– Вам достаточно прогулок.
Ладейнину оставалось без лишних разговоров согласиться, взять под козырек. И продолжать свои хождения.
Сегодня отправился было на улицу, однако постояв у входной двери, понаблюдав за котом, который крутился поблизости, решил вернуться. Накопилась за последние дни усталость в ногах. Пусть она была скорее приятной, чем болезненной, всё же захотелось отдохнуть, коль город уже исхожен вдоль и поперек.
Посидеть в уютном кресле? Полистать недочитанную книгу?
Неплохой вариант. Только вот вникать в переживания литературных героев…
Со своими бы разобраться. Ясное дело, организм приободрился, аппетит вырос, и трактирная горчица стала приходить на ум вовсе не для того, чтобы от нее шарахаться. Давай, Семаков, действуй! Скоро и майор будет рад составить тебе компанию за столом с горячими шпекачками. А если придет с Родины ответ: нашлись Валентина и сын…
Скорей бы!
Вздохнул, прикрыл за собой тяжелую дверь.
Как войдешь в лечебницу – слева конторка дежурного.
Немного подале за углом, справа на стене – большая карта Европы, изображающая мягкими возвышенностями папье-маше что? Бархатисто шоколадные горные поднятия. По соседству увидишь нагорья цвета золотистого кофе. Впрочем, хватает интенсивного оттенка красного дерева и холмистых понижений, залитых густым настоем бежевой краски, словно мастер вдохновился какао-напитком с изрядной долей молока.
После обеда, где горьким черным шоколадом тебя не балуют, а продолжают лечение кисловатым витаминным настоем, почему бы не посидеть на диванчике возле шикарного изображения?
Поводишь глазами по тропической палитре настенного сооружения – припомнишь не только сладкую горчицу. Авось, вновь приятней станет аромат растертых какао-бобов. Жареных зерен кофе.
На Чукотке тропиками не пахло. В Москве – иной коленкор. Да хоть и в некоторых городах не до конца разбомбленной Европы тоже…
Нынче Валерию знаком даже тончайший запах твердой, будто вольфрамовый сплав, тропической древесины.
Мебель, сотворенную из красного дерева, приходилось встречать, когда войска изгоняли гитлеровцев из старинных замков. Но вот подобной – впечатляюще объемной и в подробностях роскошной – карты до сих пор не доводилось видеть нигде.
Не похоже, что она осталась тут после фашистов: надписей немного, однако все они выведены с использованием орфографии чешского языка, о котором вряд ли заботились солдаты вермахта.
– Нравится карта? – спросила Маржена Плицкова, вставая из-за конторки. Тетя Мартины здесь кого-то с утра подменяла, поскольку ходила в заслуженных, исполнительно честных ветеранах.
– Впечатляет, – ответил Ладейнин хлопотливой пожилой женщине.
– Говорят, она осталась после мастеров, которые оформляли интерьер здания еще до войны. В гостиницах и заведениях курорта любили подчеркнуть европейскую значимость городка.
– Международный центр бальнеологии?
– Пусть не центр. Просто особая слава.
Плицкова, подойдя к майору, постояла, поглядела вместе с ним на каштановую – с небольшой прозеленью – Чехословакию, где четко выделялись Татры, Хебские и Рудные горы.
Вернулась на свое прежнее место и, делая какую-то запись в журнале дежурств, вдруг поинтересовалась:
– Пан майор, наверное, приехал вначале в Прагу? Из своих храбрых войск? А потом уже появился в нашем городке? Да, везде знают: у нас можно хорошо подлечиться.
– Вам нужны мои маршруты передвижения по стране? – Ладейнин не скрыл, что ему не понравилась высказанная только что дотошливость. В голосе прозвучала нотка подозрительности.
Заслуженный человек Плицкова, а вот почему-то не понимает послевоенную ситуацию, ставит гостя в позицию неудовольствия и сопротивления, когда на вопрос приходится отвечать вопросом.
Та прекратила свои записи. Засмеялась, собрав двумя лукавыми веерами неглубокие, своевольные морщинки чуть ниже беловатых висков:
– Понимаю дисциплинированного пана офицера. Но ведь у меня что имелось в виду? Сколько железных дорог подходит к Праге! Здесь на карте они все отмечены. Множество гостей снова поехало к нам со всех сторон. Когда подлечиться, как не в наши дни, в мирное время? Вот что имела в виду болтливая старуха.
– Вы не слышали моих слов насчет … – Валерий нахмурился, подыскивая такие выражения, чтобы тетка Блажековой прекратила свои домыслы. У него и мысли не было о болтливых особах. Чрезмерно преклонного возраста.
– Договорились. Сейчас я уйду. Придет Мартина. Если пожелаете узнать побольше о наших железных дорогах, у нее спрашивайте. Не стесняйтесь, секретов нет.
Плицкова склонила голову над записью в журнале. Голос прозвучал строго, однако слишком медленно сходила улыбка с губ, по-старчески тонких, давно уже лишенных цветущей яркости.
«Нет, она вряд ли рассержена. Ясны ей резоны военнослужащего, – подумалось Ладейнину. – Однако не будет у меня желания беседовать с Мартиной о чешских железных дорогах».
Он удрученно молчал. Эх, кто б сказал о том, что случилось с поездом!
…Локомотив по-прежнему не старался выявлять всю свою тяговую силу. Размеренно, не проявляя усердия, без нарастания толкательной ретивости, крутились мощные обода колес. Кочегар глянул в небо, с обремененной тоской произнес:
– Вернулись фашисты. Два самолета.
– Высоко идут? – спросил машинист.
– Под облаками они. Мы для них удобная цель. Одно удовольствие не снижаясь, неспешно, с прохладцей кидать бомбы. Коль почти на месте стоим, – у парня даже губы задрожали от обиды.
– Правильно соображаешь. Пусть себе спокойно сбрасывают груз. С высоты.
– Гляжу, почали сбрасывать. С под облака.
– Даем полный ход!
Разгоняясь, с грохотом и визгом быстрого железа по железу, колеса в облаках пара потащили вагоны мимо полустанка, все скорей и скорей.
Пар и дым смешались в жуткой круговерти. Отчаянный порыв вперед, в полевую спрямленную рельсовую даль, если что и показал вражеским летчикам, то удачливость маневра.
Опытный машинист вовсе не полагал, что состав напрочь беззащитен. Можно действовать на разных скоростях. Можно!
Смертоносный груз самолеты положили на рельсы. Как раз позади последнего вагона. Он сумел уйти от прямого попадания, хотя осколки все же сильно посекли убегающий тамбур.
Кочегар повеселел, почтительно известил старшего паровозника:
– Ловко вышло. Мастерски! Не мешает запомнить. Веришь, стану когда на твое место, в случае чего тоже…
– Нормально получилось, – отмахнулся машинист, которому пиетет младшего товарища душу не грел. Ни коим образом. Поскольку неясно было, что самолеты предпримут в следующую минуту.
Он хотел понаблюдать, как ведут себя прилипчиво упористые бомбовозы. Следил за ответным маневром летчиков.
Если они сбросили весь груз, то пойдут восвояси, за линию фронта, на свой аэродром, чтобы пополнить боезапас.
Иная картина обозначится, когда пожелают сделать круг, вернуться и завершить атаку более удачно. Тогда – держись тут!
Победное возбуждение кочегара не проходило. Он позабыл о своей лопате, о топке, об антраците, призванном давать обильный жар.
Побывать на волосок от взрывной беды, от возможной смерти, и проворно ускользнуть от курносой бестии – такого он в своей молодой жизни еще не испытывал.
Твердил взахлеб:
– Мне поначалу было невдомек, куда клонишь. Учинить так, чтоб летчики не сумели к нам приноровиться… Одним словом, уважаю. Всем расскажу…
– Всем, – проворчал машинист, недовольно покрутив головой. – Расскажет он. А здесь, вишь, новый круг свершают. Тебе говорили, чтоб шуровал способней. Вот и давай…
8
Поздний, тихий вечер, пахнущий рано созревающими сливами.
Портьеры, тяжело свисающие до самого пола, старательно задернуты. Сбоку торчит половинка открытой фрамуги.
Сдвоенный занавес – похожий на театральный – кармазинно роскошен, чин по чину плотен. Не видать ни глобусно-круглых фонарей на улице, ни остро-серебристых рогов месяца. Время от времени моргает грушевидная лампа на потолке, где все – даже мельчайшие – трещинки замазаны густым алебастром.
Не сказать, что в клубе лечебницы людно. Но соседи Ладейнина, пожилые танкисты в полковничьих званиях, они – здесь. И по всей видимости им отправляться на боковую как всегда не к спеху.
Ладейнин расположился в кожаном кресле комнаты отдыха. Задумчиво поглядывает вверх. Уже около часа где-то в переулках квартала идет ремонт электрический сети.
Как бы сегодня без света не остаться. Уютному городку прошедшая война саркастически подарила не один лишь раненый водопровод. Хватает также неизбывно отяжеляющих забот по причине изношенного оборудования энергоподстанции.
Ладно, пока всеохватно не пропало освещение, можно посидеть, полистать книгу.
Жизнь слепого музыканта, которую описывает Короленко, далека от реалий курортной действительности. Если только… человеческие несчастья… они тут присутствуют въяве, поэтому … острей восприятие читателя. Разве не так?
Клубные завсегдатаи играют в шашки, не обращая внимания на потолочную игру теней. Все же им приходится прерваться – неверный свет, словно рассердившись на обесточенные шины трансформатора, исчез кардинально, с каким-то яростным треском патрона в лампе.
Тьма сгустилась настолько основательно, что кое-кому стало невтерпеж выразиться:
– Отправляют под звездное светлое небо! – усмешливо сообщает прокуренный басок.
– Можно и там продолжить сражение! – отвечает, хохотнув, баритон. – Коль давно не брали в руки шашек!
Гремят ножки стульев – отодвигаются прочь от настольных игр, и вскоре комната пустеет.
Валерию жаль, что подошло к концу погружение в живописно подробный мир повести. Трудно отойти от зачарованности гибким, богатым на оттенки словом литератора.
Не торопится он поскорей встать со своего угретого кресла.
На коленях – книга.
В его прикрытых глазах вовсе не вконец темная тьма, он замечает движение человеческих силуэтов в интерьере какого-то старого здания, следом – в переплетениях ветвистой растительности.