Приятная свежесть охватила чисто выбритое лицо, едва Ладейнин вышел из тепла солнечной столовой и поднялся по лестнице в прохладный коридор.
Паркетный пол здесь был начищен и отсверкивал, словно солдатская обувка усердного новобранца. Того как раз, которому для начала подсказали, какой имеется особый толк в сапожной щетке, в свежем подворотничке и сверкающих форменных пуговицах.
Пришла догадка:
«Ишь, берутся за дело с каждым днем крепче! Давно ли закончились боевые действия в Праге с ее десятком железнодорожных линий?! Но уже вот вам зафурыкал водопровод, уникальная карта в лечебнице подремонтирована. А глянешь пристальней – приметишь, как усердно драют полы и отчаянно портьерами украшаются. Есть жадное стремление к лучшей жизни, к мирному достославному распорядку. И оно, пусть у тебя душа не на месте, достойно уважения».
Поворот направо. Там, вдали, нет черной лестницы – тупичок с креслами вдоль стены, где у глубоких сидений удобны спинки и надежны подлокотники.
Сиди преспокойно и жди, когда пригласят для собеседования… или…
Несомненно, со страждущими хватает забот у врачей.
«Беда лишь, некоторые имеют болячек вагон. Не о всех недугах тут возможно доложить. Самому себе помогать приходится», – Валерий замедлил шаги.
Белая дверь. Филенка тщательно загрунтована. Лежит толстый слой свежей масляной краски.
Сюда заглядывать не стоит, поскольку по ту сторону поджидает мастер физиотерапевтических процедур, а их велено обходить и гулять вдоль по Питерской. Точнее – по изгибам набережной. И не менее привлекательным улицам.
Это крыло здания, с кабинетами специалистов, выглядит поскромнее, нежели то, где находятся комнаты для приезжих. Меньше ламп на потолке, и сам он заметно темней.
Значит, скоро доберутся до него кисти маляров. Коль начали здесь обновлять двери.
Приверженность делу требует, чтобы оно было поставлено обстоятельно, и тогда ему остается только спориться. Усердничать по закону: «прежде всего – комфорт гостей».
Ошибки не приключится. Желудок у некоторых артиллеристов по прошествии нескольких недель придет в норму. Поскольку – положено! При таких-то лечебницах. На освобожденной от фашистов земле.
Но если вести речь об иных заболеваниях…
Эй, Томаш! Где ты там, со своим чешским гостеприимством? Кесарю кесарево, а майору майорово. Дай другой комфорт человеку. Ведь никак невозможно забыть о вчерашних русских несчастьях. Не получается у раненых сердец радоваться жизни.
11
Тонкий фарфор чашки обжигал пальцы.
Плицкова посоветовала пить не торопясь. Красный чай с охотой посвящает тебя в свой изысканный вкус вовсе не тогда, когда слишком горячий. Он хорош как раз в меру остывший.
– Может, стоит употреблять его исключительно холодным? – шутливо поинтересовался Валерий.
– Вы более, чем правы, – последовал серьезный ответ.
С полчаса прошло, как Маржена привела майора в подсобку, где у нее рядом с полками санаторного имущества имелся свой чайничек для отдохновенного часа, а также заварка в жестяной банке из-под леденцового монпансье и пара чашек, похожих на пиалы – широких, низких, без ручек.
Фарфор, что был весь в крупных необычайно ярких, желтых и синих, цветах, привлек внимание визитера, и пожилая женщина тут же поспешила сообщить: не хочется отказывать себе в чаепитиях по-узбекски. Поскольку любовь у нее очень давняя.
Побывать в России побывала. Пожила в соседях у выходцев из Средней Азии. Их гостеприимство слишком завлекательно, чтоб не приохотиться к чайным посиделкам.
Так что пану майору не стоит удивляться.
– У меня и заварка особая. Ездила тут в гости. Не могла не зайти в магазин восточных сладостей. Привезла листовую курагу. И коробочку сушеных лепестков. Настой получается пурпурным. Название чая, жаль, позабыла. Спрашивала здесь кое-у-кого, они говорили, что это может быть сирийский гибискус.
«Сойдет нам кислый напиток, который хорош для полуденного пекла Сирии. Сгодится, небось, хоть и в жару Великого Рима с его Аппиевой дорогой. Можно взять на веру, что пить чай лучше холодным. Только мне бы сейчас оказаться где-нибудь ближе к Архангельску… Ладно, кусочек этой листовой пастилы съем. Но задерживаться не буду. Надо найти доктора», – Валерий подул на горячий настой, чей насыщенный цвет наводил на мысли о пышно-великолепных мантиях папских кардиналов.
Сделав несколько глотков, почувствовал жгучее желание вернуться туда, где встретила его Плицкова и откуда увела к своему фарфору. Полчаса назад он пошел, как бычок на веревочке, вслед за теткой Мартины, потому что…
А как прикажете поступить, если кабинет врача закрыт и неизвестно, когда появится хозяин? Можно простоять у порожка целый час без толку.
Предложение было – посидеть в подсобке, попить чайку. Пока суть да дело, можно поговорить.
Валерий не пытался выяснить, какой намечается разговор. О чем он может быть у Маржены после поездки с котом? Ясно, что упрямое животное всё время вырывалось на свободу. Чтобы, задрав хвост, пуститься в бега и спрятаться в закоулках родной лечебницы.
Само собой, у женщины имелись свои резоны.
Она оставляла за собой право быть непреклонной, воспрепятствовать котовым дорожным выкрутасам – пусть он даже мяучит настойчиво, не слушает уговоров, старается оцарапать дружескую руку, ласково предлагающую спокойствие и новую жизнь в приличном доме.
Вот уже и чай вскипел, и чашка Валерия наполовину опорожнена, а Плицкова в беседе ходит вокруг да около. Словно проверяет, насколько тут некоторые способны понять сложные перипетии путешествия.
Собеседник готов согласиться: тема для разговора непростая. Если Мартина решила оставить в тайне, что Ладейнину известны их с теткой волнения и переживания, давние и нынешние… Что ж, можно не торопить пожилую женщину с откровением касательно странных совпадений. Очевидных и не слишком очевидных.
Теперь у кота пойдет другая жизнь.
И уж кому-кому, но офицерам полагается знать о войне столько… вряд ли у кого из них возникнет вера в способность своенравного животного накликать беду.
Коль не состоится разговор о путешествии, так тому и быть.
Майор поднялся:
– Пойду.
– Может, еще чашечку…
– Извините. Неотложное дело. Спасибо за гибискус.
Опять посидеть возле занимательно разговорчивой карты Ладейнин решил после того, как убедился: доктора на месте нет как нет.
Глядел на чешские названия городов. В сомнении покачивал головой из стороны в сторону – вряд ли в годы оккупации здесь была сохранена довоенная орфография. Объявленный гитлеровцами протекторат требовал единовластия и единоначалия хоть в географических названиях, хоть в информационном языке.
Карта разве не документ? Именно что – официоз.
Если сейчас не осталось тут даже ничтожных следов от прежних хозяев страны, то по одной причине: нынешние граждане дают решительный от ворот поворот малейшему намеку на господство саксонцев и прусаков.
Понять сие патриотическое обстоятельство можно.
А как понимать, что возле Екатерининского дворца, где ковались кадры для противодействия германской экспансии, безо всяких препон существовало Немецкое кладбище до войны, а также во время боев за Москву? Оно и сейчас, говорят, не переименовано.
Гансы, Курты, Фрицы со своими женами десятилетия, века проживали в слободе неподалеку. Упокоивались на собственном кладбище в полной уверенности, что память о них не будет поруганной.
Они, честно зарабатывая свой кусок хлеба, знали о русском народе много больше того, что позволяли себе думать соплеменники в Третьем рейхе. Надо полагать, это знание работящей Немецкой слободы будет востребовано в новой Европе.
«Вот только… да куда же запропастился Фиала? – Валерий, потирая лоб, встал с безмятежного диванчика, принялся вышагивать из угла в угол. – Не иначе Томаш пустился в контрольное путешествие по местным источникам».
Плицкова направлялась к выходу, но заметила майора и, поколебавшись, подошла к нему.
Подняла голову, устремила на Ладейнина старчески выцветающие глаза, в которых читались одновременно и смущение, и какая-то непонятная требовательность.
Однако в ее вопросе прозвучало лишь участие:
– Задерживается доктор? Подождите еще немного. Он должен появиться.
– Надеюсь, – Валерий попытался скрыть за лаконичностью то, что в его коридорном шагании из угла в угол имеется толика нервности. Зачем пани Плицковой душевно-болезненная неприкаянность, мучающая офицера и отдающаяся звоном битого стекла в его обремененной думами голове?
Тетка Блажековой уходить не торопилась, присела на диванчик, предложила пану майору:
– И вы садитесь. Нам есть о чем поговорить.
Тот, завороженный многозначительными словами, без возражений опустился на мягкую обивку дивана рядом со старой пани, не оставлявшей офицера без своего смущенного и до непонятности пристрастного внимания.
– Целый день размышляла, стараясь понять поведение Мартины. Нужно объясниться. Всё сложнее, чем кажется на первый взгляд.… Я разрешила племяннице походить с вами по городу…Она очень одинока, родственников у нас нет, и судьба ее… Ничего страшного, если ей приятно погулять, просто немного побыть рядом с человеком, воевавшим с фашистами… В Праге было такое… Облава, оцепили район, врывались в дома… На всякий случай родители спрятали девочку, не захотели пускать гитлеровцев, те в озлоблении принялись бить их, мучили долго, забили до смерти… Девочка в своем укрытии слышала крики умирающих, понимала, что родители гибнут… От ужаса она потеряла сознание и не приходила в себя, пока я через сутки не отыскала ее… Потом она с полгода не могла говорить, только плакала, если к ней приставали с разговорами… Сейчас она отошла от всех тогдашних страхов, и ей просто хочется побыть рядом с человеком, с настоящим солдатом, а не бешеным убийцей… Она вас уважает… Простите меня, извините ее… Мне радостно, когда вижу: девочка оживает. Вы для нее вроде как врач. Понимаете?