел следом, в голове крутилось:
«Тут никто не собирался отправлять майора к горным вершинам поближе. Хотели просто поговорить, разве не так?»
10
У Мартины вдруг появилось желание повидать свою родственницу, которая могла воспользоваться другим входом, чтобы пройти в кладовую, где хранилось санаторное имущество – простыни, пододеяльники, наволочки.
Направилась ко второй лестнице. К той, что находилась в конце коридора и позволяла спуститься не только на первый этаж, но даже в подвальное помещение.
Блажекова, убыстряя шаги, спешила вниз, пока не увидела запертую дверь. Распахиваться та не расстаралась.
Удар сжатым кулачком по филенке. Толчок плечом.
Старайся не старайся, никого тут не было, и Валерию со смущением объяснили:
– Тёти нет. Но лучше меня говорит она по-русски. Ей проще, чем мне. Она бы сказала так, чтоб вы не волновались. И не ходили в горы.
– Не стоит беспокоиться, – он произнес эти слова как можно спокойней, с вежливостью, где неявно присутствовали заморозки раннего чукотского лета. – Решение уже принято. А что касается моей сопровождающей, ее знание русского языка меня вполне удовлетворяет.
Вторая лестница. Новый подъем на второй этаж. Восхождение по узким ступенькам, напоминавшим о шумавском происхождении.
Перила без тех изящных подпорок, что призывали бы полюбоваться мастерством краснодеревщиков, но сказать: тут наблюдалась слабина, – это было бы неверно.
Пусть не увидишь искусства деревообработки, а всё-таки заметишь толстую массивность дубовых стоек, без шикарного лакового блеска, грубо вытесанных. При том демонстративно крепких, надежно поддерживающих круто вздымающуюся перильную балясину.
Кирпичная красно-коричневая стена по правую руку. В каплях старой известки, что применялась лет сто назад, – старинной и от несомненной своей древности посеревшей, местами даже ставшей мглисто темной.