В конце ноября наш полк отправился в поле на стрельбища. Ранним утром, едва начало светать, наша часть по тревоге выехала из расположения полка и вышла на трассу. Вся наша колонна двинулась в сторону города Гродно. В мои обязанности входило следить за матчастью артиллерии. Во второй половине дня, миновав Гродно, мы остановились. Здесь к нам должен был присоединиться 132-й пехотный стрелковый полк нашей дивизии. Расположились в неглубокой балке у дороги. У нас было четыре батареи на конной тяге и пять батарей на тракторной.
Примерно через час мимо нас стал проходить 132-й полк. Я стал на подножку автомашины и долго всматривался в проходящих мимо пехотинцев в надежде увидеть кого-нибудь из своих земляков. Последним шёл хозвзвод, и я, потеряв надежду кого-либо найти, уже собирался спрыгнуть с подножки, как мне на глаза попался маленький солдатик, обвешанный гранатами, c вещмешком, сапёрной лопаткой и скаткой. Для его роста ноша была великовата. Когда он поравнялся со мной, я узнал в нём своего односельчанина Стефана Довталенко. Окликнул его по имени, он, услыхав знакомый голос, стал вертеть головой, чтоб отыскать меня, тогда я помахал рукой, и мы встретились глазами. Спросил его, в каком подразделении находится, он крикнул, что во втором отделении хозвзвода, и ушёл, а я ещё долго стоял на подножке автомашины и смотрел ему вслед. Для себя уже решил, что отыщу его на учениях.
Прибыв на место учений, мы, как и положено, заняли огневые позиции. До начала темноты бойцы успели вырыть окопы для своих пушек. Бойцам дали отдых, а я пошёл искать Стефана. Пехотная часть была расположена в лесу, и мне довольно долго не удавалось найти то подразделение, в котором он служил. Почти потеряв надежду, я стал возвращаться на свои позиции. Назад нужно было идти мимо небольшой высотки. Там горел костёр и возле него сидел боец. Я спросил у него, не служит ли в их взводе Довталенко Стефан. Боец, в свою очередь, спросил, зачем он мне нужен. Я ответил, что Стефан мой земляк, тогда он показал мне на разостланную на земле шинель: «А вон он, спит». Я посмотрел с удивлением туда, куда он показал и сказал: «Да там же никого нет», – «А вы поднимите шинель и посмотрите». Я поднял шинель, увидел, что Стефан, свернувшись калачиком, спал в небольшой ямке, подстелив под себя сухой мох, укрывшись сверху шинелью.
Я разбудил Стефана и стал расспрашивать его о службе. Он начал мне рассказывать, что по болезни летом был дома, но моих родителей не видел. Сказал, что отец мой к ним не приходил, а у него самого времени сходить к моим не было. Мы с ним ещё немного побеседовали, а потом я дал ему пачку папирос и ушёл на свои позиции.
Перед рассветом начались учения. Мы немного постреляли из арторудий, а потом была команда «отбой» и приказали зарыть все окопы. Ох и досталось же бойцам! Сколько же земли им пришлось перелопатить! А сколько ещё предстояло впереди…
До войны оставалось всего полгода. Она с каждым днём становилась всё ближе. Уже никто не верил в благополучное завершение пакта Риббентропа-Молотова, но говорить об этом всё-таки боялись. Закончился 1940 год.
В январе 1941-го, в одно из воскресений, на рассвете горнист заиграл «тревогу». Тревоги теперь у нас были часто, но каждый раз, бывало, отъедем от части в поле километра на три-четыре и комполка собирает командный состав на разборы: кто быстро и хорошо собрался на выезд, а кто похуже. Кого-то похвалят, кого-то поругают. Потом горнисты играют «отбой» и все возвращаются домой.
И в этот раз по тревоге мы быстро собрались и выехали по указанному маршруту. Был очень холодный зимний день, лежало много снега и стоял сильный мороз. В этот день я собирался сходить в местечко Домброво и, решив, что и в этот раз мы тоже быстро возвратимся назад, чтобы не терять лишнего времени, надел хромовые офицерские выходные сапоги с тонкой портянкой вместо рабочих с тёплой.
Отошли мы от расположения полка на 15 километров, и командир полка собрал командный состав для разъяснения задачи. Он сказал нам, что мы едем на учения за 150 километров от расположения части и пробудем там суток трое или четверо. И тут я понял, какую большую глупость я совершил, надев хромовые сапоги, но было поздно что-либо исправить. В этот день мы шли до позднего вечера и прошли 75 километров. Двигались мы быстрым маршем. Бойцы шли пешком только тогда, когда сильно замёрзнут ноги, а в основном ехали в прицепах, крытых брезентом. Сделав привал, сразу же развернули пушки, поставив их в боевое положение. Я обошёл все расчёты. Артмастера доложили мне, что матчасть в порядке.
Расположение наше было в лесу, где стояло много хвойных деревьев. Нам разрешили разжечь костры. Я, чтобы было хоть немного теплее, наломал лапника себе под ноги и устроился у одного из костров. На рассвете дали отбой. Командир полка понял, что он допустил ошибку, объявив тревогу по такому холоду. Многие бойцы попростужались. Мы быстро свернули боевую технику и стали собираться домой. Ко мне подошли два наших лейтенанта и предложили возвращаться на лыжах (у них были для меня запасные). Я к этому времени уже довольно-таки уверенно стоял на лыжах. По нашим подсчётам мы должны были возвратиться в расположение полка часа на два раньше, чем все остальные. Я хотел было отказаться, но они меня уговорили. Я встал на лыжи и пошёл вместе с ними. Замки на лыжах были узковаты и давили мне пальцы на ногах. Сначала мы шли не очень быстро, пока я не приловчился, а затем пошли быстрее. Сразу я чувствовал, что пальцы мёрзнут, а потом уже чувствовал в них только боль. До захода солнца мы дошли до местечка Домброво.
До расположения нашей части оставалось всего семь километров, и мы решили зайти к полякам, чтобы немного отдохнуть. Подойдя к одному из домов, постучали в дверь. Из дома вышел хозяин. Мы попросились у него отдохнуть в тепле с полчаса. Он с удовольствием согласился и гостеприимно распахнул перед нами дверь. Мы вошли в дом. Минут десять побыв в тепле, я почувствовал жжение в пальцах ног и снял сапоги. Ребята принесли снега и растёрли мне ноги, но уже было поздно. Нужно было сразу же, как вошли в дом, снять сапоги и растирать ноги снегом. Мы посидели ещё минут двадцать, и я начал обуваться. Ноги мои начали опухать, и сапоги с портянкой не натягивались. Тогда я сунул портянки в карман и натянул сапоги на босу ногу. Вышли мы из дому, я взял свои лыжи в руки и двинулся к дороге, едва переставляя ноги. Они болели у меня так, что невозможно было идти. Ребята сказали, что мы так идти будем долго, и я предложил им идти без меня, а я уж как-нибудь сам доберусь. Они ушли. Стало темнеть, пошёл густой снег, но дорогу было видно хорошо.
Вышел я из Домброво, один поворот направо мне нужно было пропустить и сворачивать на следующем. Между поворотами было метров пятьдесят. Из-за идущего снега мне показалось, что я первый поворот уже прошёл и, свернув, пошёл по этой дороге. Когда снегопад немного поутих, я увидел впереди себя невдалеке усадьбу, в окнах которой горел свет. Я понял, что пошёл не туда, в сторону от части километров на пять. Делать было нечего. Возвращаться не было смысла и сил, и я решил зайти в этот дом, расспросить хозяев, какой дорогой мне будет ближе добраться до части и хоть чуть-чуть отдохнуть. На душе было как-то тревожно. Из оружия у меня с собой были автомат и пистолет с боевыми зарядами.
Я подошёл к дому и постучал в дверь. Из дома вышел поляк и спросил, чего мне надо. Я сказал, что сбился с дороги и попросил его рассказать мне, как лучше добраться до части. Он пригласил меня в дом. Я снял лыжи и вошёл в дом, но дальше порога не пошёл – боялся, чтобы ноги снова не прогрелись, тогда я уж точно не смогу идти. Поляк надел шубу, валенки с галошами, и мы пошли с ним через поле. Он показал мне большой сарай, овин, и сказал, что здесь наша часть у них берёт солому, а отсюда до части – четыре километра. Я поблагодарил его и пошёл дальше, а сам почему-то всё время оглядывался назад, чувствуя душой что-то нехорошее. Вдруг я увидел, как он протянул в мою сторону руку, в сумерках блеснул огонёк, и над моей головой провизжала пуля. Я упал в снег и только тогда услышал выстрел. Быстро схватил автомат и навёл на поляка, а он стоял и смотрел, очевидно, думая, что попал в меня. Потом он двинулся в мою сторону. Я нажал на спусковой крючок и пустил по нему очередь. Поляк взмахнул руками и упал. Я немного подождал, а потом поднялся. Тот больше не стрелял, лежал без движения.
До дороги было метров пятьдесят, и я пошёл к ней. Выйдя на дорогу, я увидел конный патруль. Я быстро упал в снег на обочине, взял автомат на изготовку и крикнул: «Стой!». Патрульных было четыре человека, они остановились. Я приказал командиру подъехать ко мне, а остальным оставаться на месте. Один конник отделился от группы и поехал в мою сторону, а остальные, с оружием наизготовку, остались на месте. Я поднялся, держа автомат в руках, и спросил, кто едет. Меня по голосу узнал командир разъезда лейтенант Никитин, с которым мы впоследствии жили в одной квартире, и закричал: «Да это ты, Василий!». Он подъехал ко мне и спросил, кто стрелял. Я ответил, что стреляли по мне, а я отстреливался. Он спросил: «Где? Веди быстрее, – и к наряду: – Ко мне!». Они спешились, один остался с лошадьми, а остальные двинулись со мной.
Мы подошли к тому, кто в меня стрелял. Он был ранен, лежал, скрючившись, на боку и громко стонал. Падая, пистолет отбросил в сторону. Мы внимательно осмотрели вокруг него снег и нашли пистолет. Командир разъезда оставил охрану возле дома, где жил поляк, а его самого забрали и увезли в нашу санчасть. При обыске у него нашли ещё один пистолет. Оба были наши – «ТТ». Наутро в доме произвели обыск и обнаружили 12 трупов наших бойцов и командиров и целый арсенал оружия. Оружие в основном было польское – винтовки, и два наших пулемёта «Максим» с полным боекомплектом. Дом сожгли, а убитых похоронили. Все они были из 76-го гаубичного полка, который стоял в Домброво.
В санчасти оказалось, что я ранил поляка четырьмя пулями в живот, а я сам обморозил себе ноги. В санчасти мне оказали первую помощь и сказали, что здесь придётся пробыть пару недель. Под утро прибыл наш полк с выезда. В этот выезд обмороженных было 65 человек личного состава. Командиру полка от командования и по партийной линии был объявлен строгий выговор. Да и все мы получили хороший урок. В течение месяца всё встало на свои места. Обмороженные залечили свои раны и вернулись в части.