Валерий стоял, смотрел. Вспоминал свою «Симку», удачливого Семакова, которому ни один придорожный трактир своими толстыми сардельками и горчицей не способен испортить настроение.
Вдруг появилось ощущение – несмотря на то, что завтрак опять прошел нормально – немилосердного дискомфорта, душевного неуюта. Что-то вокруг такое начало твориться…
Разве у машины там, вдали, отказали тормоза?
Может, с противоположного склона полетел, сорвался в городскую водную артерию несчастный автомобиль?
Ничего похожего не случилось, а тревога подступала. И вот она уже стоит в горле комком неожиданной судороги. Даже мускулы шеи вдруг заболели.
«Прошло три дня. Что до сих пор не сделано? Я не написал письмо. – Мысль возникла внезапно, и она была обжигающей, словно пролитый кипяток. – А ведь они ждут!»
Ладейнин не смог бы объяснить, почему пришло к нему, прочно утвердилось это соображение – будто именно сегодня они должны быть непременно рядом. Жена Валентина и сын Валерка.
Да он ничего и не растолковывал сам себе, а просто пошагал назад.
Сочинял письмо, и когда он обращался к очередному адресату, сердце наполнилось обнадеживающим предчувствием. Еще немного подождать, и тогда они, жена и сын, обязательно будут рядом. Снова и навсегда.
Затем разноголосое пение охотно проводило тебя, Валерий.
Со всем своим звучным удовольствием сопроводило, с тем непременным оркестровым инструментарием ступенек, который аккомпанировал каждому, кто со второго этажа спускался к плитам вестибюля и выходил на улицу, чтобы двигаться от сквера к скверу по заветам доброго доктора Бартушека.
Миновав музыку, уже хорошо знакомую, и отправив с почты просительное послание в Москву, Ладейнин сызнова принялся осуществлять предписанный променад.
И вряд ли Фиала сказал бы, что поднадзорная армейская косточка напрочь обленилась.
Чтобы вдругорядь не возвращаться с намеченного пути следования, Валерий захватил с собой плащ-палатку, свернутую в аккуратный валик на ремешке.
Помимо простых вышагиваний от мосточка да к другому дощатому переходу и затем к третьему, он позволял себе переходить с берега на берег, рассматривая склоны гор.
На сей раз было иное ощущение – отступило недовольство самим собой, пришло то спокойствие исполненного долга, что позволяло иметь надежду на лучшие времена.
С этой верой в будущую счастливую жизнь можно было тут ходить офицеру. Вперед и назад.
По заведомой спирали, по любой кривой.
Хоть беглым шагом передвигайся, хоть тихой сапой – со скоростью улитки, когда есть возможность лучше видеть борта ущелья.
Оно – с природными красотами, особенностями здешнего зодчества, перемещением облаков над скальными вершинами – гостям достойный объект для рассматривания.
Ладейнин решил идти вниз, вдоль изгибов бурного потока, к площади, где располагался общественный центр города.
Пусть полного умиротворения сейчас не было, а всё же дышалось посвободней.
В такой же точно степени полегче, когда тебе открытую рану очистят от пыли, продезинфицируют жгучей настойкой черного йода, перебинтуют по мере возможности и…
Психология не психология, а кое-что известно Ладейнину про то, как надо держаться, получив зазубренный осколок в качестве подарка судьбы.
Коль попал в санбат – скрипи зубами, но своей дожидайся очереди. Не раз такое случалось. Так что… когда-никогда, доберется до тебя целительный нож той полевой хирургии, что исправно старалась ставить на ноги солдат прошедшей войны.
«Фортуне образумиться не мешало бы, – шли гуськом супротивные относительно рокового наступа соображения. – А если не к спеху сударыне, надо что сделать? Посматривай, Валерий, по сторонам, словно ты ничего, кроме пустынных песков Заволжья, не видал никогда. Глазей основательно, с неуступчивым интересом и назойливым любопытством, хоть на колдовские горы, хоть на лопающиеся пузыри в реке. Гони прочь приступы тоски».
Ох, какая здесь присутствовала насущная правда!
Преподавательство всегда на том стояло, что учитывало нюансы.
Раз ты спец в этом деле еще со времен Чукотки, возьми и сам себе объясни: размеренный образ жизни хандре – или еще говорят, сплину – вовсе не препон. Смена впечатлений как раз взбодрит, уведет от настроя, вошедшего уже в обыденную привычку. Как звенящая головная боль. Как острый желудочный спазм. Не грех от всех этих зазубренностей уйти…ходя вдоль впечатлений… ходя поперек…
Так оно и происходит. Во всяком случае, пребывание в бальнеологической лечебнице пока что не стало в тягость майору с курсов начальствующего состава.
Всё правильно. Тебе, Ладейнин, есть смысл продолжать интенсивное ознакомление с местными примечательностями.
4
Слишком много ручьев вливается в горный поток, чтобы ему на выходе из поселения не располнеть, не вздуться. И не наполнить берега, что называется, всклень.
Верхняя часть города заметно прохладнее той, что находится у речного расширения. Великолепное понизовье. Обилие воды сопровождается здесь по закону Среднегорья роскошным богатством теплолюбивой зелени.
Царственное изобилие затейливых построек. Привлекающих неравнодушный взор. Удивляющих неординарностью. Обещающих повышенный комфорт.
Сегодня Ладейнин тут – в нижней части курорта, где красиво и тепло. А также очень светло, потому что борта ущелья далеко отпрыгнули друг от друга.
Что было вчера? Майор поднимался ближе к вершинам скалистой гряды. И хвалил себя за то, что с недавних пор не забывает брать в дорогу плащ-палатку.
Он имел возможность, завернувшись в нее, спокойно стоять, смотреть на клубы сгущающиеся туманной взвеси, наблюдать, как бессильно скользят по непромокаемой ткани капли холодного конденсата.
Похваливал себя за предусмотрительность и был доволен тем обстоятельством, что ежедневные прогулки по свежему воздуху прибавили бодрой силы.
Маловато любителей сюда подниматься, чтобы с ловкостью прыгать по камням. Ладейнину удалось в числе немногих проявить молодую сноровку.
Когда Томаш узнал об этом, он посоветовал не увлекаться трудными путешествиями. При этом не скрыл смешка:
– Ишь, помчался выздоравливать! Не стоит покидать нас раньше времени.
– Почему – раньше?
– Потому что бабушка надвое сказала.
– Как это – надвое?
– Можно уехать в родную воинскую часть. Можно уехать прямиком на больничную койку.
– Согласен никуда пока что не покидать.
– Так оно будет лучше. Не забывайте про наши скромные, более пологие, но очень полезные пешеходные дорожки. – Томаш протянул Валерию листочек с новым направлением на процедуры.
Добравшись сегодня до нижней части городка, Ладейнин дальше не пошел. Вспомнив наставления доктора, повернул назад – иначе слишком длинным могло получиться путешествие.
Шагал по набережной, размышлял, глядя на дышащие теплом струи:
«Из недр планеты поднимается этот поток, не иначе. Откуда взяться талым сходам с ледников, коль в Среднегорье нет Монбланов? Оттого и температурит река, что под камнями кочегарка – век за веком жарит, подбрасывает парку наверх. Матушка Земля держит людей на поверхности хоть твердью, а хоть и всей целебной мощью своей. Нам, ее детям, побольше бы разума…»
Навстречу Валерию двигались по набережной… кто? Все больше недужные, слабые, в боях покалеченные, и не думать об этом больном послевоенном потоке – попробуй не думать.
По мере того, как солнце поднималось выше, парок исчезал.
Его интенсивный исход уменьшался, и когда тепло июльского полдня восторжествовало над влажноватой прохладой, река в ложбине каменных складок под лучами горячего светила просияла внезапным аквамарином.
Какая странная перемена декораций!
Валерий приблизился к парапету, глянул вниз, в глубину того прекрасного облака, что спустилось – упало из небесной пронзительной синевы! – в щель чешского Среднегорья.
Нет, полностью следы планетной кочегарки не исчезли.
Там, на дне потока, перекрещивались беловатые струи минерального настоя, которому было неуютно в жарком магматическом подземелье. Которому вынь да положь вырваться мощным родником в придонье быстрой воды.
А что если сменить декорацию более кардинально?
Нет нужды постоянно двигаться в строгом соответствии с проворными поворотами набережной. Можно дать себе волю и ушагать… куда? В сторону сада, обозначенного кованой декоративной решеткой.
Тутошняя раковина оркестра, тщательно выкрашенная внутри масляными белилами, празднично блестит в надежде ближе к вечеру приютить дирижера и его музыкальных соратников. Пусть себе торжественно и важно сверкает, дожидаясь звона литавр, мелодичности флейт и скрипок, но сейчас ее зазывная праздничность не представляет особого интереса.
Пешеход может бестрепетно миновать сад, выйти на параллельную улочку и, поднимаясь по ней, совершить восхождение к тем солидным зданиям, где кое-кто именно в эти полуденные часы ожидает посетителей.
Судя по всему, то был уже торговый пригород.
Просторно, в окружении вековых дубов, стоят каменные постройки времен Франца-Иосифа. Той империи давно уже нет. Чешский писатель вместе со своими персонажами прошелся по ее просторам, посмеялся вдоволь над несуразностями правления.
Кому как, а Ладейнину после знакомства с бравым солдатом Гашека стала видней имперская слабость, проявленная еще в битвах с Бонапартом, как и понятней стал неминуемый развал государства. Зато Чехия не пропала. Жива, несмотря на две мировые войны.
Жизнестойкость нации сильней искусственно созданных границ между странами, разве не так?
Наполеон, этот революционный генерал, старавшийся монархическими способами раздвинуть границы Франции, не преуспел в своих попытках. А вот республиканское устройство его страны держится крепко. Почему? Наверное, потому что французы склонны к выгодам именно такого существования. И в меньшей степени ценят агрессивное имперское величие, порождающее лишь беспокойство соседей.
Чехам тоже по душе респу