VIII
Государство в народной мечте предполагается «работающим на народ», на «каждого человека» и «на всех граждан». Оно, в той же самой народной мечте, предполагается инструментом реализации личной свободы, средством удовлетворения потребности «счастливой жизни» на стороне «каждого» и «всех», и оно должно сохраняться несмотря ни на какие «концентрации капитала» и утверждения «глобального рыночного хозяйства». И, соответственно этому, «массовый человек» заинтересован в «сакрализации народовластия», в том, чтобы ядром конституции было не просто положение о том, что «человек есть высшая ценность» (для того, кому этот «человек» нужен), а что «народовластие есть высшая ценность», т. е. прямое утверждение (вплоть до «сакрализации») положения о том, что человек, передавая свой политический голос депутату, не «дарит» его последнему, но сохраняет полноту контроля и право отзыва в случае, если реальная политическая деятельность депутата – «народного избранника» – не отвечает тем надеждам и требованиям, которые возложили на него (отдавшие свои политические голоса в управление депутатом) граждане государства.
…Но если государство не удовлетворяет сим гражданским потребностям, если оно проявляет себя не «выразителем народных чаяний», а простым придатком монополий, готовым подкармливать «лучших людей – народных избранников», оставляя без фактической заботы собственно сам народ, оно лишается переживания своей необходимости и «в глазах» сего народа, гражданского общества23. Народ, теряющий веру в «свое государство», то государство, которое не «ценит его», а которым он реально управляет, перестает быть патриотом.
И «национальное государство», попавшее в зависимость от транснационального капитала, надо сказать, сию особенность ситуации чувствует достаточно остро, прилагая определенные усилия к тому, чтобы создать видимость себя для народа, как именно «необходимого народу».
Обмануть транснациональные корпорации в том, что они «ни дня не просуществуют» без национальных государств, оказывается куда сложнее, нежели обмануть в том же самом народы, проживающие на территориях этих национальных государств. Монополии, как субъекты глобального экономического пространства, «с удовольствием» простятся со ставшими им обузой национально-государственными образованиями сразу же, как только к тому созреют необходимые условия. Народы же традиционно видят в своей государственной власти основание своего единения и силу общественного порядка, ту самую силу, без которой, как часто кажется людям, «ни дня народам не прожить», просто потому, что это их народная, этнически (а часто еще и религиозно) окрашенная государственная власть24. А из этого отношения вырастает уже специфическая политика…
Так, что, отвечая на ваш вопрос о праздниках, их «сакрализирующей» и «профанирующей» сторонах, отмечу, что сакральное (в частности, как «священная мечта» народов о «собственном национальном государстве»), формируется в народном мифологическом сознании веками и тысячелетиями. Суверенитет (как специфическое проявление «Я» субъекта антистихийной природы) – концепт безусловно сакральный, невыразим в простых повседневных утилитарных категориях. Он тесно переплетен с сакрализацией родной земли, родового удела и матери, клочка пространства, в которое из колена в колено род кровно врастал. Чисто внешняя его юридическая формализация и идеологически-популяризаторское провозглашение в качестве «достигнутого блага» общенационального уровня, в словах «Основного закона», типа – «социальное государство», «человек – высшая ценность» и т. п., если они не подкреплены утверждением принципа подлинного (снизу доверху социальной системы) народовластия, – не более чем маркетинговый ход по типу рекламы «мыла» в «мыльных операх»: включи телевизор и узнаешь, что без лака для ногтей дети не родятся, а без «Coca Cola» не бывает праздника.
Однако, по «мечте народа», «сакрализации» (в «Конституции»), если стоит вопрос о необходимости сохранения «национального государства», подлежит не принцип «человека – высшей ценности», принцип, в масштабе которого «человек» есть «нечто ценное для другого», но принцип «действительного народовластия», в масштабе которого каждый человек-гражданин политически определяет жизнь целого общество, но целое общества полностью отвечает за исполнение тех интересов и тех жизненных потребностей, которые находятся на стороне этого общества граждан. Отрицание народовластия, при одновременном подчеркивании «высшей ценности человека», есть профанация (вместо сакрализации) «идеи человека-гражданина».
Алексей КОТОВ. Истина никогда не оставляет человека одного в темноте» (ч. 3)
– Уважаемый Алексей! Прежде чем перейти к проблемам квазиэстетики, затронем вопрос соотношения культа и культуры. Как Вы считаете, эстетические чувства могут существовать вне культа как объекта поклонения: например, любовь к книге – ее культ? И где грани между эстетическим чувством и, с одной стороны, эстетическим пристрастием (культом, тотемом, идолом), ограничивающим восприятие иного, а с другой – эстетическим плюрализмом, всеядностью, безыдейностью, и, в конечном итоге, безнравственностью?
– Знаете, по-моему, сначала нужно ответить на, скажем так, почти схоластический вопрос: огораживает ли рай какой-либо забор? Раньше, во времена Адама и Евы, этот забор был. Например, когда Библия рассказывает о том, как Адам давал животным имена (уж не самая ли первая наука, которую освоил человек – зоология?), я почему-то думаю, что животные приходили на райскую территорию именно из-за забора. А вступая на нее, лев уже не мог охотиться на лань, волк – на овцу, а лисица – на зайца. Потому что в раю другие законы. Когда животные покидали территорию рая, то все и вся, как говорится, возвращалось на круги своя.
Так вот, райский забор огораживал человека именно от этих «кругов». Древний рай был прекрасен, прост, чист – и рядом был Бог. И я почему-то думаю, что находясь в нем, человек, например, мог – если бы она существовала! – полюбить книгу. Почему нет?.. Правда, ему вряд ли были бы понятны глубинные переживания героев Достоевского или откровенно чертенячьи страсти «Майн кампф» Адольфа Гитлера. Но, например, в детстве я читал добрую книжку о приключениях дельфина – к сожалению, не помню ее названия – и, наверное, эта книжка понравилась бы Адаму.
– А «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо?
– Сомневаюсь, что Господь позволил бы прочитать ее первому человеку, ведь ознакомившись с ней, Адам – вполне возможно! – испугался бы потерять рай. Здесь можно предположить, что райский забор ограждал не только райскую территорию, но и… А вот тут очень важно: ограждал ли он человеческую душу полностью или делил ее на две части? Тут очень легко ошибиться в предположениях, и все-таки… Господи, прости глупого художника, но все-таки я думаю, что делил и не столько на «можно» или «нельзя», сколько на «можно» и «пока тебе рано».
– Иными словами, Вы считаете, что человек был не совсем свободен в раю?
– А какие у меня есть сведения о райской свободе? Знаете, что меня смущает, а точнее говоря, подсказывает ответ? Что райский забор все-таки проходил по душе человека, а не ограждал ее полностью. Сегодняшняя раздвоенность человека – как старый шрам. Особенно ярко это видно в героях Федора Достоевского, и отвечая на предыдущий вопрос о красоте, я недаром упомянул о «совершенно честном деле без всякой задней мысли». Могу предположить, что разгадка именно в этой «задней мысли».
– …Ведь рай – «совершенно честное дело» и Адам покинул его, едва согласившись с «задней мыслью» Евы, предложившей ему откушать яблочка?
– Да, они покинули рай, то есть оказались за его забором, сначала внутри самих себя. Человек всегда рушится изнутри. А еще я думаю, что старый шрам, который проходит по душе человека, не просто шрам, а он… не знаю… как некая нравственная граница, что ли?
– Та граница, за которой начинается «задняя мысль»?
– Да. А еще, по-моему, именно за этой гранью начинается… нет, точнее говоря, может начаться дисгармония, которая превращает любовь в страсть или культ, свободу – в плюрализм и так далее.
Тут любопытно еще вот что. Богословы уже давно нашли ответ на вопрос, мог ли Всеведущий Бог не знать, что человек падет? Конечно же, Он все знал. И тем не менее Бог не лишил человека способности творить внутри себя эту «мысль». Здесь напрашивается следующий вопрос: хотя Бог и сказал о человеке, что это Его творение «весьма хорошо», так ли уж совершенен человек, если все-таки райская жизнь оставила на его душе глубокий шрам?
—Человек – несовершенен, а значит и «нехорош»?
– Не так. На мой взгляд…
– …Взгляд художника, а не богослова…
– Именно. На мой взгляд художника, дело не в несовершенстве человека, а в том, что человек не завершен. Простите за нелепейшее и возможно неудачное сравнение, но тут все немного похоже на производство фильма… Например, уже написан сценарий, в который писатель, как говорится, вложил всю свою душу, а режиссеру только предстоит снять фильм, то есть воплотить некий пока еще виртуальный образ в реальный, видимый в физическом мире. Эта есть та точка отсчета, которая дается каждому из нас при рождении…
– Но заранее написанный сценарий предполагает некую несвободу и предопределенность.
– Все не так…
– Опять не так?! (смеётся) Алексей, Вам не угодить.
– Вот простой пример: режиссер замечательного фильма «Семнадцать мгновений весны» Татьяна Лиознова считала сценарий своим достоянием и отчаянно ревновала его даже к Юлиану Семенову. Это был только ее фильм, понимаете?.. Наверное, она относилась к нему как к своему ребенку и была готова защищать исключительно своего «ребенка» от всего остального мира. А будь все иначе – никакого творчества попросту не было бы. По-настоящему можно творить только что-то свое. Короче говоря, если я скажу, что фактически Татьяна Лиознова создала свой (в смысле – прошедший через все фибры ее души) собственный фильм, это не будет преувеличением.