Далеко не парадная лестница. Черный ход, как говорится.
Валерий опять шел следом за девушкой.
На сей раз ее спина не выказывала уныния. Выглядела попрямее. Если не веселей, то уж отчетливо поуверенней.
Вторичное шествие по коридору – в обратном направлении – было бы скучным, если б Валерий, проходя небольшой зал, не приметил: стену, где находились оконные проемы, кто-то догадался украсить интересными полотенцами. Они висели, аккуратно вышитые красными крестиками, меж стеклянных листов коричневых рам. И если не отсвечивали солнечным блеском в простенках, то уж определенно добавляли праздничности в атмосферу пустынного зала, куда уже начали со внутреннего дворика проникать лучи огненного горного светила.
От Мартины не ускользнуло – майор крутит головой, не то восхищаясь, не то удивляясь увиденному. Она шагнула к окнам, обвела рукой стену с ее выставочно-полотняными экспонатами:
– Раньше тут не было санатория для военных. Тетя задолго до войны видела, что в некоторых русских домах украшали стены вышивками. Предложила: пусть приезжающие чувствуют себя здесь хорошо. Вот ей и разрешили повесить…
– Чтоб офицерам было… как дома? – уточнил Валерий.
– Плохо разве?
– Почему? Спасибо, – пошел было дальше, но тут же встал, как вкопанный.
Приглашающий жест рукой. Полупоклон.
Пропустил вперед девушку.
При этом подумал:
«Можно, конечно, украшать стены. Однако по давнишнему этикету преимущественно “красный угол” облачался таким образом. Родственница Блажековой некогда побывала в России? Интересная выходит история».
Заморозки чукотского лета растаяли, словно пришедшее с Тихого океана тепло начало наступать на печоры прибрежья и пробудило в душе приезжего учителя воспоминания о недавнем Владивостоке. О знакомой веселой школьнице и владимирском доме, где в углу ее старая бабушка повесила много лет назад красивые полотенчики.
В палате старших офицеров при закрытой форточке было очень тепло. Явственно ощущался бодрящий аромат одеколона, недавно употребленного после бритья.
Окна здесь тянулись не столько в высоту, сколько в ширину – чуть не вовсю стену с шиком распахнулись. Оттого для всякого сюда входящего наполнялась комната ощущением неожиданно большого пространства и тем изобилием проникновенного света, что обычно ожидается где-нибудь на улице. Под бездонным куполом открытого неба.
Подойдя к подоконнику, Валерий прищурился, чтоб поуменьшить напор солнечного ливня, обрушившегося на глаза.
Открывшаяся панорама звала, что называется, на волю, предлагая промерить нетерпеливыми шагами городок с его радужным разноцветьем где оштукатуренных, где замшелых стен. С чередой парадных, над которыми пузырями висели фонари на железных кронштейнах.
Отсюда хорошо просматривались тесно стоящие дома, гребенка не столь далеких вершин, мощеная гранитом набережная. И узкая река – тот стремительный горный поток, которому удалось разделить поселение напополам.
Видимо, речка была очень быстрой: по ней плыли шапки белой пены, покачиваясь на завихрениях водоворотных струй.
Здешние горы с их лесистыми ущельями и уютными городками не отличались той мрачной суровой красотой, которая в свое время поразила Валерия на Чукотке. Открывающиеся картины нисколько тебя не тревожили – скорее согревали сердце, являя взору бодрую новизну, пробуждая свежесть помолодевших чувств.
11
– Вот ваше место. Располагайтесь, – Мартина, вставшая было рядом с майором, двинулась по параболе в угол, вправо от двери.
Ладейнин в ответ согласно покивал, внимательней оглядел палату.
Три высокие тумбочки, накрытые белыми накрахмаленными скатерками с роскошно лохматыми нитяными кисточками. Три кровати вовсе не армейского образца, то есть – приметно широкие, полутораспальные, блестевшие гладким хромом узорчатых спинок.
Пусть это не выглядело умопомрачительной роскошью, но апартаменты не избалованному бытом Ладейнину показались на диво богатыми.
Особенно поразило то, что лежало на кроватях. Разве же в офицерских общежитиях он видел пододеяльники с прямоугольным вырезом, где пыжились очень толстые, махрово шерстистые одеяла сочного вишневого цвета?
Простынками в своих временных жилищах укрывались хоть капитаны, хоть майоры – простынками, а сверху солдатской байкой, обычно невразумительно серого коленкора.
– Куда пропали мои соседи? – обратился Валерий к своей сопровождающей, полагая, что вспоминать весь прошедший год вовсе необязательно. Не к спеху, коль новая обстановка вызывает вопросы, которые требуют разъяснений.
Четкий армеец, он всегда есть строгий к порядку человек. Сие говаривал замкомвзвода в годы рядового, потом ефрейторского пребывания молодого учителя в Лефортово. И нынешнему солидному преподавателю эту науку не резон забывать. Верно, артиллерист?
«Так точно, – усмешливо доложил сам себе майор. – Не мешает оценить ситуацию».
Девушка подняла лучистые глаза на офицера, сказала смущенно:
– Все ушли на завтрак. Мы с вами задержались возле кладовой. Простите. Я не хотела…
– Не надо извиняться, – у Валерия дернулись уголки губ в полуулыбке. – Готов повторить, что Мартина Блажекова хорошо знает русский язык. Наверняка, не хуже своей родственницы.
Юная особа увидела в простых словах, вероятно, что-то необычное. Глаза вспыхнули с новой силой, буквально обдав офицера глянцевито-ярким светом празднества с новогодней открытки.
Какие там красочные календарные или весеннее-майские картины сопровождающей привиделись, поди и сообрази. Но что касается майора, он помыслил на сей счет вполне приземленно:
«Разулыбался тут кое-кто. Удивил Мартину своими чистыми белыми зубами. И что сейчас? Начнет нынче гость вдаваться в подробности чукотской жизни, где не было места обильным медам? Не стоит, пожалуй. И о войне, которая была вовсе не сахар, тоже не время распространяться. Сберег, как говорится, зубы, да вот что другое съесть, кроме каши…»
Повернуться и отправиться по свои делам, что было бы вполне естественно, Блажекова не поторопилась.
Вместо этого принялась поправлять вишневый четырехугольник на кровати, одновременно искоса поглядывая на гостя и выкладывая факты непростой жизни. Нет, не собственной, примечательно короткой, а тётиной, довольно-таки длинной и на удивление извилистой.
– Моя родственница Маржена Плицкова была в России, когда случился октябрь. Царя не стало, и захотелось увидеть страну с ее новыми порядками. Через несколько лет вернулась домой. Перед войной, вы знаете, были тревожные годы. Она решила принять участие в работе общества чехословацко-советской дружбы.
«Где тогда пребывал молодой учитель? – подумалось Валерию. – Познавал печоры Корякского нагорья. Занимался с детьми арифметикой и письмом. Посещал стойбища, где оставались проблемы с неграмотностью. Однажды летом наблюдал, как чукчи добывали кита. Что тут скажешь, неуютно в холодном океане. Даже на большом корабле не отпускает тебя, никакого не морехода, чувство озноба. А уж когда посреди студеных волн окажешься на вельботе, да еще ближе к ночи, – это… Твоя крошечная жизнь колышется в громадном просторе, словно микроскопическая пылинка в немыслимо глубоком небе, в бездонно черном космосе, где нисколько не тесно миллиардам огромных светил. Пусть нет в тебе смертельного ужаса, но определенно есть оно – потрясение, которое невозможно выразить словами».
Блажекова повела глазами, оглядывая углы просторной палаты. Видимо, пожелала убедиться, что сегодня нет необходимости заниматься тут уборкой.
Направилась было к двери. Поколебавшись, остановилась:
– Мои родители погибли в сорок втором году.
Слез не было. Однако по лбу скользнула, исчезла и, объявившись вновь, укрепилась над переносицей грустная морщинка.
Сообразив, что Мартине явно не хотелось развивать в разговоре печальную тему, Ладейнин среагировал быстро:
– У ваших здешних постояльцев, у большинства из них, схожие душевные раны. Примите искренние соболезнования.
Девушка, опустив голову, неуверенно продолжила историю семейных мучений:
– Тетя увезла меня из Праги. Подальше из города, где были облавы. Мы осели тут. Плицкова по старости лет уже не работает в лечебнице. А я пристроилась. Маржена приходит чуть не каждый день, помогает принимать приезжающих. А также оказывает помощь в кладовой. Ну, и мне – тоже. У нас ведь небольшой персонал. Вы еще увидите ее, мою родственницу. Она строгая, оттого что добрая. Переживает за меня.
– Пани Плицкова спасла племяннице жизнь. Пани Блажекова не забывает добро, – Ладейнин открывал свой чемоданчик, и слова были произнесены не то, чтобы равнодушно, однако же несколько отстраненно. Догадавшись, что неуместен тон, Валерий поспешил добавить. – Нетрудно понять, что пережитое связывает вас очень крепко. А вот у меня близкие…
– Погибли? Все?
– Может быть… Никаких сведений, – голова поникла над раскрытым чемоданчиком. – …Все последние годы…
Руки опустились на темную фибровую крышку.
Зазвенел в висках гостя стеклянный перезвон, никому неслышный и при этом громкий, вполне реальный.
Пальцы двинулись туда, где лежал походный скарб. Начали перебирать весь нехитрый набор вещей, словно хозяин их внезапно забыл, что и для какой цели положил сюда.
Больше от майора не последовало слов. Даже отстраненно задумчивых.
Увидев реакцию офицера на свой вопрос, в безапелляционной краткости своей прозвучавший довольно жестко, девушка, полуотвернушись и зарумянившись, произнесла то, что в полной мере обнаружило и ее скромность, и ее по-настоящему сочувствующую душевность:
– Хочу сказать… не надо называть меня пани Блажекова. Лучше просто – Мартина. Раз мы с вами познакомились… к чему эта официальность?
– Правильно, – согласился Валерий, мельком взглянув на молодую сопровождающую, и продолжил выкладывать из походной ёмкости свои вещи.
Давай, майор, трудись! Сосредоточенно и старательно опустошай нутро своего обтрепанного фибрового саквояжика, давно уже похожего на мятый вещмешок!