И когда успела уверовать в то, что Мартине и Валерию не надо вместе ходить по городу? Как ни старайся понять странную логику, выходило одно: им не за чем видеться сверх нужды, определяемой лечебно-оздоровительным процессом Томаша Фиалы.
Возражать Плицковой? Это майору было не с руки, неудобно до того, что и слов подходящих не мог сыскать. И он не стал спорить с ней. Пусть всё идет, как идет.
То мгновение, которое обещало ему счастье личной жизни и новую семью – разреши ее начальство – оно минуло как наваждение. Как чудесный, однако достоверных примет не имевший, затяжной сон.
Послушно опустив голову, Ладейнин по давно приобретенной привычке погрузился в себя, в свои всегдашние печальные думы.
– Так надо, – услышал голос Плицковой. – Не обижайтесь на меня. Ступайте, куда шли. Приходите сюда… лучше завтра. Вместе послушаем игру оркестра. Поговорим, если пожелаете. На трезвую голову общаться полезней, поверьте старой женщине.
5
Первое послевоенное лето, эйфория победы над фашистами, то есть год 1945-й. Польский город, Западная Силезия. Русский гарнизон срочно уходит, чтобы освободить место прибывающим на смену польским солдатам. Было обращение комендатуры в воинскую часть, где имелись пушки на автомобильной тяге: помогите с перемещением личного состава и вывозом имущества.
«Транспорт не задержался. Горожане провожали грузовики, стояли на тротуаре, и я видел много женщин. Местная мода тому причиной или солнцепек, но там и тут примечал шляпы из выбеленной ржаной соломки. Широкополые, с разнообразными искусственными цветами вдоль по матерчатой окантовке… а месяц и вправду тоже был жаркий».
Ладейнин больше о том городе ничего особенного не знал, кроме как – женские шляпки вряд ли имели отношение к фабричному производству. Расстарались не иначе что способные местные кустари. Потом бывал во многих европейских городах и городках, однако цветистая красота не ушла из памяти.
Посмотрев вслед смеющимся женщинам в прогулочном экипаже, он определил для себя:
«Точно – польки. Уж очень приметные в этих своих головных уборах. Здесь до Силезии, небось, две или три сотни километров. Отчего соседям не оказаться в чешском Среднегорье? Годы идут себе, а европейская традиция отдыхать на водах не пропадает, нет».
Он зашагал в сторону городского сада, где надеялся услышать от Плицковой кое-какие разъяснения касательно вчерашнего строгого запрета.
Подойдя к музыкантам и стоя сбоку знакомой уже раковины, он покрутил головой: где изволит располагаться тетя Мартины? Не видать ее что-то.
Оркестранты между тем вскинули смычки.
Понеслась мелодия. В ней угадывалась экспрессия народной песни и в то же время явственно проглядывались динамизм, эмоциональная подоплека недавней жизни с ее шествием танковых армад с запада на восток. И – последующим продвижением с востока на запад.
– «Майская симфония, – сказала Маржена Плицкова, неожиданно появившись из-за гладкого толстокорого каштана. – Витезслав Новак. Знаю немного его. Еще по довоенной Праге. Тогда он был профессором консерватории. Если не ошибаюсь, по классу композиции».
– Майская, – повторил Валерий, немного сбитый с толку и не понимавший, зачем ему подробные музыкальные сведения.
– Пан офицер чувствует героический пафос?
– Почему не почувствовать?
– Очень хорошо. И давайте больше не будем говорить о Мартине. За нас всё скажет симфония, взывающая к стойкости и празднующая пришествие обновленного счастья.
Валерию ничего не оставалось, как сообразить: другого разговора не будет. Он отвергнут родственницей Блажековой настолько основательно, что нет у него права настаивать на каких-либо разъяснениях.
Лучше, как говорится, закрыть рот на замок.
Он молчал. Довольно долго стоял и молчал.
Но что он чувствовал, что испытывал, безоговорочно отвергнутый?
Внутри была пустота. Копилась боль.
6
Прогулочные дрожки – пустые, без пассажиров, с одним лишь погоняльщиком в деревенской, местами потертой кацавейке – выскочили из переулка и понеслись в том же направлении, куда ноги вели Валерия.
Он вроде бы и не собирался навещать в этот день парковых оркестрантов, однако задумавшийся, основательно погруженный в печальные свои размышления непроизвольно продвигался по набережной ближе и ближе к вчерашней раковине… значит, к повторной встрече с Плицковой?
Такой задачи не ставил перед собой. Офицеру полагалось помнить наказ Маржены, и если было подспудное желание какого-то повтора, то игра музыкантов была не настолько плоха, чтобы напрочь забыть майскую симфонию победы. Еще раз хотелось ощутить чувство обязательной победительности в пении скрипок и звоне литавр.
Лошадиная морда, костистая, с раздувающимися ноздрями, вынеслась сбоку и унеслась вперед под крик возницы, который явно куда-то спешил. И которому конь с готовностью отвечал грохотом подков, высекающих малиновые искры.
«Мне-то как раз торопиться некуда, – мелькнуло в голове Ладейнина. – Коли возникло желание снова послушать, что говорит профессор композиции, отчего уходить в сторону?»
Чтобы их пути с Марженой не пересеклись, он обошел знакомый каштан, остановился поодаль, возле череды раскидистых узловатых вязов.
Музыканты настроили инструменты. С воодушевлением сыграли какую-то мелодичную пьеску. Затем симфония пана Витезслава Новака запела, застонала, обрушила на каштаны и вязы, на парковые аллеи, на близкие и дальние лавочки, на всех слушающих и присутствующих лавину звуков.
Когда музыка стала набирать мощь и суровую многозначительность, вернулась к майору вчерашняя боль.
Вот она вскинула надменную голову и заиграла так, как никогда раньше не приступала к делу – с пронзительной нервностью стеклянного боя, с ломотой в напряженных мышцах.
Нынче к прежним ощущениям добавилось рождающееся истовое стремление к полифоничности, к новым краскам и полутонам жизни. От громады сопереживательных чувств у Валерия заныло под ложечкой, боль с каждой минутой становилась сильней, и он поневоле согнулся, опершись о шершавый ствол дерева.
Не заметил, как рядом оказалась Плицкова.
– Согласна. Можно еще раз послушать майскую музыку, – сказала она.
В пение скрипок вплелись звуки виолончели, контрабаса. Снова загрохотали медные тарелки литавр. Голос победы – ликующий, словно сама жизнь, словно весна – не смог тем не менее напрочь заглушить боль души. Валерий тихо проговорил:
– Извините. Я присяду.
Сделав два шага в сторону от вяза, схватился за спинку деревянной свежеокрашенной скамейки. От аккуратных тесаных брусков сиденья, длинного и широкого в своей парковой просторности, несло смесью олифы и сурика.
Осторожно положив ладонь на пряжку поясного ремня, нажав в подреберье, он присел на краешек скамьи. Запоздало провел рукой по бруску: высохла краска?
«Кажется, порядок… у нас кругом будет порядок».
Пани Маржена, наверное, приняла происшедшее за особую приязнь майора к игре воодушевленного оркестра. Она сразу присела рядом и, поправив кружева на плечах, с подчеркнутым вниманием стала вслушиваться в краски симфонии.
«На ваше счастье, – подумал Ладейнин, – олифа уже затвердела. Надо все-таки замечать: ремонт повсюду идет полным ходом».
Пан Витезслав музыкой своей не промахнулся, она вполне соответствовала прошлогодним майским событиям. В этом не стоило и сомневаться, вот только боль под ложечкой, поутихнув было, опять начала звучать в своем прихотливом регистре.
Чтобы отвлечься, поставить препон сильному наступу, Валерий принялся вглядываться в оркестрантов.
Ага! Один из скрипачей вместо черного фрака и бабочки поверх белоснежной манишки нарядился в деревенскую кацавейку! Случайно? Нет, просто он приглашенный. Прибыл из соседнего селения, чтобы пополнить музыкальную команду города.
Эге! Не он ли мчал сюда, крича во весь голос и погоняя коня, словно поспешал на пожар?!
Картина вырисовывается однозначная, и говорит она вполне достоверно о вещах, имеющих отношение к недавней войне. Взгляни, майор, вон как раз на ту яму!
Возле скамейки, где ты посиживаешь, она присутствует настолько убедительно… тебе ли, боевому офицеру, не знать, как образуется воронка после взрыва бомбы?
Если были тут какие ямы, пахнувшие тротилом, в первую очередь их засыпали на улицах города. До здешнего сада руки еще не дошли. Не дотянулись в той неотложной степени, чтобы не только отладить парковую архитектуру, обновить лавки под деревьями, но и засеять аккуратной травкой – что любят европейские города – все пространство чинного сада.
Курорт с его оздоровительно бесспорной славой и вековой ухоженностью, видимо, не остался в стороне от боевых действий.
Следы взрывов старательно стираются, это понятно. Но как ни прискорбно это звучит, не миновали потери даже местных музыкантов.
Не все они благополучно остались в живых. И сегодня… кого-то удалось пригласить для участия в оркестровом непростом действе, кому-то не нашлось замены в местечке. Поэтому примчал на выручку деревенский умелец, да?
Не скудна талантами чешская земля, а то, что не успели соответствующим образом обрядить сельскую помощь… ладно, все со временем образуется. Городское сообщество доведет до блеска музыку на свежем воздухе, не так ли?
Ладейнин зашевелился, чувствуя, как благотворно повлиял на организм психологически выверенный ход мирных мыслей.
Покрутил головой, посмотрел сквозь кружево кроны в космические дали бездонного неба. И обратил внимание, как прихотливо обломаны свисающие ветки дерева – будто вам овечьим стригалем ловко выстрижены.
«Не степное Поволжье, чтоб какие стригали здесь расхаживали. И ясно, что не отары в саду прогуливались».
Усмехнулся, глянув туда, где исправно тянул ноту оркестрант в кацавейке. Он ли, а может, и кто другой из сельских умельцев, запасался гибкими веточками вяза не баловства ради – по дотошной хозяйской нужде. Когда битюг тащил повозку с контейнерами, задний борт вовсе не дощатым оказался