– Как Вы считаете, эстетические чувства могут существовать вне культа как объекта поклонения: например, любовь к книге – ее культ? И где грани между эстетическим чувством и, с одной стороны, эстетическим пристрастием (культом, тотемом, идолом), ограничивающим восприятие иного, а с другой – эстетическим плюрализмом, всеядностью, безыдейностью и, в итоге, безнравственностью?
– Поскольку культура, как понятие, охватывает огромное количество значений (объектов и субъектов) в сообществе людей, в разных аспектах человеческой деятельности, то эстетические чувства индивидуума могут касаться многих ответвлений (направлений, течений, областей) собственно культуры вне всякого культа по отношению к ним со стороны данного человека. Такие люди обладают широтой интересов, к чему-то проявляя большее внимание, к чему-то меньшее, согласно своим восприятиям.
Очевидно, что досконально охватить всё, все области культуры, невозможно. Но иметь представление как можно больше обо всём, обширные знания в такой, казалось бы, на первый взгляд, не касающейся материального благополучия и не крайне обязательной для выживания сфере человеческого бытия, как культура, – нужно и даже должно для образованного человека, особенно педагога, воспитателя в широком и высоком смыслах этих слов. Это нужно для внутреннего, душевного равновесия как учителя, так и его учеников, а по большому счету – в выживании, спасении мира.
О выборе сферы личных интересов, в том числе профессии, через культ культуры – книг, литературы, языка и т. д. – мне вообще не доводилось знать, потому что свою профессию зоотехника-коневода и тренера верховых лошадей и всадников я осваивала с детсадовского возраста и далее по жизни, а второй профессией – журналистикой – овладела, исходя из первоосновы: любви к лошадям. Эти животные стали и остаются моим кумиром: с одной стороны, через утилитарное – возможность прокатиться, поездить верхом, через взаимопонимание «без слов», радость умения управлять таким крупным и сильным существом; лошади дарили мне верную дружбу и нуждались в покровительстве, а значит, давали возможность почувствовать и поверить в свои силы… С другой стороны, по всей видимости, в отношении к ним не последняя роль, хотя в малолетстве и подсознательно, отведена чувствам восхищения, изумления конской красотой и статью, изяществом движений, то есть, и – через эстетическую призму.
Но в детстве всё было только внутри меня, ибо в тот период окружающие, даже родные, напротив, всячески мне препятствовали, стремились свести на нет эту страсть: ограничивали, запрещали, ругали, высмеивали, наставляли, ставили «на путь истинный…», будучи глубоко дремучими в этой исторически обусловленной и необходимой, наполненной этическими и эстетическими началами ипостаси человечества. Да и в наше время много ли найдется апологетов отношения к лошади, коневодству как объекту (субъекту!) культуры?
Единомышленников у меня тогда не было, а фанатов дела и выбора я еще не знала (они в моей жизни появились позже). У окружающих людей просто была работа в обычном смысле слова, у некоторых работа эта была любимой. В годы учебы учителя нашей школы, очень славные, замечательные педагоги, были всё-таки больше заняты своими детьми, нежели своими учениками. А если исходить из темы наличия или отсутствия культа и культуры, то некоторые из них просто не настолько знали преподаваемый предмет, чтобы донести его суть, а тем более суть знаний + эстетику погружения в эти знания. У меня не выходит из памяти, как классе в седьмом учительница русского языка и литературы дала мне задание просклонять на доске словосочетание «дремучая гора» и, проверяя, при всём классе убеждала меня (а значит – и одноклассников), что в винительном падеже пишется не «дремучую гору», а – «дремучюю». Полкласса спорило с ней, но доводы учеников не возымели действия. Хорошо, что в школе были другие языковеды, кто этот спор грамотно разрешил, и эстетическое отношение к русскому языку и литературе, интерес к этим предметам в классе не пропал.
Вернусь к началу третьего вопроса – относительно наличия эстетического чувства к объекту поклонения вне культа или как культовому; например, любви к книге как культу. Что касается меня, то к культу, собственно, в культуре меня не вело. Нравится – да, многое в ней, что-то даже выделяю особенно: не случайно люблю бывать в музеях (художественных, исторических, литературных, прикладного искусства, быта, тематических и т. д.), театрах (оперы и балета, музыкальных, драматических, самодеятельных), люблю путешествовать по городам и весям, восхищаюсь как скульптурными и архитектурными памятниками и достопримечательностями, так и хорошей сельской постройкой, старинной избой, мельницей, дельным деревенским подворьем…
Всё это, охваченное взглядом и перерабатываемое мыслью, дарит необыкновенно счастливые минуты радости, упоения величием мира и человеческим умением воплощать задуманное в реальность. Где-то эти эстетические переживания ровные, где-то более импульсивные, сильные, окрыляющие. Помню, как в начале 1970-х гг. в Эрмитаже сразил меня скульптурный облик Венеры Таврической, и до сих пор считаю ее венцом, хотя из авторитетных источников, еще до встречи с Таврической, довелось узнать, что де абсолютный шедевр – это Венера Милосская. В Москве дважды выстаивала четырехчасовую очередь на «Джоконду» Леонардо да Винчи, но даже возле подлинника не испытала катарсиса. Более сильное впечатление произвела несколько позднее «Дама с горностаем, или Чечилия Галлерани» того же великого художника, также в подлиннике и в том же музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. А предпочесть у Ван Гога либо знаменитые подсолнухи, либо удивительно сочные, клонимые ветром, как перекатные волны, выпукло выписанные травы на полотнах «Равнина близ Овера», 1890, «Горный пейзаж за больницей Сен-Поль», «Хижины в Овере»?
Что это – культ отдельных произведений, преклонение перед ними?
Но это не затмевает для меня другие работы этих же авторов или вообще различные направления в культуре.
Всеядность?
Но тогда отчего избирательность, более сильные впечатления сравнительно с не очень яркими и захватывающими? В литературе то же. Например, у А.М. Горького предпочитаю его раннее творчество. А каких-то прозаиков и поэтов – предпочитаю другим их собратьям по перу. И, полагаю, такие эстетические чувства «разного калибра» испытываю в многослойных лабиринтах культуры не только я. Вот это и есть, наверное, эстетические чувства, не упирающиеся в культ, с одной стороны, и не растворённые, не обезличенные в одинаковости эстетического восприятия (или не восприятия) в так называемой «массовой» культуре (понимай – эстетическом плюрализме), с другой стороны…
Считаю, что широкое познание культуры не как самоцель, а – эстетическая, духовно-нравственная потребность для радости, полноты жизни, энергии и положительной энергетики, сопоставление «прекрасное – уродливое», «добро – зло», «правильно – неправильно» не является эстетическим «плюрализмом» с формальным расчетом по принципу «знать, чтобы знать», «…чтобы не упасть в грязь лицом», «было бы чем блеснуть на людях», «нравится, как и всем…», «думаю, как все…», ведущим к безразличию в выборе, «обезличке», скепсису, непониманию в конечном итоге как неоднозначных пластов культуры, так и вообще к непониманию, элементарной культурной неграмотности определённой части (доли), если не большей, человечества. Взять хотя бы литературу, изучаемую не по зову души, а по программной обязанности: сколько казусов с литературными героями, путаницы автор–произведение–герой, даже с временным смещением на сто-двести лет, и пр.
Возведение чего-то в культ, по моему мнению, происходит при гиперболизации чувств, в том числе при остром эстетическом восприятии некоего предмета или явления культуры, феноменально поразившего человека. Такое присуще людям либо очень эмоциональным, особенно с гипертрофированной нервной системой, возможно, – с неустойчивой психикой, либо насильственно насаждаемо массам, смиряющимся с этим из страха преследования в реальности или возмездия за грехи в загробном мире. Но у меня сложилось убеждение, что во втором случае эстетическое чувство при культе притуплено или даже вытеснено именно ощущением боязни, страха наказания; здесь скорее – исступление. Но и в первом случае «не всё спокойно в … королевстве»: так, культ книги, например, – для кого-то эстетический Абсолют, а для кого-то и перекошенность восприятия вещи как культурной ценности, крайность от противоположного: отрицания книги, предания огню. Восприятие книги (либо чего-то иного) как культа может завести в глубокие дебри и привести невесть к чему. Вроде того, как повсеместный современный культ денег уже привел многих людей к безнравственности.
Возводимое или возведенное в культ делает человека фанатиком, а значит – рабом: идеи, явления, дела, предмета поклонения. А это может повлечь к ослепленной защите кумира, идола, фантома (чего бы то ни было) вплоть до разрыва дружеских отношений, драки, убийства, пожертвования собой: то есть от дерзкого, ужасного – до возвышенного (себя – в жертву…). При эстетическом плюрализме, иначе – массовой культуре, предлагающей просто потребление эстетического, да и всей культуры в целом, мотивации тех же поступков могут быть не от остроты чувств, а от неразберихи, хаоса в сознании, ограниченности знаний, затруднении отделить «зёрна от плевел», особенно определить и дифференцировать сближающиеся противоположные категории. Возможно, на этом фоне возникают инфантилизм, безразличие, безыдейность, банальная пресыщенность окружением и окружающим, разного рода депрессии.
Грани, отделяющие абсолютный культ, пристрастие, поклонение, фанатизм от просто эстетических чувств при восприятии одного и того же явления (предмета, культурного направления и т. п.) трудно обозначить по убывающей или нарастающей, так же, как и в теме перехода эстетического чувства в эстетический плюрализм. Корреляция между этими гранями подвижная, зыбкая, идущая от крайностей восприятия к