Дав парнишке малиновогорскую подсказку, взял метлу и нацелил всю как есть связку длинных прутьев в застрельщика мусорного беспорядка. Вымету без церемоний! Понял?
Заприметил тот, что начирикал не ветерок зябкий. Не воздыханье вихорьковое, а сердито грозовое воспротивление. Как дошло до шалуна, так сразу он – поскорей прочь, в свою домушку, где в дощатых боковых стенках ни единой щелки и никакого деда не забоишься.
«Правильный поступок нынче, – одобрил Игнат мысленно. – Здесь того и гляди попадет от конюха летучим гостинчиком. В ответ на преподношения с потолочной балки».
Воронихин меж тем подошел к саням, на которых с час назад привез для коней много свежего корма. Вилами стал опоражнивать сенное беремя, и широкое, и досточтимо высокое. При всем том не оставлял своих вдумчивых рассуждений.
– Машина, слов нет, вещь хорошая. Ничего не имею против таковского вспомоществования. Только доложить тебе хочу, молодой беседчик: души у нее все ж таки нет. Лошадь, спорь или не спорь, напротив, не равнодушная, нисколько не металлическая. Она каждому в работе, что потяжельше обычной, не откажется подмогнуть. И поговорить с ней, обязательно живой и тепло дышащей, тебе станет возможно. Ровно как с понимающим деревенским соседом.
На диковинку откровенную подивился паренек:
– Да ну?
– Точно выговариваю. Вот скажи рысачке насчет препожалованной твоей услуги: кушай, милая, на здоровье! Слова человеческие услышать станет ей приятно. Тогда не откажется она выказать одобряющее понимание. Незамедлительно покивает, отвечая своей нежной лаской.
– Ну да! – Игнат, потрафляя Воронихину, вмиг оборачивается и взирает на родительницу стригунка вполне ошарашенно.
Сам себе бормочет касательно дальнейшего действа близ лошадного стойла: может, взять и погромче озвучить для кобылы дедово нежданное речение?
Оно бы так и последовало в расположенной согласности, да только не устраивает ли старый конюх розыгрыша? Он в деревне всем близким и дальним соседям известен как беседчик-говорун. Поди сейчас возьмет и засмеется: что, словесной городьбой обхватил кой-кого напрочь!? А ты, нынешний лыжный гость, все-таки знай смотри в оба и не доверяйся хитрым оборотам. Иначе не успеешь проморгаться, как получишь веселое поучение. Касательно того, что здесь шутка проскочила. И теперь, значит, вместе давай покончим с разговорами о невиданной лошадной умности.
«Пусть Воронихин говорит по-всякому. Хоть так, хоть эдак, – Игнат потихоньку трет вспотевший лоб. – У Нежданки все равно вижу особливость».
Скажу нужные слова – приходит внезапное решение. И оно, может, правильнее всяких правильностей, потому как не переводятся в Малиновой горе особые интересности. По таковскому поводу пусть рысачка покажет, на что способна.
Она, опустив длинные ресницы, взглянула на овсяное подношение. И когда дошло до нее, что Игнатово ласковое пожелание истинно тут честнее честного, передернула ушами. Вздохнула во всеуслышанье, затем мягко фыркнула и потянулась к мальчику.
– Не бойся, – усмехнулся дед. – Стой спокойно.
Нежданка положила тяжелую голову на плечо овсяного дарителя, закрыла глаза умиротворенно, и довольный конюх сразу приступил к необходимым на сегодняшний день разъяснениям:
– Уважает твое доброе к ней отношение. Теперь, парень, станет дружить с тобой. В общем и целом запомнит благорасположенное удовольствие сытого проживания по соседству с человеком хорошим, вполне достойным. Однако же в дальнейшем постарайся не задеть лошадь каким необдуманным поступком.
«Зачем мне обижать ее? – задался мысленным вопросом Игнат. – Лучше приду и в другой случай опять подброшу умной рысачке чего-нибудь несомнительно вкусного».
Вот ведь слыл дед возвеличенно скромным, как есть невеликим по своей службе в конюшне малиновогорской. Однако отличался полезными речениями, и оттого признавался человеком далеко не пустым. В явности Игнат даже подивился на воронихинскую правду, до которой любому бедовому однокласснику не враз дойти.
Завтрашним днем, когда приспеют школьные уроки, не забыть бы похвалиться – удалось подружиться с красавицей Нежданкой.
Вскорости за тяжелыми дубовыми воротами начали сгущаться сумерки. Основательно закатилось ясное декабрьское солнышко за кроны деревьев – охотно кануло в урочища задичавшей муромской чащоры.
Уже нет нужды старательно орудовать трехзубыми вилами, коль все лошади наделены сенными охапками. Взяв беговое свое снаряжение, вышел парнишка из конюшни. Обнаружил, что спешила окунуться в тьму лиловую та гора, с которой недавно спускался на лыжах и где взвихривались блескучие искры.
Конец вольному гулянию, раз поутихло в полях солнечное возгорание и заждалась бодрого лыжника напрочь захолоделая тропка, что прямиком вела к дому. Глядит Игнат по ходу торопливых шагов и что видит? В морозной иссиня-серебристой мгле посерели пухлые сугробы вдоль огородных заборов.
Переставляя уставшие ноги, поднимается он с низины овражной к деревенской улице, а пороша, уминаемая валенками, скрипит себе и скрипит. Она к вечеру и сильно певучая, и звонко упругая, будто ее подпирает из глинистых глубин земли какая пружина. Лыжи у мальчика на плече. Им по столь позднему часу не возбраняется отдохнуть, завсегда способным бегункам.
Что касаемо озорника-воробья, тот к своей домушке не удосужился долететь. Поскольку до печенок проникся взволнованными чувствами.
Две избы всего-то не одолел, ан свободного мимолета не было ни на грош: хищно когтистая сова гукнула с ближайшей уличной березы. Тень ее скользнула встречь порхающему шустряку. Он забил крылышками, кинулся назад, к плотине.
Сова поначалу не сообразила, куда подевалась бедовая птаха. Села, призадумавшись, на почерневшие от времени балясины огородные, покрутила головой. Затем опять взмахнула широкими крылами и, взмыв над заборами, почала кружить в поисках добычи. Не сказать, чтоб проявила недюжинную догадку, а всё ж таки наладилась в полет к пруду.
Там, на плотине, еще с лета поселились мыши. С ними станет полегче – авось, не промахнешься. Нынче самое время посумерничать в кустах: когда от бойких деревенских котов подальше, однако же к серым мышкам очень даже близко. Угоститься одной-другой погрызухой совсем неплохо, коль не удалось словить воробья. А тот вовремя заметил осторожный совиный подлет. Да взял и рванул в овражные верховья, оттуда свернул в сторону заснеженной еловой чащобы, чтобы кружным путем возвернуться к малиновогорской уличной березе.
Нет резона для шустряка попадаться на глаза когтистой хищнице. Забился в развилку толстокорой ветки. Появится тут сова сызнова или потеряла след напрочь?
Притих, сидит, нисколько не шевелится, но погони что-то не видать, и тогда смелости ему стало прибавляться. В спокойствии своего пребывания на высоком дереве начал привередничать – то одно перышко чистит клювом, то другое, и между прочим позволяет себе ершиться, подпрыгивать на ветке как есть беспечно.
Смотрит воробей – мальчик по тропке шагает с лыжами на плече. Кажется, не лень ему песенку насвистывать. Нисколько не соловей, ан что себе вытворяет!
– Вот ты здесь какой! – всполошенно запрыгал на ветке малиновогорский стражник. – Знаешь хорошо, что я могу лишь чирикать, о чем другом даже не помышляю. Поэтому в укор мне выдаешь соловьиные посвисты, да? Погоди у меня! Скажу соседскому Пете-петушку, он попоет у тебя под окошком ни свет ни заря. Разбудит среди ночи. Тогда, бродяга лыжный, пой соловьем хоть до самого, до солнца!
Не ведал Игнат, что ждало его пополуночи. Шагал себе, отдалялся от конюшни.
А если куда приближался, то не к тому строю дальних изб, где мелькала тень голодной совы, – к заветной приступочке, к чисто подметенным ступенькам родного по нынешним временам крылечка.
Идет и между тем примечает: деревня быстро замирает, вот уже вся в полусонной дрёме.
Круг, в котором обретается завьюженная улица Малиновой Горы, притихше чинный. И ни одна собака не гавкнет. Не объявляется в пуховых сугробистых пределах, чтобы стать доступной мальчишескому глазу. Кажется, и лаять им всем – повседневно дотошным, отчаянно громким сторожам – по темнеющей поре нисколько не в охотку. Светятся огоньки в избяных стеклах. Там, за бревенчатыми стенами, вечеряет, чаевничает, посиживая у столов, сельский народ.
Среди электрических сполохов, вырывающихся на улицу, видит парнишка огненный всплеск – ровно тебе какая звезда воссияла на косогоре в толпе молчаливых деревьев.
Почему-то мерцающий там блеск. Манит он, манит парнишку, прям-таки завлекательно приглашает к березам. И даже в ту даль, что поднимается от муромского леса вверх, расстилаясь небесным пологом влево, вправо, над головой, в бездонные стороны света.
Закинешь голову, поднимешь глаза ввысь, а там уже приметишь звездную дорожку, что прозывается Млечным путем. Ишь, ведь как получается! Не иначе есть тебе памятное слово запрячь красивую Нежданку в дровни, усадить туда ребят, которым по нраву землеустроенное возведение плотины. Вслед за тем ребячьим кругом вместе с добрым Воронихиным лететь по звездной дороге к чудесам владимирского неба. Такие дела, рысачка. Приглашают ведь тут, и если отказаться, то напрочь невозможно.
Поутру вышел на крыльцо. Мороз и солнце, и похоже, что день окажется досточтимо превосходным. По узкой деревенской тропке пошагал с попутным ведром на родник. Годов Игнату пока не так много, чтобы за один раз принести два ведра воды. Это потом уже будут и две объёмистых оцинкованных посудины, и даже стародавнее коромысло. По примеру бабушки пойдет к источнику хорошо вооружённым деревенским вспомогательным устройством, но не сможет балансировать, как исстари полагалось, вёдрами – станет ходить по прежнему своему распорядку.
Вот, значит, потихоньку продвигается к оврагу, глубокому и ветрено заснеженному, где струится чистый, никогда не замерзающий ручей. Видит наверху, за белым провалом, за небесно синеющими сугробами, нежно зеленеющий по-над снегом еловый подрост. И почему-то становится до необычайности хорошо на душе. Появляется желание вприпрыжку бежать в овраг, чтобы потом, уже на выходе из него, обернуться и снова приметить на диво зелёные, живые до полной победительности деревца. Вместе с ними Игнат доволен прозрачностью небесной, и белизной снегов, и бодрым, не очень сильным морозцем.