Какие оголтелые политические фигуры, те могут орать в шовинистическом угаре, а в народной дипломатии апокалиптического угара никогда не было и не будет.
И тут же его обожгло – за что погибли Валентина и Валерка? Поезд продвигался к столице, казалось бы, путем безопасным. Фашистов уже начали гнать прочь вполне успешно. Поэтому смерть в тылу, вдали от линии фронта, гибель от стальной тупой чушки, от случайно прилетевшей бомбы, от очевидного самолетного удара по заведомо невоенному составу, она, эта смерть, если подумать о какой-то улыбке фортуны, была насмешливой, исключительно подлой…
Какие нужно прилагать усилия, чтобы лежать и глядеть в потолок? Нетрудное ведь сие дело, ан дыхание стало прерываться, и давай, Ладейнин, старайся – гони подальше приступ удушья!
Валерий поднялся, зашагал по комнате. То к розовеющему препону оконных стекол, то к матово блестевшей дверной филенке.
Успокоившись немного, взял из тумбочки книгу Короленко, начал перелистывать зачитанные офицерами – давними товарищами по боевому полку – страницы о музыканте. Слепой юноша Владимира Галактионовича, ты был зрячий, несмотря на улыбки фортуны, настроенной, как известно, не всегда благожелательно к людям.
Однако большой охоты погружаться в жизнь писательских героев не возникло, своя беда заставляла сердце биться неровно, подступать удушьем к горлу. Он положил книгу на тумбочку, хотя приоткрытый верхний ящичек требовал армейского порядка – такого положения вещей, чтобы лежали истории Короленко в тумбочке не так чтобы небрежно и чтобы ящик был не так чтобы неаккуратно прикрыт.
Снова зашагал Валерий от окна к двери, Ему – простите, боевые друзья – вдруг захотелось ослепнуть. Увидеть по примеру слепого музыканта нечто очень важное.
Прежде всего следовало увидеть где-то вдали, в просторах российской земли Валентину и просить у нее прощения. За что?
А вот хотя бы за то, что заметил здесь, по соседству со стародавним полем Аустерлица, приветливую милую девушку. Мартину Блажекову.
3
Тень от дерева походила на туманный лунный отсвет, поскольку густая листва в ажурном своем, в своем зеленотканом усердии сотворяла из середины дня чуть не истинную полночь. То время суток, когда ушедшее на покой солнце и не помышляет приукрасить моравские рябины, каштаны, хмелевые стенки Среднегорья с их высокими тычками – не торопится с заревом всеохватного пожара красок.
Блажекова поежилась, будто очутилась в сибирской глухомани, где холодная континентальная особливость действительно даже летом дает себя знать после вечерней зари.
Предложив покинуть тенистый уголок сквера, она первая шагнула в радостное сияние полуденного изобилия открытого света, где впору было загорать по южному.
– Сегодня Ярило уж что-то здесь разъярилось. Самая погода для цветения сирийского гибискуса. А в тени если кому праздник, то лишь Снежной королеве – пошутил Валерий.
– Ничего. Разве мне привыкать к горным празднествам? – шедшая впереди Мартина, повернула лицо к майору.
Они стояли возле источника.
– Валерий, вы умный, – сказала ни с того ни с сего Мартина.
Широко раскрытые глаза ее внезапно заблестели радостным чувством, словно девушка, благополучно убежавшая от фашистов в местечко возле Рудных гор, встретила тут, среди каменистых склонов и горячих источников, вестника счастья.
– Ладно тебе, – пробормотал он, опешив от неожиданных слов почитания.
– Нет, правда. Молодой, а уже майор.
– Какай же молодой?! Разве мне восемнадцать лет?
– Не спорьте.
Добавила дрогнувшим голосом:
– Давай говорить на «ты». Вот скажи: наверное, прекрасно разбираешься в военном деле?
– В пушках если… тогда… как положено.
– И в танках?
– Приходилось взаимодействовать. Когда артиллерия нуждалась в танковой поддержке. А что такое?
– Слышала, русские танки хорошие. Быстрые и очень сильные. Они примчались в Прагу, спасли город от разрушения.
– Тетя Маржена доложила? Она хорошо понимает в боевых машинах?
– Все говорят. Танкисты всем нравятся. И машины их – тоже. Валерий! Я тебе скажу даже больше…
Однако сразу же замолчала. И лишь чертила носком туфельки по отмытой дождем дорожке, что вела к источнику.
Вероятно, ей захотелось поведать ему о том, что нравится горное торжество яркого света. И этот тихий день среди каменистых хребтов Западной Чехии. И красноватые перистые облака над вырастающими из долинного понижения зелеными холмами. И кудряво узорчатые моравские рябины, что столь охотно стоят пообочь пешеходных курортных дорожек.
Эти деревья для Валерия были… если не чудом природы, то все-таки особенными.
Здешние рябины похожи на невежинских родичей той далекой и одновременно очень близкой владимирской земли, где когда-то довелось отведать тронутых морозом, сладких оранжево-красных ягод. О них шла слава – именно такие плоды и есть лучшее народное лекарство, когда вдруг заболит сердце.
Ишь, ты… когда прихватит оно внезапно …
Что нынче сказать о нем? Занозистая боль сердца… неужто поутихла? Трудно сказать. Конечно, зеленокудрые моравские великаны вряд ли могли одним своим присутствием дать какое-то облегчение. Если только девушка моравской равнины…
Знала Мартина, что Ладейнин будет вот так пристально, до рези в глазах смотреть на раскидистые кроны пообочь пешеходной дорожки?
Никто здесь, в европейском Среднегорье скорее всего и не подозревает о том, что значат для русского офицера эти родственники невежинских рябин.
Мартина молчала, и майор не услышал слов девушки о том, что нравятся ей не только танкисты и саперы, примчавшиеся из Германии на помощь Праге, но также по душе ей он, офицер Ладейнин.
Не услышал.
И хорошо. Потому что понимал: она готова открыться ему в своем неожиданном чувстве, а вот он как раз не готов произнести желанных, дорогих для нее слов.
Вот моравские рябины, они действительно были по душе ему… очень. Как по душе была владимирская земля, воспоминания о которой волновали его, вне всякого сомнения, сильно.
Надо бы что-то сказать Мартине.
Верно! Скажи, Валерий, не робей. Или ты не воин?
Воин или не воин. Храбрый, не храбрый. В этом ли дело, когда с самим собой не получается… это… ну, объяснить?
4
Огромный першерон, вальяжно покачиваясь, катил повозку, где в тесноте да не в обиде громоздились дощатые ящики с жирными – смоляной черноты – надписями на высоких боках. Нетрудно было догадаться, что какое-то медицинское заведение удосужилось получить контейнеры с оборудованием из центра.
Прибывала в лечебные кабинеты долгожданная эскулапами курортная и, надо полагать, большой эффективности объемистая новизна, заставлявшая битюга напрягать широкие грудные мускулы весьма рельефно.
Ладейнин проводил повозку рассеянным взглядом и не сдержал удивленного возгласа, когда из переулка выскочили к набережной легкие прогулочные дрожки, где и пассажиры, и возчик были в довольно живописных одеждах, а движитель в белых яблоках по серым поджарым бокам был красив настолько, будто сошел с лаковой миниатюры умельца, не утерявшего связи с культурой прошлого:
– Чудо что за рысак?! Не иначе, доставлен сюда из какой-нибудь скаковой конюшни, чтоб элитная стать радовала гуляющую публику!
Красивых лошадей любили изображать на шкатулках, что увлеченно творили мастера художественных промыслов по маленьким городкам России. О своем наблюдении майор не замедлил поделиться с Плицковой.
Она промолчала, думая о чем-то своем. Он оживленно продолжал тему открывшейся взаимосвязи:
– Я ничуть не ошибаюсь, пани Маржена. Это для меня, если хотите, радостный знак.
– Пожалуйста. Радуйтесь, что встретили знакомца.
– Благодарен вам за понимание. Кстати, наши невежинские рябины, что растут на Владимирщине, походят на ваши. Моравские.
– Ничего удивительного. Я знаю. Я вообще многое знаю. Мои знакомые в России рассказывали, например, о Ферганской долине. Там пообочь дорог растут шелковицы, их листья идут на корм гусеницам-шелкопрядам. У нас, в Чехии, насчет этого вряд ли когда-нибудь…
– Простите. Ваши рябины – прекрасны.
– Оставьте.
– Нет, но какие они высокие…
– Вы меня, кажется, не слышите. Да, они бывают больших размеров. Особенно старые. Вчера вы гуляли с Мартиной?
– Мы прошли с ней от источника Бартушека до вершины холма. Пешеходная дорожка, хочу вам доложить, отменно ухожена. Рябины…
– Больше не гуляйте с Мартиной по городу и холмам. Она слишком молодая и глупая. Есть вероятность, что скажет что-нибудь этакое… не совсем верное…
– Пусть говорит, что пожелает. Вчера… а сегодня… пусть.
– Послушайте меня. Дело не в ней. Я ЭТОГО НЕ ХОЧУ.
Валерий почувствовал себя так, будто находился в танке и машина в своем безостановочном продвижении внезапно влетела в скалу.
Удар. Мгновенная потеря сознания. И медленное возвращение к реалиям жизни. Какие они, ошеломляющие повороты у этой строгой женщины!
Они, Валерий и Маржена Плицкова, встретились возле раковины оркестрового павильона. В городском саду, что полого спускался к быстрой реке.
Перед этим он шел по набережной в сторону лечебного корпуса. Тот, если ориентироваться по извивам каменистого ущелья, располагался в нижней, более широкой части. Как раз невдалеке от колоннады источников.
Ладейнин шел не спеша, потому что торопиться здесь было некуда. Однако, заслышав, как настраивают скрипки в саду, остановился не сразу. Просто повернул голову к раздающимся певучим звукам и только потом, завидев тетю Мартины, решил отложить прогулочный свой моцион.
Родственница Блажековой пришла сюда, видимо, специально – послушать музыку.
На ней он увидел старенькое, тщательно выглаженное длинное платье с высоким воротом, как у старинной русской мужской рубашки. А на груди, на плечах лежали примечательно красивые, дымчато-кремовые кружева, которые издавна ценились в Европе под названием брюссельских.
Теперь, нарумяненная, пахнувшая какой-то изысканной туалетной водой, она готовилась слушать концерт местного симфонического оркестра.