По таковской поре как не шибко резвому водопропуску ложбинному не разомлеть, не облениться?
За весь день у него хватило способности образовать всего лишь лужу, много шире прежних заливчиков – в незавидности и отрешенно тихих, и очень мелких. Побродили по озерцу ребята, закатав штаны выше колен, побрызгались непрогревшейся пока что влагой прудовой. Затем что же? Отправились по домам, как говорится, несолоно хлебавши.
Дела-то у них были, не сбегли куда подальше, не приключилось с ними какого нежданного укорота. Кому-то полагалось брать в сараюшке тяпку, по всему порядку рыхлить грядки наливающихся огурцов. Кому-то еще с утра повелели держать в уме надобу ходить с ведром на колодец, наполнять доверху бадью, чтоб всенепременно теплым стал вечерний полив огорода. Польза станет не иначе та, что получит одновременно и капуста свою норму перед заходом солнца. Как есть примется увеличивать рост к небу поближе, также – творительный объем кочана для засолки.
Сумрак обнимет хоть огурцы, хоть помидоры с тыквами, а все грядки почнут отходить ко сну довольными, и в домах не случится каких обсудительно лишних разговоров.
Когда в деревне ребят хватает, чтоб не враз припомнить всех, то и забот у них в обиходе нисколько не чуть чуточка – истинно, что воз необъятно солидный. Одному, глядишь, поручили наколоть дров на растопку присадистой русской печи. Для того порядку, когда примется мать семейства печь ватрушки с творогом да на отличку иные пироги.
Опять же она замыслит сладкой репы напарить и щей наваристых сготовить, тогда без пламенеющего, сноровисто печного жара ей не обойтись. Ухват в холодном дому станет не ухватом, чугунки будут не чугунками, а про железный противень, где пристало румяниться пышным булкам, и говорить нечего – только печалиться тебе, хозяюшка.
И вот уже один паренек березовые полешки ловко половинит, другому готовы свои неотступные занятия. А третьему – не умолчать о бойком! – невтерпеж сбегать на конюшню, посмотреть на жеребёнка, что у жующей матки по-тихому кормится и прядает ушами, завидев нечаянных шустряков.
Им всем, с первого до последнего, надобно многое успеть: также и книжку почитать, и на велосипеде покататься, и поиграть в быстрые, как вихрь, прятки возле сараев.
Тем временем жаркие летние деньки миновали, справное солнышко наладилось клониться к уходу в молоко утренних туманов. Неделя идет за неделей, пруд стоит сам по себе, и ребята – в незыблемой отдельности, тоже сами по себе.
По явившемуся началу месяца заглянули они в овраг.
Отдав честь громкозвучному галдежу и веселым прыжкам, подивились: пруд-то завидно полнехонек! По широкой поверхности его знай гуляют волны поворотливые. Пусть не очень высокие и не сказать, чтоб донельзя бедовые, но всё ж таки поубедительней тех, которые ходят по узкой речке – той, что поодаль в лесу плещет рыбками, щебечет неумолчными птицами в притопленных ракитниках.
На мелководье новом сидят зеленые лягушки, и такие они усидчиво непокорные: квакают и квакают, ни с кем не желая делить обихоженную территорию. Из густой ряски, из тинистой взвеси, выставили свои глаза-лупы.
В охотку им громко сообщать гостям:
– Наш отныне пруд! На веки вечные обязательно! Мы тут из наиглавнейших главные!
Против квакушек ребята ничего крикливо бездоказательного не имели. Пусть благоденствуют новоявленные вселенцы мелкие. Они существа не из самых красавистых, зато для близких огородов полезные. Доскональное у них занятие наблюдается, чтоб за милу душу расправляться хотя бы и с жирными слизнями, которым огуречные грядки – всегда неизбывное пиршество.
Всё именно так, никаких причин для спора, но стоит ли отдавать в распоряжение лягушек весь пруд? Нет уж, не им одним обживать угодья, завлекательно обширные, до невозможности приятственные!
Раздобыла ребятня бредень – и с ним поскорей на черемуховую речку в заовражном лесу. Наловили в тамошних омутках юрких плотвичек и серебристых подлещиков.
Нет улову места в печи, в чугунке по соседству с морковными кружочками, луком, резаной картошкой. Тоже не пребывать ему – и на горячей масляной сковородке. Однако его приветно встретит ведро с водой.
Так оно и приключилось: нашлась у паренька Игната старая оцинкованная посудина подале от дома, в огородном сараюшке. Вот уже добыча хвостами виляет, тычется носами в стенки железного вместилища.
Успешны рыбари в повторном побеге на речку, вскоре добавочные окуньки оказываются в приветном ведре. Сколь долго им там пребывать? В точности, что не шибко великую половинку дня.
На то время стремится в топотном шуме вся ватага прочь. Вовсе не куда-нибудь в просторные версты ополья. Продолжается неотложная дорога вплоть до стен молочной фермы, на задворки хозяйства – к распадку овражному, к устойчиво поднявшейся плотине.
Вот вам, непременные обитатели пруда, другие подселенцы! И будьте спокойны: в запальчивости новые жильцы вас не обидят. Из месяца в месяц, весь год напролет, все будут и скромные, и смирные. Они – хоть носы у них завсегда холодные – не лают и не кусаются. Одним словом, народ самый что ни есть покладистый.
Всё-таки поначалу взволновались лупоглазые попрыгушки, потому как зачем тут соседи, пусть даже неразговорчиво постоянные? С какой стати плотве, многочисленной чересчур, в новоявленном водоеме шевелить жабрами? Плавниками размахивать беспошлинно?
Загалдели все разом, кинулись поскорей с бережка да в самую что ни есть глубину темную. Собрались в затишке омутовой, начали держать совет: объявить новичкам свое неудовлетворение или с подселенцами смириться.
Вряд ли кому доложат ныряльщики отчаянные, как судили и рядили у себя в потаенно прудовой глубине. Но какие здесь сомнения? Согласный уговор случился. Он принят был, никогда потом не отменялся.
Да, всем понятно, что яма богата мраком, там в обязательности ни зги не видно. Кваканья не слыхать, слушай осеннюю воду хоть до холодного посинения. Ан до каждого на плотине вскорости дошло: когда омутовые разговоры подошли к единогласному концу, то вывод у спорщиков обозначился, не иначе, до предела умный. Раз теперешние рыбки безотказно смирные, тогда и мы, первые прискакавшие на озеро, тоже станем покладистыми. Не хотим прослыть злыми лиходеями.
Лягушки решили уладить дело миром. Хорошо, что нет нужды воевать. Лучше всем тут жить в спокойствии, а главными на пруду… что ж, пускай будут ребята, коль хорошие у них приключились догадки. Насчет оцинкованного ведра в огородном сараюшке. И – побега в заовражный лес на ракитовый плес. И – вселения подлещиков, плотвичек, окуньков хоть в озерные мелкие закраины, хоть в срединные глубины.
Не раз после того дня Игнат навещал мощно широкую плотину. Где ходи на плоту сюда и туда, к случаю даже под каким парусом.
Однажды увидел возле травянистого бережка крякву с немалым выводком. Дикая утка вела родственную цепочку уверенно, без суеты. За мамашей знай поторапливались шарики, дружные пуховички, которым отставать не дозволялось – исправно крякался им громкий наказ.
Тут бери и думай, что лягушки вместе с рыбками привечают нынче подряд всех гостей. А когда сообразишь макаром таким, то настанет черед в неотступности погадать: сплоченная семейка забьется в прибрежную траву? уплывет в дальние верховья прочно водного вместилища?
Пусть бы в какие стороны полетели объявившиеся мысли, а всё ж таки… не собирались прятаться утки, большие и малые. То вправо, то влево по ряби волн скользят, в клювиках починают безглагольно толочь сочную ряску.
Поглядел Игнат на безмятежную мамашу, на вольно плавающих пуховичков и понял: они же все непуганые! Не обижают их на пруду, в том и есть тайна странного поведения легкокрылого племени. Рядом с хорошими людьми хорошо живется и диким уткам, и рыбьей молоди. Также и квакушкам, забравшимся в новые угодья без спроса – из одной только любви к теплой тине.
Вот он угнездился на куртинно травном бережку. В задумчивости посиживает себе и посиживает, а тучкам небесным не можется, чтоб не уплыть за вечереющий окоем. Незаметно сгустился лиловатый сумрак, затем кроны сосен вроде бы где нахватали фиолетовой краски.
Вскорости звездам ночным куда как вольготно стало светить. Птицы, что прежде распевали в чащоре, заохотились умолкнуть, зато дал себя знать филин, по-гулкому ухающий возле черемухи на крутояре далекой лесной реки.
Луна засеребрилась, пора уж отправляться парнишке домой. Что его здесь держит?
О том нет досужей думки, и если что хочется ему, то глядеть неотрывно вверх: «Звезды небесные доверяют нам свои тайны. Уж что есть – шепчут и шепчут людям не переставая. Одна из них, гляжу, очень крупная. Мерцает потихоньку. Наверное, желательно ей кое-что поведать. Тому, кто смотрит неотрывно. Я готов здесь постараться, однако поди разбери смысл».
Возмечтал Игнат добраться до заоблачных тайн, да надобно шагать прочь.
Сказал сам себе:
– Будет еще время. С тамошним шепотом разберусь.
Ушел домой, и заторопились утекать дни так, чтоб в незамедлительности один за другим. В конце ноября вдруг ударили морозы, из печей деревенских поднялись толстые столбы дымов, прохваченных сажистой чернью.
Игнат катался на лыжах за околицей, где у холма понизу накопилось пухлых сугробов по мере весьма солидной. Он о своей судьбе не загадывал: зашибись, а сполни! Вот только часто лыжник останавливался и задумчиво смотрел на строй рубленных недавно «в лапу», коренастых селянских изб. Там снегу всё прибавлялось и прибавлялось – расщедрилось белесое небо, где звезды вроде куда-то пропали напрочь. И приходило парнишке соображение: никуда не пропали они! случится верный час, когда мы свидимся!
Через неделю деревня лежала среди глубоких снегов. Глядеть на нее было приятно, тепло делалось на душе.
Ранее Игнат жил в далеком уральском городке. Однажды отец прочитал в газете, что горожан приглашают поселиться в новых домах – на Владимирщине. От малахитовых, приметно пообнищавших, рудных гор подале.